Плагиат глазами гипроскептика

В 1960-е годы я написал биографию Шлимана. Мне посчастливилось сделать небольшое открытие: роясь в письмах Шлимана, я открыл, что вся история о том, как он с детства мечтал раскопать трою, изучал древнегреческий, копил деньги двадцать лет и, наконец, осуществил свою мечту, — вся эта история выдумана им самим в позднем возрасте. На калитке его дома была вырезана надпись: “Heinrich Schlemann Matrose”. С детства он мечтал уйти в юнги и осуществил свою мечту. Изучал не древнегреческий, а новые языки, уехал в Россию и стал там купцом. Это в России он разочаровался в купеческой профессии, потому что в России она не приносила столько чести, как дворянство и… как профессия ученого, престиж интеллигента. Это здесь он заинтересовался древностями, стал учить древнегреческий, подружился с профессорами-немцами, работавшими в России, уехал в Париж и поступил в позднем возрасте в университет. так что и самоучкой он не был. А когда раскопал гомеровский Илион, то о нем стали писать как о золотоискателе (тем более, что он побывал и в Калифорнии в «золотую лихорадку»). Вот он и решил создать себе романтическую биографию, которая бы закрыла эти разговоры. И ведь всех заморочил надолго!

Свою книгу о Шлимане я подал в издательство Академии наук. Тогда что издавать, что — нет, решал принципиально глава отрасли. Ее у нас возглавлял академик Б.А. Рыбаков, который меня не любил (я отвечал взаимностью). Не любил он и разоблачительных тенденций. Эту книгу он зарубил в зародыше, сказав: «Уже есть биографии Шлимана, больше не нужно».

За границу меня долго не выпускали, но в 1970 г. выпустили съездить в соцстрану, самую тогда надежную — в ГДР Побывал в Берлине, Халле, Веймаре, Дрездене и на севере, в Мекленбурге, на родине Шлимана. Говорил о своих работах, в том числе и о своих открытиях в биографии Шлимана. Этим очень заинтересовался шеф археологической науки в той стране Й. Х., тамошняя параллель Рыбакову. Во время моего пребывания его не было на месте, но завязалась переписка, в коей он попросил меня изложить подробно мои соображения, чтобы решить, можно ли их напечатать в ГДР. Я подробно изложил ему их и через пару лет увидел напечатанными — но… в его книге. И без упоминания моего имени. Поделился обидой с моим деканом Виктором Ежовым, моим соучеником, младше меня на курс. Он сказал: «Поделом тебе, не якшайся с иностранцами». -«Так ведь наш же иностранец!» — «Вот у него уже и хватка наша. А насчет жалобы провентилирую в инстанциях. Все-таки вопрос дипломатический -не дай бог, нарушишь отношения». Из высоких инстанций ответили: «Не запрещаем, но и не рекомендуем». Мой начальник истолковал это: «Нельзя», я — «Можно». И написал властям той страны — Хонекеру. Но там усвоили и наш способ реагировать на жалобы -спустили вопрос на решение самому Тамошнему Академику. Он и написал мне вежливо, что недоразумение можно уладить в научной дискуссии. Я ответил не очень вежливо, и дипломатические отношения между нами прервались. Между странами — сохранились.

Я советовался со своими друзьями в ГДР — завом кафедрой Берлинского университета, директорами музеев. Они мне писали, что я не единственный пострадавший, но, пока мой обидчик угоден партийным властям, ничего поделать нельзя. Когда после объединения Германии я побывал снова в Берлине и мы стояли с завом кафедрой западноберлинского университета и директором Немецкого археологического института, к нам с радушно протянутой рукой направился Й. Х. — и встретил три спины. Мы успели повернуться на каблуках.

Что меня больше всего изумляло во всей этой истории: в сущности, ему этот плагиат был совершенно не нужен — у него были свои очень неплохие исследования. Жадность, неутолимое тщеславие. А для меня травма была болезненна: книгу не издал до сих пор.

Иное дело — плагиат, с которым я столкнулся десятилетием позже.

В 1982 г. я возвратился из мест не слишком отдаленных, возвратился лишенным степеней, званий и работы, как оказалось, лет на десять (а
тогда казалось, навеки). Когда я вышел из лагеря и взялся читать накопившуюся за время моего отсутствия научную литературу, мне попался на глаза сборник теоретических статей с критикой западных учений. Текст одной из статей показался удивительно знакомым. Ба! да ведь это мой опубликованный текст! А над статьей стояла фамилия Щ-ко!

Щ-ко был из тех нахрапистых неучей и бездарей, которые в условиях брежневского застоя чувствовали себя как рыба в воде и поднимались наверх с удивительной быстротой и легкостью. Бодрый, полный, щекастый, с быстрой речью и живыми цепкими глазками, он, посверкивая лысиной, носился по Институту, растопырив руки, и то тут, то там мелькала его густая борода. Английским он владел плохо, прочих языков не знал вовсе, но специализировался на изучении англоязычного зарубежья и часто туда ездил, там его принимали как видного советского ученого. С наукой же у него не ладилось, тем не менее, кандидатскую сварганил.

А уж общественной работой занимался с бешеной активностью. Очень скоро он стал секретарем партбюро Ленинградского отделения Института и, пребывая на этом посту 7 лет, приложил всяческие усилия к избавлению Института от наиболее видных ученых — с мировой славой. На пенсию, на пенсию. И преуспел в этом, расчистив места для себя и своих друзей.

Однако он так спешил, что разгневал ак. Рыбакова: стал было его заместителем (по Ленинграду) без его ведома! Он получил уже утверждение в Смольном, но разгневанный академик примчался в Ленинград, появился в Смольном, и дело было переиграно. Для защиты докторской диссертации в Москве Щ-ко обеспечил себе поддержку другого академика, ленинградского, и был уверен в успехе. Настолько уверен, что заранее заказал шикарный банкет, да и уже успел хорошо «поддать» перед самой защитой. На заседание явился навеселе, текст отчитал по бумажке, выслушал оппонентов (конечно, «за»), но, когда ему стали задавать вопросы, растерялся, полез за ответами в туго набитый портфель и стал в нем рыться, приговаривая: «Сейчас… сейчас… » Ответы не находились. Ходили слухи, что невзначай он вытащил из портфеля бутылку водки, но, кажется, это уже академический фольклор. И без того защита выглядела комично. Многие присутствовавшие рассказывали мне, что, хоть защита нередко сводится к спектаклю, такого фарса они не припомнят. После объявления итогов голосования Щ-ко, красный и потный, стал приглашать всех на банкет, но председательствовавший ак. Рыбаков прервал его замечанием: «Вы не поняли, А.И.: необходимого большинства Вы не собрали, Вам отказано в докторской степени…».

Вот кто слямзил у меня опубликованный текст. Неужто он считал, что я ушел на долгие годы и теперь можно располагать моими работами как выморочным имуществом? В средневековой Франции сеньор так распоряжался имуществом умерших крестьян, и эти привилегии сеньора назывались «правом мертвой руки». Наложил, значит, на меня мертвую руку. Ну и хватка! Потом выяснилось, что он проявил еще большее нахальство: слал статью в печать еще до моего ареста, т.е. когда он еще быстро продвигался наверх и ему был сам черт не брат.

Прочитав статью более внимательно, я обнаружил, что мой текст взят из трех моих работ — учебного пособия, рецензии и вышедшей на английском языке обзорной статьи. Но примерно половина текста его произведения — не моя. Неужели сам со-
чинял? Непохоже: тут высказывания, до которых ему бы не додуматься. Меня охватил азарт: вот и проверка моей эрудиции, которую так хвалили, — неужели не найду источники, откуда что украдено? Должен найти, не все ведь перезабыл за станком в лагере! Засел за книги и в несколько дней разыскал все. Оказалось, что кроме меня Щ-ко ограбил двух этнографов, двух философов и одного индийского археолога. Лихо сработано — без чернил, не притрагиваясь пером, все — только ножницами и клеем! Лишь самый конец статьи опознать я не сумел. Но в телефонном разговоре научный редактор сборника, крупный ленинградский ученый, смущенно признался: «А конец дописал ему я» — «Как?!» — «Да, понимаете, чувствую, что текст как-то неловко обрывается, повисает в воздухе, ну и дописал».

Добавления самого Щ-ко в мой текст были только одного рода: огромное количество ошибок грамматических и… уж не знаю, как их назвать, — ну, таких, которые появляются, когда малограмотный человек щеголяет научными и философскими терминами, безбожно их перевирая. Вместо энвиронменталистов у него «инверменталисты», номотетическая тенденция оказывается в его передаче «номатической». Это не опечатки: гиперскептики, став «гипроскептиками», остаются таковыми на протяжении всей статьи.

Моя англоязычная статья переведена у него на русский язык ужасающе. «Индетерминизм» передан словом «беспричинность», аддитивное понимание стало «адаптивным» и т.д. Английского страдательного залога переводчик не признавал, поэтому деятели и объекты действия у него поменялись местами. Сами понимаете, что при такой передаче получилось из смысла статьи! Правда, Щ-ко и так перевести бы не смог. Переводил для видного специалиста по англоязычному зарубежью кто-то другой, возможно студент. В некоторых случаях переводивший колебался, как перевести, и, написав, скажем, «предложил», ставил в скобках синоним «выдвинул». А Щ-ко так и перекатал все подряд, и в статье стоит «предложил (выдвинул)… гипотезу».

В предисловии к сборнику указано, что на заседании Отдела академического института одной из союзных республик, где эта статья была предложена как доклад, «все выступавшие подчеркнули высокий уровень докладов». Все! А там были и специалисты из центра. Значит, и такой абракадаброй о гипроскептиках, инверменталистах и номатической тенденции можно, оказывается, произвести впечатление на заседании, «посвященном теоретическим вопросам методологии и методики» науки (цитата из предисловия): Гипро в определении скептиков перекочевало в текст из аббревиатур многочисленных институтов — Гос. институт проектирования. — Гипроцемент, Гипросталь и т. д. Вот уж скептиков наше государство проектировать вроде не собиралось. Они как-то рождались сами при виде осуществления государственных проектов. Скажем, «коммунизм при жизни нашего поколения» (уж и поколение ушло!) или проект «Каждому достойное жилье до 2000 года»… Поневоле станешь гипроскептиком!

Обратившись после анализа статьи к книге того же автора (его докторской диссертации), я обнаружил те же приемы работы, только обкраденных авторов прибавилось (оппоненты вообще не заметили кражи). Более того, я приведу из книги один пассаж, из которого явствует, что сей член Ученого совета, кандидат наук, руководитель научного коллектива, специалист в области древних культур, представляющий нашу науку за границей, — что он вообще, простите, некультурный человек. Он пишет об «эпохе до вторжения А. Македонского». Если он считал, что это фамилия, то уж писал бы тогда инициалы полностью — с отчеством:

А. Ф. Македонского (надо надеяться, он имел все-таки в виду «Александра Филипповича», занимавшего некогда македонский престол).

Как подумаешь, что этот невежда распоряжался целым коллективом ленинградских ученых, что он решал, кому продолжать исследования, а кому уходить вон! Что он увольнял прославленных корифеев! Это его мертвая рука лежала на живом теле науки. Как рука Лысенко, только захват поменьше. До широкого — не дорос, не дали.

По моему заявлению, написанному в конце 1982 г., была в начале 1983 г. создана комиссия, которая разбирала сей казус на пяти заседаниях. Факты полностью подтвердились. Щ-ко сначала говорил, что его подвели помощники, редакторы, корректоры. Потом признал, что идея принадлежит ему: как коммунист он привык выполнять задания в срок и надежно, а тут не успевал, ну и… Комиссия не приняла этих оправданий. Щ-ко покаялся, подчеркнул, что «не руководствовался расчетом или злым умыслом»(?!), и выразил готовность принести извинения обкраденным. И мне, значит. Стороной он расспрашивал коллег, за что я на него так рассердился. Ну, словчил, ну, слямзил, так ведь никому же не во зло. Клейну-то что до этого? От него же не убудет — наоборот, пусть радуется, что на его работы такой спрос! Наверное, это его лагерь так озло

бил…

Самое интересное, что Щ-ко недоумевал искренне. Он искал лишь то, чем он мог оскорбить лично меня, и не понимал, что оскорбляет и унижает науку.

А тем самым и меня.

Надо сказать, я поставил администрацию Института в чрезвычайно трудное положение. Зэк, только что выпущенный из лагеря, лишенный степени и звания, отвергнутый государством и официальной наукой, уличил процветающего научного деятеля, руководящего сотрудника (правда, не сумевшего защитить докторскую диссертацию). Как поступить?

Я потребовал четкой публикации об этом происшествии в головном археологическом журнале нашей страны (редактором его был все тот же академик Б.А.Рыбаков). А между тем в это время редакторы даже ссылки на мое имя еще вымарывали. Московский академик и сам весьма недолюбливал Щ-ко, но высветить мое имя, да еще как пострадавшего от скандальных действий, позорящих его институт… Академик долго не мог решиться на публикацию. Но мне передали, что два влиятельных члена ученого совета заявили, что выйдут из совета, если это позорище не будет прекращено, если меры не будут приняты. Кроме того, я дал знать, что в этом случае мне остается подать в суд (плагиат — статья 141, ч. 1 УК РСФСР), а тогда процессом косвенно будут задеты редактор сборника и директор учреждения, где работает виновный. Редакция журнала также опасалась (и не без оснований), что, если моя просьба не будет удовлетворена, я смогу предать гласности всю эту историю на страницах зарубежного издания (хотя бы того, где я значусь в составе редколлегии): терять мне было нечего. И вот весною 1984 г. акт комиссии был подготовлен к публикации (полностью) в головном археологическом журнале.

В последней надежде задержать публикацию Щ-ко пустился во все тяжкие. Ко мне подошел старый сотрудник Института и предупредил: «Берегитесь. Щ-ко при мне сообщил, кому следует (ну, сами понимаете), что вами нелегально отправлена за рубеж статья, порочащая советскую науку, то есть о вашем конфликте с ним. Не боитесь снова оказаться в лагере? И потом, вы ведь знаете, кто его жена?» О том, что Щ-ко женат на близкой родственнице крупного чина из КГБ, говорили давно. Возможно, он сам распространял эти слухи, чтобы упрочить свою репутацию (хотя родство, кажется, имело место).

Не помогло. Публикация (Заключение комиссии) вышла в 1984-м.

А результат? Щ-ко получил выговор по административной линии и выговор по партийной, которые были сняты через полгода. Его вывели из Ученого совета и больше не избирали в партбюро. Но кандидатом наук и заведующим подразделением Института АН СССР он остался. Это я, лишенный степени и звания, так и ходил без работы десять лет.

Щ-ко продолжает, растопырив руки, бегать по Институту и удивляться моей озлобленности на него за такую пустячную проделку. В каком-то смысле он прав. Моя злость близоруко сосредоточилась на нем, хотя по-настоящему следовало ненавидеть те силы, которые его создали и подняли, тот порядок, который настойчиво двигает каждого на отведенное ему в этом порядке место: меня — вниз, его — вверх.

Плагиат — это воровство в науке, литературе и искусстве. Меня в данном рассуждении занимает плагиат в науке, т.е. кражи в науке. По техническим признакам плагиат в науке делится на плагиат чистый, замаскированный и кражу открытия. Чистый плагиат — это воровское копирование текста без кавычек и ссылок на автора, выдача чужого текста за свой. При обнаружении такого плагиата возникающая проблема -чисто техническая: как доказать факт воровства, неслучайность совпадения. Ясно, что небольшое выражение может и случайно совпасть, может нечаянно проскользнуть в текст — чужое словцо или выражение можно принять за собственное, забыв, что слышал или читал его где-то. Наконец, есть выражения и пассажи, ставшие общим достоянием (таковы анекдоты). Но их незачем выдавать за свои. И уж во всяком случае, если скопирован сколько-нибудь значительный текст или целые абзацы, то доказать плагиат ничего не стоит.

Замаскированный плагиат — сложнее. Это текст слегка видоизмененный: части предложений переставлены, некоторые опущены, иные эпитеты заменены синонимами, вставлены целые кусочки своего текста, обычно пустого. Здесь проблема, тоже техническая, состоит в том, чтобы разработать способы узнавания чуть переделанного текста и критерии допустимого сходства. То есть как отличить акт компиляции и допустимого пересказа от плагиата. Ну, прежде всего, наказуемо отсутствие ссылок на автора. Во-вторых, поможет статистика употребления слов и выражений. В-третьих, если скопирован не текст, а мысль, — это ведь тоже плагиат. А проверить содержание на оригинальность хотя и сложнее, но тоже отделить мух от котлет можно.

Кража открытия — самый сложный для выявления акт плагиата. Когда украдено открытие, обычно оно не привязано к чужому тексту, а пересказано своими словами (чертежи и рисунки составлены заново и т.п.). Проблема здесь в том, как доказать, что открытие украдено, а не сделано независимо (впрочем, если открытие было сделано ранее, а затем повторено другим ученым, то сам факт незнания сделанного в науке уже плохо его характеризует, но преступления не составляет). Значит, нужно доказать, что это не только то самое, по сути, открытие, но что его случайные детали повторяют первое открытие, а также можно пойти по другому пути: доказать, что ученый, представивший второе открытие, был знаком с первым открытием. Но умолчал об этом.

По видам плагиаторов плагиат в науке бывает разного рода — преимущественно двух.

Во-первых, обычное воровство убогими и ленивыми у работящих и талантливых. Конечно, это аморальность, жульничество, а таких плагиаторов можно не только презирать, но и пожалеть. Такой плагиат быстро выявляется и наказывается. На что надеется такой плагиатор? Ну, на недосмотр, на то, что украденные тексты никто не заметит, — он считает, что украл малоизвестный текст. Или что сумел его чуть переделать — теперь его не узнать. Или, узнав, — не доказать, что украдено. Настоящая проблема тут не сводится к чисто технической. Нужно ведь еще и проявить принципиальность — остановить плагиатора (этого и тем самым других). Не дать волю жалости (а иногда и симпатии к плагиатору — он ведь может быть в ряде отношений компанейским человеком, приятным в обхождении). Остановить, потому что если он прорвется и чего доброго станет начальником (обычно те, кто неспособен к науке, особенно рвутся в начальники), то будет теми же привычными, нечестными методами вершить судьбы — твои и науки. Такой человек начинает с безобидного списывания в классе, продолжает плагиатом в науке, а кончает… Но тут перейдем ко второму сорту.

Начальственный плагиат — это второй тип. Это разбойный плагиат, потому что плагиатор вооружен чином, званием и начальственной должностью. Этот род плагиаторов — самый вредный. Он разъедает нутро науки. Приведенные мною вначале примеры относятся именно к нему. Есть и еще. Я знал академика, который прямо предлагал молодым ученым: «Твоя работа выходит под моим именем, а ты получаешь степень и хорошее место в науке. Не жалей. Ты молодой, ты еще сделаешь». Немало соглашалось. Мне об этом рассказывал тот, кто не согласился и уехал работать в Магадан. Когда я был студентом, любимый мною профессор очень хвалил мою работу -как яркое открытие (дал такой письменный отзыв), а потом опубликовал это открытие в своей книге, даже не упомянув моего имени.

Всем известны публикации авторских коллективов, выходящие под целым списком авторов, в начале которого стоит фамилия шефа, хотя его вклад ограничивался весьма общим руководством данным институтом — утверждением плановых тем и т.п. Подозреваю, что у многих ученых начальников весь длинный список публикаций состоит из таких работ. Почему тогда не включить бухгалтера, платящего авторам зарплату и оформляющего финансирование работы, а также уборщицу, ежедневно создающую удобную атмосферу для творчества? А ведь не включают.

Я тоже печатался вместе с соратниками или учениками, но если встретите такую работу, можете быть уверены, что мне принадлежит в ней основная идея и от 50 до 90 % всего текста. Только один раз мною был использован текст моего ученика без упоминания его имени. Мы готовили обзорную статью с критикой советской науки, и один аргумент был им изложен отлично еще ранее, а в нашем тексте повторен. Я, конечно, указал его авторство. Но напряжение вокруг нашей статьи сгущалось, а молодой автор только начал становиться на ноги, обзавелся семьей. Он попросил снять его имя. Снимать аргумент было невозможно — нарушалась логика статьи. Текст появился без его имени. Но как только обстановка изменилась, я тотчас обнародовал уточнение, кому принадлежал этот аргумент.

Советская наука оставила в этом плане дурную традицию. Это была наука, сильно забюрократизированная, военно-феодальная, с шарашками и зеками-учеными на одном конце и академиками-воеводами, которым отдавались во владение целые отрасли, на другом. Тогда считалось естественным и нормальным, что ученый начальник дает подвластным и ученикам ц. у. и поручения, а потом ничто же сумняшеся ставит свое имя на обложке тома. Это развращало и неплохих ученых.

Еще тогда у них появились прообразы нынешних спичрайтеров — т. е., можно сказать, уоркрайтеры. У Дюма это называлось: негры.

Кстати, спичрайтеры, на мой взгляд, — это нынешняя легализованная форма плагиата в политике. Ведь речи отзвучат, а потом выходят собранными в тома сочинений, с именем не спичрайтера, а его хозяина на обложке, хотя он-то в лучшем случае только редактировал текст. Что ж удивляться, если для обзаведения учеными званиями и степенями те же хозяева спичрайтеров или присные этих хозяев спешат обзавестись уоркрайтерами, проще говоря, покупают диссертации? Политическим лидерам, если они хотят быть честными, нужно ставить в конце речи примечание: подготовлена таким-то спичрайтером. Ведь всё равно все знают (или вскоре узнают), кто был спичрайтером Ельцина, кто — Горбачева. Хорошо, если индивидуальный текст автора легко узнать по неподражаемому стилю (с соплями, сортирами и обрезаниями), а если нет таких примет — как быть? Кстати, Сталин сочинял свои писания сам — его стиль легко узнать. Мерзавец был отменный, грехи у него были тяжкие, но кого-кого, а себя он уважал.

Мне как-то довелось быть кем-то вроде спичрайтера для двух выдающихся ученых. Я, тогда ассистент, написал статью в защиту древностей, но кто ж её поместит в авторитетной центральной газете!
Удалось заинтересовать ректора.

А.Д.Александрова и директора Эрмитажа М.И.Артамонова. Оба подписали статью, и она была напечатана в «Известиях». Ректор А.Д.Александров через месяц вызвал меня и смущенно вручил свою долю гонорара (гроши, конечно). Директор Эрмитажа даже не заметил этой прибыли. Неловкое положение сложилось по той простой причине, что в центральную газету было практически не пробиться человеку без имени и поста.

Именно ненормальное положение в науке и наличие спичрайтеров в политике создает атмосферу, в которой плагиат в глазах многих авторитетов становится чем-то привычным, каким-то вариантом нормы. Пиратское копирование, связанное с компьютерными программами и интернетом, — это тоже разновидность нарушений авторского права, прямо скажем, воровства итогов интеллектуального труда, но с плагиатом его не стоит смешивать. От пиратства главный ущерб — сугубо экономический (как кошелек из кармана), а обида на втором месте. В плагиате же экономический ущерб может сводиться к нулю (если не идет речь о патентовании открытия). Здесь, при плагиате, главный ущерб — чувству справедливости: крадутся слава и честь, а уж на этой основе несправедливо перераспределяются места в жизни. Лодыри и бездарности эксплуатируют работяг и талантов. Вот в чем глубинная суть плагиата. И вот почему всякий случай плагиата нужно выводить на чистую воду, даже если это хлопотно, неприятно, а иногда и опасно.