С сайта http://darwin-online.org.uk
12 февраля весь мир отметил 200-летие со дня рождения великого британского естествоиспытателя Чарлза Дарвина (1809-1882), а 24 ноября этого года мы будем отмечать также и 150 лет со дня опубликования его основополагающего труда — «Происхождение видов». Своим видением роли и сути работ Дарвина с читателями ТрВ делится профессор биологического факультета МГУ Алексей Меркурьевич Гиляров.
Гении в науке, как, впрочем, и в искусстве, — это те, кто сумел взглянуть на окружающий мир несколько по-иному и увидел в его устройстве нечто такое, чего не замечали другие. И, конечно, гений не был бы гением, если бы не мог донести свое открытие до других, если бы не выразил его в своих трудах (книгах, статьях, формулах, картинах, партитурах), если бы не убедил в своей правоте других.
Самые важные открытия обычно вовсе не усложняют существовавшую до них картину мира, а, наоборот, упрощают. Отсюда раздражение соперников: надо же, как просто, и почему мне не пришло в голову?! Но парадоксальным образом простота воспринимается порой труднее, чем нечто сложное. Об этом давно проницательно заметил Борис Леонидович Пастернак: «…Она [простота] всего нужнее людям, но сложное понятней им».
В эти дни научный мир отмечает двухсотлетие со дня рождения Чарлза Дарвина, выдающегося английского натуралиста, сформулировавшего, казалось бы, предельно простое объяснение того, каким образом может происходить эволюция живых организмов. Суть этого объяснения — в механизме естественного отбора, который происходил и происходит в популяциях любых живых существ и который никогда не может остановиться. Ведь все организмы размножаются, и если условия среды для особей остаются в среднем неизменными, то численность их растет в геометрической прогрессии (по экспоненте). Но для возникновения отбора важно еще и то, чтобы организмы в той или иной мере между собой различались. А они и различаются — даже если относятся к одной популяции, даже если являются довольно близкими родственниками. А если какие-то конкретные особенности строения, физиологии и поведения определенных особей повышают их шанс дожить до взрослого состояния и оставить после себя благополучное потомство (последнее обстоятельство особенно важно), то эти особенности будут сохраняться естественным отбором. Вот и всё, что нужно для того, чтобы заработал основной движущий механизм эволюции. Он и заработал, как только появились первые организмы, и постепенно создал то великое их разнообразие, которое мы наблюдаем и которым восхищаемся.
Как мы понимаем это сейчас, фактически Дарвин стал мыслить в вероятностных категориях. Он обратился к популяции, к множеству однотипных, но всё же не совсем одинаковых объектов. Для тогдашней биологии это было принципиальное новшество. Через сто лет Эрнст Майер назовет дарвиновский подход «популяционным» и противопоставит его подходу «типологическому», который господствовал в биологии (а до этого — в естественной истории) и на который опирались первые эволюционисты, в частности Жан Батист Ламарк.
Типологический подход, в свою очередь, восходит к Платону, к представлениям об идеальном обобщенном образе, «типе», характеризующем некую совокупность объектов. Отголоски типологического мышления ещё живы в зоологии и ботанике. Любой специалист-систематик, описывающий новый вид животных или растений, должен указать, где хранится «голотип» этого вида, экземпляр, наиболее полно соответствующий приведенному описанию нового вида, вроде как наиболее «типичный» его представитель. Конечно, все давно знают, что нет и не может быть никакого самого типичного представителя какого-то конкретного вида, но традиция остается.
Дарвин не стал рассматривать, как изменяется в ряду поколений сам «тип» вида, хотя мыслить в этом направлении казалось естественным, и именно так и поступали другие «трансформисты», тот же Ламарк. Наперекор традиционному подходу он обратил внимание на то, что сейчас мы назвали бы «шумом», на какие-то мелкие различия между особями, которые только осложняли работу систематиков, стремившихся выделить «чистые» типы. Но именно из этого шума, из «помех», и выросла идея естественного отбора.
«Происхождение видов» Чарлза Дарвина, появившееся в 1859 г., было моментально распродано. Интерес к идеям автора был огромный, и они быстро распространились по всем европейским странам. В частности, очень популярны они были и в России. Но как мы понимаем только сейчас, дарвинизм воспринимался тогда не столько как представление о естественном отборе, об универсальном механизме изменения видов, сколько как общая идея эволюции живых организмов, как научная антитеза креационизму, как возможность умопостижения развивающегося мира живой природы. Недаром молодой натуралист Эрнст Геккель (тот самый, который вскоре придумает слово «экология») свое выступление на съезде естествоиспытателей и врачей Германии в сентябре 1863 г. начал словами: «Дарвинизм — это мировоззрение!».
С современной позиции нам может быть не очень просто понять, почему Дарвин, начав профессионально заниматься наукой в очень раннем возрасте, решился опубликовать свою систему взглядов, когда ему было уже 50 лет. Да и произошло это только потому, что он получил на отзыв статью другого английского натуралиста, Альфреда Уоллеса, который также сформулировал идею естественного отбора. Но надо отдавать себе отчет в том, что в первую половину XIX века представления о том, что все живые существа являются результатом естественно происходившей и продолжающей происходить эволюции, вовсе не были доминирующими даже в научной среде, не говоря уж о просто образованных слоях общества.
Только в середине XX века, т.е. сто лет спустя, биологи стали по-настоящему ценить в дарвиновских построениях то, что нам сейчас кажется главным — а именно представление о механизме эволюции. Только тогда пришло осознание того, что естественный отбор есть не только необходимое, но и достаточное условие эволюции. Стало ясно, что отбор работает только сейчас и здесь, сохраняя те признаки, которые позволили организмам выжить и размножиться, но он не может быть направлен на решение какой-то «цели» в будущем.
Мне уже пришлось в другом месте цитировать недавнюю прекрасную статью новосибирского биолога Олега Костерина, носящую очень точное название «Дарвинизм как частный случай бритвы Оккама» (www.bionet.nsc.ru/vogis/pict_pdf/2007/t11_2/vogis_11_2_10.pdf). Правило Оккама, как известно, говорит о том, что не следует множить сущности сверх надобности. Ну а «основной смысл и величие дарвинизма», как пишет Костерин, и состоит в том, «что он утверждает отсутствие специальных механизмов эволюции, в той или иной степени предполагающих эволюционные изменения в качестве своей “цели”…». Лучше и не скажешь! Эволюция вовсе не нацелена на будущее, она просто фиксирует настоящее. Остается только восхититься гением Чарлза Дарвина, великого труженика науки, внимательного натуралиста и глубокого мыслителя.