Восток сближается

В январе этого года я побывал в командировке в Иордании, в научном центре СЕЗАМ (SESAME, www.sesame.org.jo), где в течение четырех лет должен заработать первый на Ближнем Востоке синхротрон. В 1997 г. Германия вывела из эксплуатации старый синхротрон BESSY I. Его хотели сдать в металлолом, но американский физик Херман Виник предложил отдать его в дар Ближнему Востоку, чтобы запустить давно обсуждавшийся проект международного научного сотрудничества. Так родился СЕЗАМ. В ноябре 2008 г. достроено здание для него и состоялась так называемая «мягкая инаугурация».

Проект интересен не только своей научной частью (хотя и в научном плане это вполне серьезная затея), но и политической. Странами-участницами являются Бахрейн, Египет, Израиль, Иордания, Иран, Кипр, Пакистан, Палестинская администрация и Турция. Ученые этих стран заинтересованы в том, чтобы иметь поблизости, пусть и не у себя в стране, мощный современный источник рентгеновского (и не только) излучения. Под их давлением власти государств, находящихся, мягко говоря, в конфликте, соглашаются официально сотрудничать и тратить деньги на общее дело. Пусть это капля в море, но все же какой-то шаг к конструктивной деятельности в проблемном регионе. Разумеется, арабы и евреи (а также киприоты и турки, а также администрация США, одной из стран-наблюдателей, и власти Ирана) не начинают в мгновение ока любить друг друга.
Я был там сразу после операции «Литой свинец» и видел, что некоторым даже тяжело отвечать на прямые вопросы о политике. Но главное, что все готовы забыть о политике и продолжать делать науку. Проект пережил интифаду, пережил «Литой свинец», руководство не боится финансового кризиса. Все это я изложил в статье в Newsweek («Физическое принуждение к миру» №8 за 2009 год, www.runewsweek.ru/science/27116/, там же опубликованы интервью с руководителями проекта). Статья, однако, получилась суховатая, тогда как поездка, на мой взгляд, была довольно любопытная. Мне бы хотелось поделиться впечатлениями и разными мелкими наблюдениями.

Александр Бердичевский, редактор отдела «Наука» журнала «Русский Newsweek»
 

27 января.

Вечер. На иорданской границе сначала ставят визу (причем в раздел паспорта «Дети»), а уж потом начинают выяснять, зачем я приехал. Честный ответ, что я научный журналист и приехал по делу, восторга почему-то не вызывает. Просят подождать; наконец, внимательно изучив пресс-карту, пропускают.

28 января.

Утро. В семь часов меня забирает с одной из площадей Аммана маленький автобус с логотипом СЕЗАМа. Некоторое время ездим по городу, собираем сотрудников. Я попал исключительно удачно: присутствует все непосредственное руководство. У СЕЗАМа куча директоров: административный директор, египтянин Ясер Халил, постоянно работает на самом объекте, а вот технический директор, алжирский француз Амор Наджи, и научный директор, пакистанец Хафиз Хурани, проводят на СЕЗАМе только половину рабочего времени, но сейчас они оба на месте. Есть еще просто директор (самый главный) Халед Тукан, крупный иорданский чиновник, он в основном занят другими делами. Наконец, есть президент, или председатель совета, сэр Кристофер Ллевеллин-Смит, бывший гендиректор ЦЕРНа, но он и вовсе сидит в Англии, с ним удастся поговорить только по телефону.

Кроме трех обычных директоров в автобусе еще десятка полтора человек — почти весь постоянный штат. До СЕЗАМа 35 км, но в Иордании меньше 100 км/ч, видимо, не ездят, поэтому добираемся быстро. Начальство по пути читает (кто — рабочие бумаги, кто — газеты), а остальные обсуждают проблемы с вакуумом в микротроне. Говорят сразу и по-арабски, и по-английски: среди сотрудников не только арабы, но и иранцы, и пакистанцы, и приехавший на неделю консультант-швейцарец.

СЕЗАМ — большое двухэтажное здание. И землю, и деньги на строительство полностью выделила Иордания, это был один из факторов, который позволил ей выиграть конкурс на размещение СЕЗАМа у шести других претендентов. Главное в здании -огромный зал в центре, занимающий оба этажа. На втором этаже его окружает коридор-галерея, из коридора ведут двери в кабинеты. Кабинеты, по московским меркам, очень просторные. Когда я говорю об этом Халилу, он удивляется: «но в них же по два человека!». На входе персональный регистратор: каждый отмечается приложением пальца. Секретарь Соня регламентирует мое общение с сотрудниками: сначала технический директор, потом научный, потом административный, потом остальные.

Технический директор Наджи руководит самой важной сейчас работой — строительством машины. В главном зале пока что находится микротрон с приборной панелью, часть холодильной установки и запакованный в полиэтилен еще не собранный бустер. По краям стоят ящики с оборудованием. Когда ускоритель будет готов, к ним добавится главная часть — накопительное кольцо, а также защитные стены, рассказывает Наджи.

Тогда начнется собственно научная работа, за которую отвечает Хафиз Хурани. Синхротрон хорош тем, что позволяет вести исследования, а также прикладные работы в самых разных областях. Именно поэтому идеологи проекта надеются, что он будет интересен всем. «Нужно менять местный менталитет», — говорит Хурани.

Люди не понимают, почему они должны вкладывать деньги в лабораторию, которая находится не в их институте, даже не в их стране. Сам Хурани работает сразу в нескольких странах: на СЕЗАМе, в ЦЕРНе, у себя в Пакистане. На вопрос, не надоедает ли постоянно ездить, отвечает, что это «производственная опасность».

Административной рутиной на СЕЗАМе занимается Ясер Халил. Она изрядно его замучила, поэтому на вежливый вопрос, нравится ли ему работа, директор отвечает: «Да я ее терпеть не могу. Я бы лучше вел исследования, преподавал…».

— Зачем же тогда сменили карьеру?

— Ну, старый стал. Думал, пора заняться администрированием, а когда понял, что не нравится, было уже поздно.

Видимо, из-за неблагодарной работы Халил настроен чуть скептичнее остальных. «Если достроим установку, — резюмирует он в конце беседы, — это будет действительно важное научное и культурное достижение». — «Если?» — переспрашиваю. — «Я имел в виду «когда»», — мгновенно уточняет директор.

Более молодые сотрудники, наоборот, настроены восторженно. Ахед Аладван, который отвечает за компьютерные и контрольные системы СЕЗАМа, с жаром рассказывает, какой ценный культурный опыт он приобрел, работая в Европе, как рад теперь работать дома, в Иордании. Впрочем, по его словам, входя в здание СЕЗАМа, он как бы покидает Иорданию и чувствует, что он в международном центре. Ахед вообще говорит готовыми журнальными подзаголовками, причем видно, что это не штампы, а, действительно, его мысли: «Если нам удастся чего-то достичь в науке, это будет наш способ сказать «спасибо» мировому сообществу».

Почти все СЕЗАМовцы учились или работали в Европе или США, старшие — давно, молодые — уже в этом веке, по специальной программе, которая в итоге помогла обеспечить проект кадрами.

Провожая меня к следующему сотруднику (я перехожу от одного к другому, стараясь поговорить с представителями всех стран), Ахед спрашивает:

— А ты кто по образованию?

— Математический лингвист.

— Надо же, — удивляется Ахед, — никогда не видел математического лингвиста.

(Это напоминает мне утренний разговор с другим сотрудником: «Первый раз вижу неверующего! Ты что же, и в Бога не веришь?!», — изумлялся собеседник, когда мы случайно заговорили о религии.)

— Да, бывает, — объясняю, — Мюррей Гелл-Манн вот сейчас лингвистом заделался. Ну, известный физик, знаешь?

— Нет, — смущается Ахед, — я же не ученый, а техник.

Впрочем, уверен, что он меня просто плохо расслышал.

Очередной моей жертвой становится физик Махер Аттал, палестинец. Встречает меня настороженно, вдобавок я неудачно начинаю с вопроса: «С какими проблемами сталкиваетесь?».

— Никаких проблем, — говорит он холодно, — мне здесь очень нравится. Или вы о научно-технических проблемах?

Киваю. Махер расцветает и начинает длиннейший рассказ, большая часть которого приходится уже на следующий день. Пока что нашу беседу прерывают и зовут есть и пить: один из сотрудников увольняется, его торжественно провожают. Прямо с трапезы приходится уйти, но перед этим я успеваю договориться с Халилом и Соней, что завтра утром снова приеду надоедать.

Полдень. Хафиз Хурани едет в Комиссию по атомной энергетике — читать лекцию о ЦЕРНе и Большом адронном коллайдере — и берет меня с собой, чтобы я мог поговорить с просто директором Халедом Туканом. Тукан — человек великий. Он основал Прикладной университет Аль-Балка, чтобы развивать техническое образование в стране, и возглавил его. Затем стал министром образования, проводил капитальную реформу образования и науки, в которую вложили около полумиллиарда долларов. Будучи министром, активно поддержал идею СЕЗАМа и был избран его директором. Сейчас Тукан возглавляет Комиссию по атомной энергетике. Атомной энергетики в стране нет, но должна появиться: раньше Ирак поставлял Иордании углеводороды практически бесплатно, после американской оккупации это прекратилось. Восполнить нехватку энергии должны атомные реакторы, а также, возможно, использование горючих сланцев.

В ожидании Тукана мы с Хурани сидим в его кабинете и беседуем с двумя энергетиками. «У вас в Пакистане в семье в среднем сколько детей?», — спрашивает Хурани немолодой иорданец очень интеллигентного вида. Пакистанец отвечает, что в необразованной — побольше, в образованной — поменьше. «Да, у нас тоже, — кивает спрашивающий. — В необразованной и десять бывает. Я, например, тринадцатый. А у меня девять детей». -«Еще бывает, что рожают, пока мальчик не появится, — вмешивается второй иорданец. — Девочки как бы не считаются». — «Точно, -говорит первый, — вот у меня сначала четыре девочки было, потом пять мальчиков». Тут приходит его превосходительство, и начинается интервью. Тукан отвечает быстро, четко, от неудобных вопросов не уклоняется. Передает привет российскому читателю, благодарит новосибирских специалистов за помощь в демонтаже BESSY I и участие в рабочих встречах, выражает надежду на сотрудничество в сфере атомной энергетики.

После этого все энергетики собираются на доклад Хурани. Физик рассказывает о ЦЕРНе, его научной деятельности и организационной структуре. По окончании доклада просит задавать вопросы. Первый вопрос задает сам Тукан: насколько обоснованы слухи об опасности БАКа, черных дырах и прочих ужасах. Хурани объясняет, что ЦЕРНовские черные дыры обидеть никого не смогут.

29 января.

Утро. Приехав, прошу показать собственно аппараты. Меня «вручают» Махеру, который показывает микротрон (пока только он приведен в состояние готовности) со всех сторон и продолжает вчерашние жалобы.

Основная проблема, о которой говорили все остальные, — нехватка денег на главный элемент ускорителя — накопительное кольцо. В отличие от микротрона и бустера, оно будет новым, его сделают собственно на СЕЗАМе. На складе лежит старое, подаренное Германией, но оно позволит электронам достигать энергий лишь в 0,8 ГэВ, что, по современным меркам, мало.

Слабый синхротрон лишает проект смысла: никто не приедет. Поэтому построят новое кольцо, на 2,5 ГэВ. На него не хватает около 16 млн долл., и их поиск — главная задача руководства.

Но вот инжекторную систему, которая предварительно разгоняет электроны и впрыскивает их в накопитель — микротрон и бустер, можно использовать старую. Именно с этим и связаны беды Махера. Микротрон делали более 30 лет назад в Швеции. Потом в Германии его модифицировали под свои нужды, при этом не все изменения должным образом документировали. Путешествие и хранение на складе тоже не пошло оборудованию на пользу. В итоге в рабочее состояние нужно приводить старую технику с неполной документацией, несовместимостью с более новым оборудованием (например, не удается настроить дистанционное управление) и невозможностью приобрести запчасти, потому что их просто больше не делают. Некоторые детали удается найти на складе компании-производителя (строго говоря, это уже другая компания, с другим названием).

СЕЗАМовцы постоянно общаются с немецкими специалистами, которые вспоминают свой опыт работы с BESSY и дают советы. Больше всего меня поражает следующее: Махеру присылают скан старой фотографии приборной панели микротрона, он его распечатывает, идет с ним в зал и пытается, глядя на распечатку, понять, что не так в расположении регуляторов.

«Но я все понимаю, — говорит физик, — денег нет, пока надо работать так. Если докажем, что мы умеем работать, то, может быть, помогут купить новую технику».

Перед тем как покинуть СЕЗАМ, сталкиваюсь с Ахедом. Тот зовет вечером погулять с ним и швейцарским гостем в городе (дело происходит в четверг, а пятница в Иордании — выходной). С радостью соглашаюсь и уезжаю.

Мне достается таксист, совершенно не говорящий по-английски. Я показываю визитку своего отеля («Dove»). Таксист привозит меня к отелю Downtown, и убедить его жестами, что совпадение начала названия не означает тождества отелей, оказывается практически невозможно, тем более что его поддерживают прохожие. В итоге в отель я попадаю нескоро.

Вечер. Ахед присылает смс: извини, друг, у нас серьезные проблемы с одним из серверов, придется задержаться, может быть, даже ночевать. Решаю, что ускорителям я приношу несчастье (на БАКе я тоже был непосредственно перед его поломкой), и отправляюсь общаться с местными журналистами, научными (точнее, медицинскими), и не только. Они, оказывается, ничего не слышали о СЕЗАМе, с удивлением слушают меня. Позже я спрошу Ллевеллин-Смита, не маловато ли у проекта рекламы. Он признает, что маловато, но скажет, что это вечная проблема всех научных проектов. За исключением разве что БАКа. 

Когда под действием магнитного поля электроны движутся по искривленной траектории, они теряют энергию. Эта энергия переходит в излучение, используемое для экспериментов.

1. МИКРОТРОН — первая из трех основных частей синхротрона. В ней электроны разгоняются до 0,022 ГэВ.

2. БУСТЕР — вторая часть. Там электроны увеличивают энергию до 0,8 ГэВ.

3. В ОСНОВНОЙ ЧАСТИ — накопительном кольце — электроны разгоняются до 2,5 ГэВ. В отличие от микротрона и бустера, накопитель СЕЗАМа будет совершенно новым: старый позволял набирать энергию лишь до 0,8 ГэВ.

4. По специальным каналам излучение выводится сразу в несколько лабораторий, где одновременно могут вестись исследования в самых разных областях.

5. Синхротронное излучение используется для исследования сложных молекул, например белков.

6. Рентгеновское излучение применяется в материаловедении.

7. Синхротрон применяется даже в исследованиях, связанных с экологией, что сейчас становится очень актуально на Ближнем Востоке.