В моем детстве детей в первый класс просто записывали, причем довольно строго, в соответствии с местом жительства. Разумеется, никаких частных школ в 30-е годы в СССР не только не было, но никто не мог даже вообразить, что такое вообще у нас возможно.
Теперь, к счастью, есть самые разные школы, и это замечательно.
Родители — а отчасти и сами дети — теперь могут выбирать, где они впервые сядут за парту. Я знаю шестилетнего мальчика, который во что бы то ни стало хочет учиться там же, где его десятилетний брат, — хотя эта школа отличается особыми требованиями в области точных наук. Но ребенок явно способный, так почему бы и нет?..
А вот мой внук Миша не сдал тест для поступления в гимназию одного процветающего подмосковного города. Гимназия эта имеет хорошую репутацию: известно, что ее выпускники поступают в вузы уровня Бауманского и Физтеха. Впрочем, собственного мнения о том, как там учат и что там за атмосфера, у меня нет. Знаю только, что в младших классах по 30 человек и что, по словам одной учительницы, некогда в этой гимназии преподававшей, атмосфера напряженной соревновательности там воцаряется уже в первом классе.
С моей точки зрения, «это не есть хорошо» — так что я не огорчилась, узнав, что по крайней мере в младшей школе мой внук будет учиться в соседнем поселке, где в классе человек 15-20, а то и меньше, вахтер всех знает в лицо, а атмосфера скорее домашняя.
Почему Миша не сдал это самый тест — никто не понял: ни родители, ни я. К сдаче теста его готовили, и он успешно решал аналогичные задачи. Читать и считать он умеет, хотя, как и большинство современных детей его возраста, читает он мало. Телевизора в доме нет, точнее — физически он есть, но его никогда для детей не включают, кроме как для просмотра мультиков с дисков.
Толковости и чисто житейской сообразительности Мише не занимать. Он еще четырехлетним охотно исполнял мои просьбы типа отнеси — принеси — убери, понимая, что по сравнению со мной он — крепкий «молодой человек». К тому же он старший ребенок в многодетной семье и привык последовательно опекать своих младших сестер. Его сестренка, когда ей было три года, говорила весьма неразборчиво, так что старший брат всегда понимал ее лучше, чем, например, отец, вынужденно проводившей с дочкой не слишком много времени. В свои шесть Миша с гордостью заявлял мне: «Я переводчик при Лизе». В детском саду он выполнял эту роль последовательно и успешно, никаких конфликтов ни с ровесниками, ни с педагогами у обоих детей не было.
Сейчас на Мишино попечение можно спокойно оставить крошечную Катю, которой нет и года.
Вы спросите: а какое отношение всё это имеет к школе? Я бы сказала, что к старшей школе — никакого. Но к младшей -прямое. Задача младшей школы — прежде всего социализация ребенка, и эта задача не менее важна, чем овладение навыками сложения и умножения.
Честь и хвала родителям, которые это понимают. Так, 12 лет назад моя приятельница догадалась забрать свою дочь из первого класса весьма престижной школы в центре Москвы и через год отдать ее повторно в первый же класс самой обычной школы по соседству — только потому, что в престижной школе преобладали, мягко выражаясь, «богатенькие» дети, и никакого контакта ни с ними, ни с их семьями установить не удавалось. А в «обычной» школе все эти проблемы тут же исчезли.
Вообще установка вида «ты должен быть первым, а то…», явно или подспудно внушаемая семилетним детям, психологически губительна.
Обычные дети семи-восьми лет периодически увлекаются то одним, то другим, и хороший учитель должен не говорить ребенку, что это все глупости, а уметь такие увлечения — кстати, весьма скоропреходящие и изменчивые, — использовать в «своих» целях. Высокоодаренные дети тем более нуждаются в особо бережном к себе отношении, потому что они нередко поглощены чем-то одним и неохотно занимаются тем, что их не занимает или их затрудняет. Так что «питомник» — класс, состоящий только из высокоодаренных семи-восьмилеток — задача для столь же уникальных педагогов: в общем виде она не имеет достойного решения.
Я думаю, что любые тесты, от сдачи которых зависит поступление в младшую школу, абсурдны уже потому, что это не психологические диагностические инструменты, разрабатываемые десятилетиями и затем адаптированные к той или иной культурной традиции (избавлю читателя от примеров — профессионалы их и так знают, а остальным они ни к чему), а совокупность произвольно подобранных задач, созданных «на коленке». Цель таких «тестов» — не выявить, что может и чего не может данный ребенок, а отсеять побольше не справившихся.
Но разве пресловутый ЕГЭ в замаскированном виде не преследует в конечном счете те же цели?
Пользуясь случаем, с грустью замечу, что победа ЕГЭ — сама по себе замечательный диагностический тест, выявивший социальную немощь нашего ученого сообщества…