«Мы посмотрели дома, семья в восторге,
жена плакала, дети смеялись.
Зрителям это не нужно»
(из ответов телепродюсеров)
Известный телекритик Ирина Петровская в своем отклике на показ фильма «Подстрочник» по каналу «Россия» заметила, что едва ли его посмотрело так уж много народу. Жаль, что трудно оценить объем аудитории, посмотревшей его, как и я, через Интернет (см. http://torrents.ru/forum/viewtopic.php?t=1996573). Перебирая в уме своих знакомых разных возрастов, я не нашла почти никого, кому бы я не предложила посмотреть «Подстрочник» в обязательном порядке: за много лет я не припомню фильма, который произвел бы на меня сравнимое впечатление. А ведь, чтобы довести фильм до зрителя, потребовалось не только одиннадцать лет, но еще и усилия нескольких влиятельных деятелей культуры, ибо руководители телеканалов не хотели ставить его в программу, — см. эпиграф.
Нечасто удается душевно совпасть в столь полной мере с таким удивительным собеседником. Именно с собеседником: хотя по форме этот фильм — монолог, но по сути он глубоко диалогичен. Собственно так он и создавался: героиня рассказывала о себе режиссеру Олегу Дорману (в прошлом — ученику Семена Лунгина, мужа Лилианны Зиновьевны), а великий оператор Вадим Юсов это вечер за вечером снимал. Уже очень пожилая женщина (ей в это время 77) очень просто, и нередко — с юмором рассказывает о своей жизни, о родителях, учителях, друзьях, о домработнице Моте, об однокашниках по школе и ИФЛИ, об Астрид Линдгрен и о редакторе районной газеты, который по существу спас Лилю и ее мать, эвакуированных в затерянную русско-татарскую деревню — таковы были Набережные Челны в 1941 г.
Временами Лунгина в той или иной форме обобщает урок, преподанный ей жизнью на том или ином повороте. Вернее было бы сказать, что она задумывается вместе с нами над парадоксальностью тех или иных скрещений судеб и житейских обстоятельств: удары судьбы по прошествии лет могут оказаться (именно оказаться, а не показаться) благом…
Лилианна Зиновьевна, Лиля — так ее между собой называли переводчики, филологи, друзья дома и друзья друзей — ушла от нас 11 лет назад. Она была человеком, одновременно открытым для всех и вместе с тем внутренне очень разборчивым; снисходительным к чужим слабостям, но не прощавшим равнодушия и сребролюбия. По возрасту к тому же поколению, что и Лунгина, принадлежал мой муж — это молодые люди, встретившие войну, уже окончив среднюю школу, успев прочитать Пастернака, Дос Пассоса, Хемингуэя, «На Западном фронте без перемен» Ремарка, «Семью Оппенгейм» Фейхтвангера и многое другое, позже изъятое и запрещенное.
При всех особенностях жизненного опыта Лили (отец ее был послан на работу в Германию, и она успела до войны пожить в Германии, Франции и Палестине) ее в огромной степени сформировала неординарная московская школа № 1 (основанная известным русским педагогом Шацким, эта школа до недавнего времени носила номер 204) и, конечно, ИФЛИ. Недаром 22 июня 1941 г., узнав о начале войны, Лиля Лунгина и все ее товарищи бросились в ИФЛИ — он тогда помещался в Сокольниках.
Семье Лили повезло: ее отец и мать умерли «в своей постели»; аресты более или менее обошли ее ближайших друзей (кроме нашего «общего» университетского профессора Льва Ефимовича Пинского; к счастью, он вернулся).
Рассказывая о своей жизни, Лунгина ничего не говорит о своей работе как переводчика и уж тем более — о своей феноменальной известности в качестве «русской мамы» Карлсона. Зато мы много узнаем об Астрид Линдгрен и атмосфере «великой любви», в которой эта писательница выросла.
Поразительно, как много о человеке может поведать рассказ о том, как в войну, в Набережных Челнах, где Лиля работала в районной газете, она научилась запрягать лошадь. И когда Лунгина, улыбаясь, говорит одновременно полушутя и всерьез: «запрягать лошадь — это совсем не так трудно» — понимаешь, что у нее за спиной в полном смысле слова героическая жизнь.
Какая горькая, какая ужасная ирония для нашего поколения скрыта за словами «в жизни всегда есть место подвигу»! Решившись проверить цитату, я обнаружила давно забытый ее контекст, который именно в связи с судьбой Лили Лунгиной обретает особый смысл. Вот что в рассказе «Старуха Изергиль» написал молодой Горький:
«…А когда человек любит подвиги, он всегда умеет их сделать и найдет, где это можно. В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место подвигам. И те, которые не находят их для себя, — те просто лентяи и трусы, или не понимают жизни, потому что, кабы люди понимали жизнь, каждый захотел бы оставить после свою тень в ней. И тогда жизнь не пожирала бы людей бесследно…».
Я выделила последнюю фразу именно потому, что и поколение Лунгиной, и мое (встретившие войну школьниками) постоянно были свидетелями того, как жизнь именно пожирала людей бесследно. Первое, что видит Лиля, возвращаясь на родину через станцию Негорелое, — это платформы и привокзальная площадь, заполненные умирающими от голода крестьянами.
Потом будут исчезать соседи Лили, знакомые, родители одноклассников, да и сами одноклассники. И подвиг совершает пожилая учительница Первой Образцовой школы: она забрала к себе осиротевшую после ареста родителей одноклассницу Лили.
Рассказы Лунгиной о послевоенном времени, прежде всего о периоде между 1948 и 1953 гг., когда, будучи уже женой Семена Лунгина и матерью годовалого сына (тем временем Павлу Лунгину исполнилось 60…), она продает последнее и закладывает все, что можно, в ломбард, чтобы семья не голодала, — это уже наш общий опыт.
Слушая Лилю, я вспоминала невольно подслушанный в конце 90-х разговор двух знакомых женщин: моей соученицы по филфаку, известной переводчицы N, и популярной писательницы NN. Диалог этот происходил в коридоре избирательного участка, помещавшегося в школе около нашего дома. Одна из дам, моя ровесница, говорила другой, немного старше Лунгиной: «Мы-то, конечно, все понимали; мы ничему этому не верили….»
Лиля никогда не сказала бы о себе: «Я-то понимала…». Напротив, она сумела показать, как в ее сознании уживались, казалось бы, несовместимые интерпретации устройства советской жизни. Будучи студенткой ИФЛИ, она еще до войны была вызвана на Лубянку с предложением «сотрудничать» — и нашла в себе мужество отказаться. Боюсь, что только наши ровесники поймут, что это значило — и что могло значить. Тем не менее, известие о смерти Сталина она восприняла как сильнейший шок. И это правда.
В фильме неоднократно воспроизводится юношеская фотография Лили: коротко стриженные волосы зачесаны на косой пробор и держатся заколкой, которую помнят, я думаю, только наши ровесницы; чистый открытый лоб; лицо необыкновенной гармоничности и одухотворенности, взор открыт миру.
В фильме с нами беседует женщина с открытым миру внутренним взором. И этим она бесконечно притягательна.
P.S. Осенью в издательстве «Корпус» выйдет книга Лилианны Лунгиной «Подстрочник», включающая материалы, не уложившиеся в фильм.