13.10.2009 /
№ 39 /
с. 13 /
Ирина Левонтина / Авторские колонки /
No Comments
Ирина Левонтина
Тут недавно по телевизору шел новый фильм, кусочек из которого я увидела. Действие происходит в военное время. И вот один из героев с досадой говорит: Вот, блин, — что-то там, я не запомнила. Думаю, слова блин даже не было в сценарии, а актер сам его добавил. Конечно, в кино никогда полностью не воспроизводится язык соответствующей эпохи, и все же легкий и бессмысленный анахронизм тут есть. Но дело не в этом. Если задаться целью выяснить, когда, собственно, начал использоваться эвфемизм блин, сделать это будет весьма затруднительно. Это слово устного языка, притом сниженное. В литературе, особенно в советское время, такое фиксировалось плохо. Интернета тогда не было. Человеческая память ненадежна. Словари, бывает, страшно запаздывают с фиксацией языковых изменений. Чего стоит недавняя история со словом йогурт: народ возмутился, что в новом словаре помимо ударения йогурт допускается и старое ударение йогурт. Между тем, в более ранних словарях только ударение йогурт и допускалось — хотя мало кто из соотечественников хоть раз это слово с таким ударением слышал. Я, кстати, недавно узнала, что в русской эмигрантской литературе можно встретить написания егурт и ягурт — а это ясно показывает, что люди слышали и произносили это слово только с ударением на втором слоге.
История ударений и вообще произношения — очень трудная область. Старые ударения приходится восстанавливать при помощи сложных реконструкций, межъязыковых и междиалектных сопоставлений и т. д. Ну, есть еще древнерусские нотиро-ванные тексты, которые тоже могут помочь.
Однако в некоторых случаях для того, чтобы догадаться, что ударение в том или ином слове изменилось, не нужно даже обращаться к специальным источникам. Вот возьмем сериал «Дети Арбата» по книге Рыбакова. Одна героиня, потчуя Сашу Панкратова водкой, говорит ему: «Первая колом, вторая соколом, а третья мелкой пташечкой». Ну, в том смысле, что первую рюмку выпить трудно, вторую легко, а третью еще легче. Это известное русское присловье, только вот звучит оно здесь странно. Подобным микропроизведениям обычно присущ определенный ритм, а часто и рифмовка. А с этими колом и соколом ничего такого нет. На самом деле это и было законченное, фонетически оформленное произведение, просто ритм и рифма пропали с изменением ударения. Ясно, что произносилось это иначе: Первая колом, вторая соколом. Есть и другие речения, в которых эти слова фигурируют со старым ударением: ни кола ни двора, гол как сокол. Вот еще одно выражение, потерявшее свою фонетическую изюминку в результате изменения ударения: мы говорим губа не дура. А ведь изначально это звучало иначе: губа не дура, с ассонансом на у. Действительно, слово губа раньше произносилось с другим ударением — губа. Вспомним хотя бы Некрасова — «Генерал Топтыгин»: Видит, ноги в сапогах / И медвежья шуба. / Не заметил впопыхах, / Что с железом губа.
Надо сказать, что русская классическая поэзия — это ценнейший источник сведений не только об истории ударения (поскольку это силлаботоника по преимуществу, а значит, ритмическая структура вынуждает произносить слово с определенным ударением), но и вообще об истории произносительных норм.
Например, читая детям пушкинскую «Сказку о мертвой царевне», большинство современных мам произносят так: Ждет-пождет с утра до ночи, / Смотрит в поле, инда очи / Разболелись, глядючи / С белой зори до ночи. Такой вот внезапный сбой ритма и рифмы, притом для Пушкина совершенно не естественный. Ясно, что надо так: Смотрит в поле, инда очи / Разболелись, глядючи / С белой зори до ночи.
В детстве мне всегда казались загадочными пушкинские строки из «Евгения Онегина»: Он с лирой странствовал на свете / Под небом Шиллера и Гете. Это о Ленском. Как их читать: свете — Гетэ? А как же рифма? С рифмой у Пушкина всегда все хорошо. И вот когда я поступила в университет, на первом курсе нам читал лекции замечательный фонетист Михаил Викторович Панов. Из его-то лекции я и узнала, в чем тут дело. Во времена Пушкина правила произношения иноязычных имен были другими. Слово либо произносилось так, как в соответствующем иностранном языке, либо абсолютно по-русски. А поскольку в русском языке не было ни э после твердых согласных, ни сочетаний типа ге или ке, то произношение Гетэ было невозможно. Либо уж совсем по-немецки — Goethe, либо по-русски — Гет’е (т.е. Гете как фамилия читается так же, как -гете в сочетаниях о багете или о брегете). Так что с рифмой все в порядке: Он с лирой странствовал на свете / Под небом Шиллера и Гете.
Из тех же лекций я узнала и разгадку еще одной пушкинской рифмы. «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы» кончаются такими строчками о жизни: Я понять тебя хочу, / Смысла я в тебе ищу. Опять не по-пушкински неточная рифма — хочу-ищу. А ведь был же у него вариант и с точной рифмой: понять тебя хочу, / Темный твой язык учу. Так зачем понадобилась неточная? Ан нет! Ищу произносилось тогда как ищчу — так что на самом деле рифма точная и действительно более изысканная, чем хочу-учу: Я понять тебя хочу, / Смысла я в тебе ищчу. ♦
