Вот все восхищаются языкотворческим талантом Черномырдина. А между прочим, Грызлов в чем-то не хуже. Только Черномырдин — яркий представитель, так сказать, гоголевского направления, а Грызлов — тот скорее продолжает линию Салтыкова-Щедрина. Недавно он (не писатель Салтыков-Щедрин, а Спикер Грызлов) посетовал, что, мол, непростая судьба у инноваций в нашем обществе: «Есть конкретные предложения, которые встречают преграды на пути либо нерадивых чиновников, которых мы называем бюрократами, либо даже на пути обсуждения в наших научных структурах, таких как Академия наук. Сегодня вот было сказано одним из выступающих, что у нас в Академии наук даже есть Комиссия по борьбе с лженаукой. Интересно, как они, эти представители Комиссии, взяли на себя право судить тех, кто предлагает новые идеи. Я не думаю, что нам нужно возвращаться в Средние века и создавать инквизицию. Это просто мракобесие». Точно. Желание академических кругов провести научную экспертизу проекта, прежде чем направить на его реализацию прорву бюджетных денег, — это не просто инквизиция, это фашизм какой-то.
Но мне понравилось здесь употребление слова мракобесие. У этого слова, кстати, весьма интересная история, о которой писал более полувека назад В.В. Виноградов (уж извините — академик).
Словом мракобесие в русской литературе, и особенно в публицистике, с середины XIX в. клеймят слепую вражду к прогрессу, к просвещению, ко всяким передовым идеям — обскурантизм. Типичный обскурант в русской литературе — Фамусов:
Уж коли зло пресечь:
Забрать все книги бы да сжечь.
Может показаться, что слова мракобесие, мракобес — церковно-славянского происхождения: они напоминают мрак бесовский. Однако, пишет Виноградов, это не так. Эти слова не встречаются в древнерусских и южно-славянских памятниках XI-XVI вв., не указываются и в лексикографических трудах XVI-XVII вв., не фигурируют в русском литературном языке XVIII в. Они не были зарегистрированы ни словарями Академии Российской (1789-1794 и 1806-1822), ни словарем 1847 г. Их не поместил в свой словарь даже В.И. Даль. Слово мракобесие возникло раньше, чем мракобес, и вошло в русский литературный обиход только в первой четверти XIX в. Однако в старых текстах встречается компонент -бесие для перевода греческого -jiavia (-мания): чревобесие (обжорство), гортанобесие (в разных значениях, в том числе тоже обжорство), женобесие (похотливость, болезненное женолюбие). До начала XIX в. этот тип образования сложных слов был непродуктивным. Но с 10-20-х годов XIX в. компонент — бесие активизировался: появляются стихобесие (metromanie), чинобесие, книгобесие, итальянобесие, славянобесие, москвобесие, кнутобесие, плясобесие. В 1845 г. В.А. Соллогуб написал водевиль «Букеты или Петербургское цветобесие», который был поставлен на сцене Александрийского театра. Толчок к этому движению был дан распространением интернациональных терминов, содержащих во второй части — manie.
На этом историко-языковом фоне возникло и слово мракобесие (маниакальная любовь к мраку). Зародилось оно, по словам В.В. Виноградова, «в кругах передовой, революционно настроенной интеллигенции конца 10-х годов XIX в.». В журнале «Сын Отечества» было напечатано письмо под псевдонимом «Петр Светолюбов», в котором обсуждается возможность перевода французской комедии «La manie tenebres», мракобесие. Забавно, что автор письма предлагает четыре варианта имени для главного героя: Гасильников, Гасителев, Погашенко и Щипцов (по ассоциации со щипцами, которыми гасят свечи), издатель же в ответ предлагает свои четыре варианта: Барщин, Рабовский, Поклоненко и Погасилиус — тоже весьма показательные.
Кто из русских писателей начала XIX в. скрывался за говорящим псевдонимом «Петр Светолюбов», неизвестно. Виноградов предположил, что это был Бестужев-Марлинский. Во всяком случае, слово, начиная с 20-х годов XIX в., распространяется в передовых кругах; особенно же возросло его употребление в 30-40-е годы. Широкому распространению слова мракобесие в русском публицистическом стиле сильно способствовало следующее место из знаменитого письма В.Г. Белинского к Гоголю (1847) по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями»: «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов — что Вы делаете?.. Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною». Вслед за Белинским словом начал пользоваться в своих литературных произведениях весь кружок Белинского, а затем и вся передовая русская критика 50-60-х годов XIX в. К 60-м годам оно вошло в литературную норму. У И.С. Тургенева в статье «По поводу «Отцов и детей»» (1868-1869) читаем: «…В то время, как одни обвиняют меня в оскорблении молодого поколения, в отсталости, в мракобесии… — другие, напротив, с негодованием упрекают меня в низкопоклонстве перед самым этим молодым поколением».
Замечательно, сколько всего сошлось в слове мракобесие: и греческий субстрат, и французский прототип, и лингвистическая активность Белинского. И главное — как ясно видно в этом слове его время, как дышит оно верой в разум, в просвещение и прогресс. Тут нельзя не вспомнить Пушкина:
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Так что напрасно журналисты хихикают по поводу спикерского словоупотребления. И вовсе не случайно он ляпнул про мракобесие. Тут все дело в том, что считать светом, а что — тьмой. Почему бы не решить, что Комиссия по лженауке, созданная, кстати, по инициативе Нобелевского лауреата В.Л. Гинзбурга, — это гнездо врагов просвещения и поборников невежества, а изобретатель вечного двигателя Петрик — светоч передовой научной мысли. Он практически Прометей, а академики — злобные обскуранты и гасители. Коперника, Галилея, Джордано Бруно тоже ведь в свое время не признавали.
А впрочем… Как говорят, Грызлов и Петрик — соавторы суперпатента на суперинновационный суперфильтр… Может быть, дело вообще не в каком-то особом светолюбии Спикера? Тут напрашивается слово в духе передовой публицистики XIX в. — скажем, сребробесие.
Ирина Левонтина