Хорошие книги, написанные давно и широко известные в наше время, обладают общим свойством: их возможно читать в отрыве от контекста. Человек может ничего не знать о Лотмане, крайне смутно представлять себе реалии XIX в., и увлеченно читать «Евгения Онегина» как хорошо написанную книгу о любви, а не как энциклопедию русской жизни.
Но часто отрыв от контекста приводит к неожиданным искажениям восприятия. Так дети, впервые читающие Кира Булычева, спрашивают у родителей, почему скайп называется видеофоном. Так я, перечитавшая в сознательном возрасте «Анну Каренину», воспринимаю ее в первую очередь как книгу о трудностях жизни в религиозном обществе. Мне из моего XXI века совершенно чуждо понятие священных уз брака и поэтому трудно понять глубину внутренних терзаний женщины, ими пренебрегающей.
Когда я пытаюсь подумать об этом теоретически, мне приходит в голову аналогия с контрпропагандой наркотиков. Основной аргумент сторонников легализации марихуаны — в том, что без легализации относительно безобидный тетрагидроканнабинол криминализован в той же степени, что и смертельно опасный диацетилморфин, что облегчает переход от одного вещества к другому. Точно так же в религиозном обществе увлечение замужней женщины посторонним молодым человеком криминализовано так сильно, что из него — в сознании общества и самой женщины — вполне логично вытекают и измена, и уход из семьи, и уход из жизни.
Примерно так я, в полной мере признавая злонамеренно вульгарное упрощение своего восприятия, читала «Анну Каренину» вплоть до ее последней главы. Последняя глава, в которой Анна уже погибла, посвящена духовным поискам Константина Левина. Самый положительный персонаж романа, любимец автора, Левин в течение всего романа является неверующим человеком. При этом, естественно, много размышляет о смысле жизни и природе вещей — и логика развития сюжета требует, чтобы к концу романа он пришел к какой-то всеобщей теории всего, чтобы Толстой мог оставить его живущим спокойно и счастливо.
И эта цель достигнута. За двадцать страниц до окончания книги Левин встречает старика, который говорит ему про третье лицо: «Он для души живет. Бога помнит». Слова эти производят в душе Левина действие электрической искры, он немедленно ощущает в себе веру, сразу же признает, что для веры нужна церковь, смиряется со всеми ее антинаучными утверждениями («я несомненно прав, когда я вижу твердый голубой свод, я более прав, чем когда я напрягаюсь видеть дальше его») и, чтобы противоречий совсем не осталось, постулирует, что он верил всю жизнь, не осознавая этого, — а иначе бы обязательно грабил, лгал, убивал.
Меня, конечно же, неприятно поражает такой исход романа (пользуясь случаем, передаю привет всем любителям лаять на слонов). Он кажется мне беспомощным. В начале романа Толстой упоминает, что Левин знаком с трудами Дарвина и Сеченова, но не связывает их с собственными размышлениями о смысле жизни. Я втайне надеялась, что в конце ему удастся построить систему представлений о мире, органично вписав в нее новейшие достижения биологии. Мне неприятно, что они были просто отброшены. Мне не хочется признавать, что это — авторский замысел, и я малодушно утешаю себя предположением о том, что Толстому просто надоело возиться: чтобы не оставить любимого героя вовсе без понимания мира, автор оставляет ему черствую корку, готовое решение, православную веру: поезд, убивший Анну Каренину и везущий мирных граждан в светлое будущее.
В мрачном настроении я принялась за следующую книгу — «Рождение сложности» Александра Маркова, самый лучший русскоязычный обзор современных представлений об эволюционной биологии. И в тот момент, когда липидная пленка окружила самореплицирующуюся РНК моего далекого предка, я испытала незамутненный восторг и полностью поняла счастье Левина в конце «Анны Карениной». Понимать, как все устроено, — это абсолютно потрясающее чувство. Религия в этом смысле даже лучше, чем биология: нет необходимости пересматривать представления о мире каждые три года.