Книгу бесед Дидье Эрибона с великим антропологом и гуманистом Клодом Леви-Строссом «Взгляд издали и вблизи» я открыла случайно (см. De pres et de loin. Entretiens avec Claude Levi-Strauss, Paris, Odile Jacob, 2001. Coll. «Poches-Odile Jacob»). Это уже третье издание — первое вышло еще при жизни Леви-Стросса, в 1988 г.
Поскольку главные тексты самого Леви-Стросса я в свое время читала, для меня самым интересным оказались даже не бесценные автобиографические свидетельства и вообще фактография, но прежде всего выразительная панорама французской интеллектуальной среды, начиная с середины 30-х годов. прошлого века.
Имя Клода Леви-Стросса, пожалуй, у всех на слуху, а многие хоть что-то да читали из его работ. По крайней мере все, кто получил гуманитарное университетское образование, начиная примерно со второй половины 60-х годов прошлого века, слышали про структурную антропологию и про «сырое и вареное» (Le Cru et le cuit теперь принято переводить как «приготовленное»).
А вот традиционная фраза наподобие «Дидье Эрибона не надо представлять нашим читателям», пожалуй, будет здесь неуместна: представлять его всё же надо. Хотя однажды я это уже сделала, написав о его биографии Мишеля Фуко, изданной в серии ЖЗЛ в 1989 г. (www.polit.ru/author/2008/12/19/fk.html).
Дидье Эрибон принадлежит к характерному для французской традиции типу ученых и литераторов, так называемых «публичных интеллектуалов». Это, как правило, гуманитарии «левой» ориентации, считающие себя — сегодня уже в разной степени — наследниками мая 1968 г. Они не ограничиваются преподаванием и публикацией собственных научных трудов, а интенсивно участвуют в культурной жизни — притом не только своей страны. Эти исследователи пишут общедоступные книги на сложные философские темы, выступают в самых разных аудиториях с докладами и лекциями, печатаются в газетах (см., например, сайт Эрибона http://didiereribon.blogspot.com).
Систематическая деятельность упомянутого вида — это, в наших терминах, просветительство. Однако, как правило, и лекции, и тексты адресованы достаточно подготовленной аудитории, а лектор в той или иной форме побуждает слушателей и читателей к дискуссиям «на равных» — непосредственно в зале или в прессе. В духе «наследников 1968 года» это просветительство ориентировано на животрепещущие темы и потому политически отнюдь не нейтрально.
Клоду Леви-Строссу в период бесед с Эрибоном было уже за 80: он умер осенью 2009 г., не дожив месяца до своего сто первого дня рождения. (Ранее Эрибон записал том бесед с Жоржем Дюмезилем — Entretiens avec Georges Dumezil. Paris, Gallimard, 1987.) Из текста обсуждаемой книги видно, что Эрибон не просто «хорошо подготовился» к беседе со своим легендарным современником, но что и сам он владеет проблематикой, существенно выходящей за рамки антропологии, этнографии и структурного метода в гуманитарных науках.
Собственно благодаря этому книга и получилась столь увлекательной: как-то без усилий, в непринужденных беседах перед нами разворачивается картина интеллектуальной жизни Франции — с конца 20-х годов и далее. Имена оживают, и вспоминается тот эффект, который описан М. Булгаковым, когда он рассказывает в «Театральном романе» о волшебной трехмерной картинке (коробочке), ожившей перед его внутренним взором.
Так, я, вообще говоря, знала, что Роман Якобсон и Леви-Стросс были единомышленниками и были хорошо знакомы. Но мне не случалось задумываться о влиянии Якобсона на Леви-Стросса, а, по словам самого мэтра, оно было огромным и притом непосредственно-личным. То есть все эти «драмы идей» разыгрывались не вообще в умах, а в процессе дружеских разговоров, ужинов, поездок и т.д.
Зато, например, с Фуко Леви-Стросс был знаком только в рамках сугубо коллегиальных, как бы по необходимости. И в общем не склонен считать его крупным теоретиком.
Интересно сочетание доминирующего в книге общего доброжелательного и уважительного тона по отношению практически ко всем ближним и дальним коллегам и неукоснительной твердости формулировок, когда речь заходит об их идеях. Леви-Стросс столь же определенно говорит о своих политических симпатиях и антипатиях в разные периоды жизни — например, он не видит никакого величия в событиях 1968 г., считая их прежде всего подтверждением дефектов французской образовательной системы.
По ходу чтения я отметила для себя, что мне встретилось не так уж много имен, совсем незнакомых. А вот неизвестным для меня оказалось то, что, с моей точки зрения, является более важным, чем знание отдельных имен и текстов: это общая конфигурация французской культурной жизни, позволяющая описать доминирующие в тот или иной временной отрезок социальные, интеллектуальные и общекультурные процессы.
Ведь когда мы говорим «тогда жили и писали N, NN и Y», мы молчаливо предполагаем, что их читали/слушали не только отдельные «избранные», но некий плотный культурный слой, представители которого нуждались в этой духовной пище, спорили, искали тех, кто выразил бы их собственные конфликты и упования.
Поучительным примером экспликации такого подхода служит недавняя статья поэта Елены Фанайловой, посвященная памяти Андрея Вознесенского (www.polit.ru/institutes/2010/07/06/voznesensky.html).
Среди прочего Фанайлова подчеркивает изменение информационного поля, которое повлияло на восприятие публикой Вознесенского. Так вот, свободно читая по-французски, я, однако же, обнаружила, что мое информационное поле существенно выиграло бы, если бы я читала побольше таких, казалось бы, бесхитростных по интенции книг, как эта.
Как и подобает мудрецу, мэтр прост, внутренне свободен, тактичен — и никогда не позирует. Поэтому интересно читать и про то, как он слушает музыку, как бродит по антикварным лавкам и блошиным рынкам, как любит собирать грибы, как обращается со своими картотеками и т.д.
Тем более жаль, что беседы Дидье Эрибона с Клодом Леви-Стросссом не переведены на русский — я нашла только фрагмент, опубликованный в журнале «Неприкосновенный запас» (http://magazines.russ.ru/nz/2008/1/ra1.html).