Первые европейские университеты (Болонский, Оксфордский и Парижский) возникли в XI-XII веках, и прототипом им служили монастырские школы. Профессура и студенты воспринимались как еще своего рода духовное сословие, преподавателям запрещалось сочетаться брачными узами, студенты носили характерную одежду — мантии и шапочки. Знания, которыми снабжал выпускников средневековый университет, безусловно, были наиполезнейшие в ту эпоху — прежде всего богословие, юриспруденция и медицина. Никакого «физпрактикума» тогда, разумеется, не было, но в качестве базовых дисциплин вводился так называемый квадривиум (обязательные науки пифагорейцев) -арифметика, геометрия, музыка и астрономия, которая в те суровые времена мало чем отделялась от астрологии, следовательно, также обладала очевидной практической ценностью (в начальный тривиум входили грамматика, риторика и диалектика). Собственно, само понятие «science» и естественнонаучные дисциплины появились столетия спустя (наука в современном понимании начала складываться в XVI-XVII веках). Схоластическая же «наука» (с которой позже станут бороться Бэкон и Галилей) базировалась на антинаучном по самой сути принципе: истина уже, якобы, открыта в Священном писании и в трудах богословских авторитетов, и долг ученых — тщательно всё это изучать и комментировать. Первым званием, введенным в европейских университетах, стал, конечно же, «доктор богословия».
«Царица наук»
Все эти реалии, оказывается, в прошлое еще не канули и теперь послужат образцом для подражания в России XXI века. Средневековье — несомненный идеал для государственных «борцов с научной косностью и академическим мракобесием». Многочисленные активисты — православные иерархи, религиозно озабоченные чиновники и «общественные деятели» с судебно-погромными настроениями — бомбардируют требованиями и засыпают реляциями научное сообщество. После введения в школы Основ православной культуры и всё ширящегося «возвращения церковных ценностей» (разгрома музеев и т.д.) на повестке дня очередной болезненный пункт «дорожной карты»: признание богословия строго научной дисциплиной со всеми сопутствующими аксессуарами — государственными надбавками, изучением в государственных вузах и т.д. Торг здесь уже практически неуместен.
Для того, чтобы добиться своего, «православные модернизаторы» обращаются к властным структурам, к церковным властям, к чиновничеству и ссылаются на волю мифического «православного большинства». Забывают лишь, как обычно, поинтересоваться мнением самого научного сообщества. Ну ведь, как водится, по «Домострою»: мнение самой невесты в расчет не берется. Ссылки на европейское средневековье и современные европейские традиции попросту умиляют — вот какое вдруг открылось почтение к старой доброй Европе, ее «плюрализму», какая трогательная забота (когда есть выгода) о «внедрении Болонской системы» — единственно ведь из желания «не опозорить Государство Российское в семье просвещенных держав» (впрочем, те же деятели готовы до посинения клясть ту же самую развращенную демократией Европу за вредоносную толерантность, секуляризм, терпимость к инакомыслящим, нетрадиционным религиям и даже — о ужас! — к сексуальным меньшинствам). Ну, это тоже знакомо: мы берем только то, что нам нравится, — работать будем по-нашему, а зарплаты получать — как на Западе…
Забавно, что наша собственная история при этом выдает совсем иной образец научно-теологического «сожительства». В России богословие исторически развивалось в рамках особых религиозных учебных заведений (духовных семинарий и академий). В результате в XVIII веке старейший наш Московский университет оказался единственным университетом в мире, в котором не было богословского факультета (даже сам проект об учреждении университета, подписанный Елизаветой Петровной в 1755 г., явно исключал богословие из основной структуры университета). Разумеется, такое «отделение» науки от церкви произошло не с целью принижения последней, а, напротив, от понимания ее высшей идеологической роли, которую нельзя доверить абы каким светским лицам… Но времена меняются, и теперь уже вот церкви взалкалось (с опорой на благоволящего Президента) хоть как-то подкрепить себя авторитетом той самой презренной science…, безнадежно растратив, видимо, за века свой собственный авторитет.
«Историческими» и «идеологическими» аргументами и доводами тут дело, конечно, не ограничивается. На головы тех людей, что «ставят палки в колеса» набирающему ход «русскому церковному возрождению» и приватизации светской науки, сыплются обвинения в саботаже уже принятых законов. Раз за разом появляется странный аргумент о том, что Россия-де теперь уже обязана признавать западные теологические степени, не допуская при этом почему-то собственных, что есть «издевательство над здравым смыслом», срыв прямого поручения Президента и бог знает еще что. В адрес «наследников советского атеизма» уже фактически составляются политические доносы (ведь они не имеют права заниматься организацией науки, если не воспринимают ведущей роли религии, как «православное большинство», не так ли?). Собственно, никто (даже самые отъявленные профессора-атеисты старой закалки) и не сомневается теперь, что рано или поздно все эти активничающие люди получат в свои руки всё, что хотят, после чего церковь с государством продолжат экстатически сливаться в удушающих объятьях (но это уж их собственный выбор).
Бог в помощь
Откроем между тем один небольшой секрет: свято следовать западному образцу в организации науки и «признавать» богословские степени в России ничто не мешает уже сейчас. Дело в том, что система государственной аттестации — это почти исключительно российская черта, в Европе и Америке каждый конкретный университет сам присваивает научные звания и отвечает за них исключительно своим авторитетом. За звания не полагается государственных надбавок; следовательно, наши доморощенные «европейцы» жаждут всё же чего-то такого, чего на Западе нет и не было, — государственного признания собственных богословских построений, «науки о божественном». Административными мерами и чиновничьими угрозами они надеются заткнуть рот тем, кто до сих пор еще имеет собственное мнение по этому вопросу, кто старается избавить от религиозных войн школу и вузы. Курс на то, чтобы собственный моральный авторитет церкви подменить властными и судебными решениями, взяла еще предыдущая церковная администрация — Алексия II, а администрация Кирилла его лишь «успешно» продолжила.
Для того, чтобы ввести какое-либо понятие в круг научной проблематики, требуется первоначально заслужить признание в собственно научном сообществе, а затем уж возможно закрепить, кодифицировать это на формальном уровне. Тот, кто стремиться заработать научное признание подкупом, лживыми посулами и угрозами, смешон и презираем, всем этим усилиям — грош цена.
Богословие в современной России вообще, по-видимому, отличает редкая бессмысленность и бесплодие: даже с точки зрения самих священников, там до сих пор не наблюдается ни звучных имен, сопоставимых с тем же Серебряным веком или Русским Зарубежьем, ни глубоких смелых размышлений, ни новаторских подходов. И всё это, несмотря на обилие громких званий (пусть и «игрушечных») и непрерывный поток выпускников богословских факультетов. Остается лишь надежда на то, что только государственная поддержка и новый статус каким-то чудом выведут все эти занятия на новый уровень. Но, добившись своего, «богословы», вероятно, станут выглядеть еще смешнее, если к тому времени останется кто-то, кто сможет посмеяться.
Жалкая возня
Особенно неприятно смотрится та борьба-возня, что идет за последние жалкие гроши, которые еще выделяются на науку (но которые не дают покоя «другим заинтересованным сторонам»). Согласно Конституции, церковь у нас всё еще как бы формально отделена от государства, и государственные деньги не должны идти на поддержку той или иной конфессии (притом, что поддержка государством науки — это как раз его святой долг), и всем известен этот парадокс: церковь освобождается от налогов, но зато налоги платят научные учреждения и сами ученые. Изобретаются между тем многочисленные схемы присвоения церковью госсредств. Борьба за признание теологии наукой — тоже, конечно же, зиждется и на денежном вопросе…
…Это не считая общего престижа и других «мелких» льгот: кандидаты наук имеют право на освобождение от военной службы, а аспиранты имеют право на отсрочку от призыва на время обучения в аспирантуре (как ни странно, «патриоты» и «православные» служить тоже не любят). Кроме того, для завершения диссертаций предоставляются оплачиваемые отпуска. Предусмотренные законом льготы, разумеется, распространяются только на тех, кто получил свою степень и звание через государственную ВАК.
Сомнительные гуманитарии
Излюбленный довод «научных богословов» — это утверждение о том, что прочие науки, по которым ВАК присваивает свои государственные научные степени, ничуть не более «научны», чем теология или там метафизика. Прежде всего это касается гуманитарных наук, в частности философии.
Если вести речь с точки зрения здравого смысла, строго отгородить науку от ненауки не представляется возможным. Где-то наука кончается и начинается область смутных интуитивных утверждений, полулитературных концепций и т.д. Но может ли это служить оправданием включения в число наук любой белиберды? Скажем, если опять же вернуться к старому доброму средневековому университету и вспомнить о преподавании в числе его основных дисциплин астрономии-астрологии, то можно ведь и удивиться, почему же современные священники «ради справедливости» не ратуют за восстановление «в правах науки» астрологии, хиромантии, алхимии etc., не хотят помочь «товарищам по несчастью»?! То есть мы-то с вами, конечно, понимаем, что им в этом случае просто невыгодно «помогать конкурентам» (которых они скорее склонны давить руками всё того же государства), но логика-то ведь здесь та же самая. Да, есть люди, занимающиеся этими «науками». Они благополучно выманивают деньги у клиентов и, несомненно, не откажутся и от поддержки государства. У них есть собственные учебные заведения (на Украине — так и вполне аккредитованные; может, аккредитируют их со временем и у нас), есть собственные «ученые звания» (какой-нибудь «доктор астрологических наук»). Почему бы им не доплачивать за их «психологическую поддержку населению» из кармана государства? Чем они отличаются от богословов?
Чем нужно руководствоваться законодателю для включения той или иной деятельности в «дружную семью наук»? Массовостью? Полезностью? Исторической канвой? Силой давления лобби? Просто искренними симпатиями Президента и премьера? Ведь надо думать, что и по справедливости потребуется создать еще непомерное количество «истинно научных» теологий, полностью эквивалентное числу религиозных учений, да и держать весь этот «государственный зоопарк» открытым. Наверняка он превысит список научных отраслей — и для кого-то это будет потеха. А вот науке придется, надо думать, вновь изобрести для себя какое-то новое понятие типа «настоящей науки» и искать какие-то новые знаки различия, чтобы не раствориться во всей этой невнятной толпе…
Сторонники «научной теологии» убеждены, вероятно, в том, что все эти преобразования помогут самой церкви приобрести симпатии новых прихожан-интеллектуалов, ученых и вместе с тем обосновать дальнейшее продвижение в школы и вузы…, в конце концов есть яркая мечта — весь корпус гуманитарных наук объединить вокруг теологии — как когда-то прежде. Но из этого вряд ли выйдет чего-то путное. Скорее всего, доступ к дополнительным материальным ресурсам и власть лишь развратят людей церкви еще больше и послужат причиной дальнейшего разложения РПЦ (справедливости ради напомним, что за включение теологии в список наук ратуют также протестанты и др., но к ним, конечно, меньше прислушиваются).
Если говорить о государственной пользе, то она видится поистине эфемерной (в противном случае и не было бы всех этих «тормозов» и упорных торгов между разными сторонами). Если подготовка «священников-практиков» еще может быть обоснована какими-то потребностями оказания психотерапевтической помощи населению, то от очередного рассмотрения богословских тонкостей, которые не удалось различить за прошедшие два с лишним тысячелетия, свое эстетическое наслаждение сможет получить разве что весьма тонкий слой увлеченных верующих интеллектуалов (да у нас, как уже говорилось, и нет таких почти).
Если даже нынешние выпускники богословских факультетов не востребованы по своей прямой специальности (их выпуск ограничивается именно этим обстоятельством, а вовсе не «отсутствием аккредитации» или каких-либо разрешительных документов), то кому нужны очередные толпы теологов, тем более выпущенных при прямой поддержке государства?!
Кого-то, несомненно, больше всего беспокоит не судьба надбавок, а судьбы самой церкви. И вот всем этим людям давно уже стоило бы понять, что нет для РПЦ худшего врага, чем их собственное «священное чиновничество», своими необдуманными действиями и спесью растрачивающее остатки авторитета, заработанного в обществе людьми верующими в тяжелые годы репрессий. Стоило бы задуматься о построении собственных храмов, а не о том, чтобы топтаться в выросших за эти годы чужих…
Особенно печально, что слишком мало среди спорящих о внесении теологии в список наук тех, кого бы действительно беспокоила судьба науки. А ведь это по сути и есть тот важнейший критерий, позволяющий отличить тех, кто наукой занимается, от людей пришлых. Именно тем, для кого дела государства и церкви второстепенны по сравнению с самой наукой, и нужно доверить решение сложнейших вопросов научного управления.
Поможет ли науке включение в ее состав теологии? Вопрос, на мой взгляд, явно риторический. Не приведет ли к дальнейшему ослаблению барьеров на пути (вот ведь проблема!) сомнительных диссертаций (которые, кстати, критикуют и те самые «борцы за теологию» — но это чтобы легче было потом пробиться в круг таких же лихих диссертантов)? Как это всё будет в условиях навязывания ученым чиновничьей воли и признания наукой всего, чего там еще угодно власть предержащим? У нас в стране вообще какое-то маниакальное стремление не допускать к решению сколько-нибудь значимых вопросов самих специалистов. Участие в государственных делах экспертов — это, как известно, «мракобесие» и признак косности: они только и способны, что сжигать коперников за гипотезу о том, что «она все-таки вертится». Что наука, а что не наука, будут решать все, кто угодно (спикер, Президент, Общественная палата, какие-то православные организации), кроме тех, кого это непосредственно касается, — самих ученых.
Максим Борисов,
научный журналист «Граней.ру»