С тех пор, как Г. пристрастился к алкоголю, из его жизни стали вымываться проблемы и обязанности. Он избавился от необходимости работать и содержать семью, стал питаться на помойках, воровать по мелочи, попрошайничать «на опохмелку». Последней его привязанностью была часть дома, которую он продал за несколько тысяч рублей, пропитых за неделю. Но дом всё же сохранял для него свою привлекательность, и он через окно в чулане залезал туда, чтобы согреться, пока новый хозяин дома не выгнал его, предварительно избив. После кратковременной отсидки в лагере за кражу Г. в день освобождения напился, был избит собутыльниками и исчез. Через 6 лет после этого о нем вспомнили повзрослевшие дети, которые захотели вернуть проданный дом и признать сделку по его продаже недействительной. Суд признал Г. умершим, так и не выяснив причину его смерти.
В России живет, постоянно пополняется и молча умирает громадная армия отверженных. Они никому не нужны, их нужды, мнения и желания никем не учитываются, они — отбросы общества, не подлежащие социализации. Их судьба — это пример того, как отказ от решения проблемы приводит к массовой гибели людей: нет проблемы — нет человека. Безвозвратно ушло время, когда Максим Горький и Владимир Гиляровский искали людей с человеческим достоинством на дне общества. В дореволюционной России им уделяли хоть какое-то внимание: так, в Москве, население которой было в 5 раз меньше, чем в наше время, насчитывалось 360 (!) странноприимных домов.
Основную группу отверженных составляют так называемые «бомжи» и другие лица с психическими расстройствами, нигде не зарегистрированные, обреченные на гибель от пьянства и наркоты под забором. Это каста неприкасаемых, вызывающая чувство омерзения у всех, кто с ними соприкасается. Их много. В прежние советские времена их (далеко не всех) учитывали по количеству привлекавшихся к уголовной ответственности за тунеядство и нарушение паспортного режима, теперь их отчасти учитывают разве что временные приюты, имеющиеся далеко не во всех местах нашей необъятной родины.
Попытки сделать бомжей гражданами страны, приобщить к труду, выявить психологические и социальные корни падения не предпринимаются. Они выполняют роль «чистильщиков», роясь на помойках, и используются не государством, объявившим себя «социальным», а криминальными структурами, выполняя за бормотуху или кормежку самые гнусные поручения. Зато с каким наслаждением они пользуются жизнью на лоне природы, расположившись на траве и запивая подобранную в мусорных ящиках гниль. Если природа не располагает к такому пиршеству, они мокнут, мерзнут, забираются в подъезды и подворотни, откуда их гонят, иногда на короткое время кормятся за счет благотворителей. А ведь каждый из них — человек, и если один-два из сотни (а их — миллионы) вернутся к нормальной жизни, то это будет победой гуманизма. Эти опущенные, избитые, превращенные в мразь и гниль люди ничем не отличаются от обитателей концлагерей, обреченных на смерть. Их впору посадить на «корабль дураков» и утопить, но и на это нужны средства, – они сами умирают бесплатно и быстро. Отсутствие программы психологической, психиатрической и социальной реабилитации несчастных бомжей свидетельствует об антинародной сущности государственной власти.
Другую группу отверженных составляют, лишенные всех прав «по закону», т.е. лица, признанные судами недееспособными. Они не вправе вступать в какие-либо гражданские соглашения, не могут без посредников реализовать свои желания и нужды, пользоваться своими сбережениями и имуществом и пр. По логике вещей, осуществлять их права обязаны за них опекуны, которые, не имея специальной психологической и медицинской подготовки, не могут судить об их потребностях и желаниях.
Большинство недееспособных сосредоточено в домах-интернатах для психически больных, где роль опекуна выполняет администрация. Какая-либо педагогическая, реабилитационная, психотерапевтическая работа с ними не проводится, не организована система самопомощи и взаимопомощи, хотя какая-то социальная иерархия в их отношениях есть, как есть и так называемая «серая зона», обитатели которой выполняют приказы администрации, прислуживают ей, а иногда и измываются над беспомощными и безответными обитателями этих домов. Общественный контроль за соблюдением их прав отсутствует. Чем такая ситуация отличается от системы отношений в нацистских концлагерях?
Эммануил Гушанский
Будучи «эпизодическим», нерегулярным читателем блога и разных публикаций Гушанского, я далеко не всегда согласен с ним в каких-то общих, философских моментах, но все это — пустяки по сравнению с той проблемой, о которой он здесь написал и о которой многие не знают, не хотят знать.
Можно было бы многое добавить с болью в сердце, но это не для краткого коммента. Позволю себе лишь одну ссылку. В статье Эллы Панеях «Никакого изуверства, просто бюрократия» (http://inliberty.ru/blog/epaneyakh/2346/) говорится о том, что бесправная жизнь для многих россиян начинается в детстве.
Глубокая человеческая благодарность Эммануилу Львовичу.
Спасибо за то, что откликнулись на мою публикацию в ТрВ. Основа будущего страны, основа морали — умение сопереживать, смотреть в глаза другому — с моей точки зрения лучше всего об этом сказал З.Бауман в книге «Актуальность холокоста» и Э.Левинас, на которого он ссылается.
Благодарю и за внимание к моим «философствованиям» — я с ними тоже часто не согласен после публикации.
Ваш Э.Гушанский
Как то тоскливо, пришел на работу, открыл блог, а тут — «Конвейер смерти». Самое страшное то, что, как мне думается, любые попытки создания учреждений социальной реабилитации в России приведут только к ухудшению ситуации. Уверен, что работники в таких учреждения будут получать еще меньше чем сейчас из-за объема рынка труда, а значит клиенты этих учреждений, мягко сказать, будут испытывать на себе всю полноту презрения людей которые должны их реабилитировать. И «отверженные» бояться попасть туда, на улице они имеют гораздо больше социальных прав и защит, как им кажется. Дело не в реабилитации (хотя и в ней, но не в первую очередь) а в профилактике социального явления «отверженных». И вот как организовать профилактику мне совсем не ясно.