Екатерина Юрьевна Гениева, директор ГБИЛ и известный деятель культуры, недавно издала книгу «Я никому так не пишу, как Вам…» (М., Рудомино, 2010), где собрана переписка ее бабушки Елены Васильевны Гениевой с Сергеем Николаевичем Дурылиным. В основном это письма ссыльному Дурылину в Томск и Киржач и его письма оттуда (1927-1933 гг.). Когда Дурылин вернулся в Москву, систематическая переписка прекратилась — последнее письмо Е. В. датировано 1951 г. (С. Н. Дурылин умер в 1954 г.; Е. В. — в 1979 г.).
Е. В. Гениева, урожденная Кирсанова, родилась в 1891 г. в дворянской семье. Она была замужем за Николаем Николаевичем Гениевым, крупным ученым-гидрологом, у них росли дети — Юра (род. в 1914 г.) и Леля (род. в 1917 г.).
Применительно к Е. В., нигде не служившей, не оставившей нам ни стихов, ни рисунков, ни мемуаров, как-то неуместно звучит клише «она принадлежала к тому кругу/кружку московской интеллигенции, который…» Да и не вписывается она в какой-то один круг. Для этого Е. В. была слишком богата душой и открыта миру, а кроме того — явно чужда всякой моде, интеллектуальной в том числе.
Глубокая религиозность, здравый смысл и деятельная доброта привлекали к Е. В. и в ее дом (в особенности на «дачу» на 43-м км) самых разных людей, в том числе людей церковных, не принявших «сергианство». Но далеко не только их.
Нынче как-то забылось, что упраздненные советской властью сословия еще долго продолжали реально существовать в социальной практике, прежде всего в практике репрессивной, где появилось своеобразное новое «сословие» —лишенцы. Формально имелось в виду лишение граждан избирательных прав, по сути же это было лишение права на жизнь: лишенцам не полагались продовольственные карточки, их выселяли и «уплотняли», их дети не могли учиться в вузах и т.д. Главное же — власть могла «назначить» лишенцем кого угодно, например пожилого доктора, поскольку у него был кучер, т.е. «наемный работник».
В лишенцы под разными предлогами попадали «опасные элементы» из числа образованных людей, в особенности — «благородного» происхождения. Это надо иметь в виду при чтении переписки Е. В. Гениевой с С. Н. Дурылиным, потому что ни сама Е. В., ни — тем более — ее муж Николай Николаевич не могли зарекаться «ни от тюрьмы, ни от сумы», хотя 1926 и даже 1928 гг. — это еще относительно спокойные времена. Так что не случайно профессор Гениев держал у себя в кабинете наготове «чемоданчик»…
Итак, «обычная» жизнь: дом, где растят детей, торжественно празднуют Рождество и Пасху, читают вслух, посещают церковные службы, ходят в Консерваторию и на публичные лекции, устраивают детские праздники, регулярно пишут письма и пересылают книги другу в ссылку. Но уже в 1926-1929 гг. именно неукоснительное соблюдение норм этой, казалось бы, обычной для Е.В. Гениевой жизни было, несомненно, повседневным героизмом.
В предисловии к книге Екатерина Гениева пишет, что Е.В., казалось бы, «была на периферии «звезд серебряного века» в коктебельском кругу Максимилиана Волошина, но в то же время и в его центре». Мне представляется, что «на периферии» Е.В. была в том лишь смысле, что сама она не писала ни стихов, ни картин, ни музыки. В «центре» же находилась потому, что была наделена счастливым даром понимания и сочувствия.
И самое, быть может, важное: Е.В. Гениева была деятельно умна.
Благодаря положению мужа, известного ученого в области водоснабжения (а с какого-то момента еще и генерал-майора), Е.В. могла не только прокормить двух детей, няню и родственников, но также давать у себя на даче приют «странствующим и путешествующим» (а то и просто изгнанным из родных мест), систематически поддерживая многих деньгами и вещами.
И хлопотала Е. В. отнюдь не только о людях церковных. Упомянем хотя бы философа и поэта Сергей Михайловича Соловьева, которому Е. В. просто спасла жизнь, укрыв его в психиатрической больнице; его дочерей, о которых она многие годы заботилась, и еще многих, кто бегло, а то и вовсе намеком упоминается в письмах, — мы можем лишь догадываться о ее стараниях.
Именно Дурылин познакомил Е. В. с потомками Тютчева, хранившими усадьбу Мураново, где часто гостила она и ее дети; со своим давним другом, художником М. В. Нестеровым — с ним Е. В. регулярно виделась и иногда покупала его картины.
Переписка Е. В. с Дурылиным начинается с обмена короткими деловыми и дружескими записками, но резко меняется, когда Дурылин оказывается в ссылке в Томске (его духовная дочь Ирина Комиссарова разделит с ним и эту ссылку, и следующую). Отныне это подробные письма близких людей, каждому из которых важно о своем корреспонденте знать все, чем тот пожелает поделиться. Погода, жилье, цены, топка печи, здоровье самого Дурылина и Ирины (она иногда сама пишет Е. В. и ее детям), рынок, праздники, главное же — работа.
С. Н. Дурылин был великий труженик. Дар его был прежде всего просветительский: он писал более «вширь», нежели «вглубь». Быть может, именно поэтому Дурылин предпочитал одновременно заниматься несколькими, нередко не связанными между собой темами. Удачным и благотворным для его творчества было отсутствие претензий на оригинальность формы, зато очевидна установка Дурылина на то, чтобы разбудить читателя, приобщить его к подлинным ценностям, будь то русская религиозная традиция, живопись Нестерова, стихи Баратынского и Тютчева или драматургия Островского.
Для Дурылина всегда очень важен был мысленный диалог с сочувственником — потенциальным читателем (такова его книга «В своем углу», начатая в ссылке в Челябинске в 1924 г., продолженная в Томске и законченная в Киржаче). Тем более страшна была перспектива изоляции в Томске, где вначале у Дурылина не было никаких знакомых.
Переписка с Е.В. Гениевой возмещает сразу все дефициты общения: она — друг; она открыта «всем впечатленьям бытия»; в свои тридцать шесть она заботится о нем, как мать (он и называет ее мамой); вокруг нее — в Москве, Петербурге, Мураново — близкие ему люди.
Е.В. хранит часть библиотеки Дурылина и дорогие для него личные вещи, в частности иконы. Многие его книги и рукописи находятся в Москве у разных лиц, и Е.В. разыскивает необходимые Дурылину книги и материалы, делает для него справки и выписки; все это систематически пересылается в Томск. Без этой постоянной помощи Дурылин не смог бы работать — да и не выжил бы.
Благодаря присылаемым Е.В. материалам он завершил часть статей, которые уже тогда удалось напечатать; за некоторые из них Дурылин даже получил гонорар.
С. Н. Дурылин по призванию был прежде всего учитель: не случайно столько сил в свое время он отдал педагогике. Он никогда не жалел времени для общения с детьми и, надо думать, не ради одного лишь заработка еще в начале 20-х продолжал заниматься с детьми. Именно в качестве домашнего учителя он был своим человеком в доме Е. А. Нерсесовой, близкой подруги Е. В. Гениевой. Там они и познакомились, и вскоре Дурылин стал заниматься с детьми Е. В. — Юрой и Лелей (Елена Николаевна Гениева, в будущем мать Екатерины Юрьевны Гениевой).
Уместно здесь заметить, что Евгения Александровна Нерсесова, с которой Е. В. была тесно дружна, была дочерью известного инженера Александра Бари (среди прочего, ему мы обязаны пролетами ГУМа и перекрытиями Киевского вокзала). Муж Евгении Александровны, профессор А. Н. Нерсесов в описываемое время заведовал библиотекой МГУ. Эта семья постоянно поддерживала гонимых и ссыльных. Такова была среда, к которой принадлежала Е. В.
В дальнейшем многие письма Дурылина, адресованные Е. В., сопровождаются письмами, адресованными Юре и Леле — разумеется, каждому отдельно; соответственно и дети пишут Сергею Николаевичу как близкому человеку.
Переписка Е. В. Гениевой с С. Н. Дурылиным замечательна сочетанием напряженности чувств обоих корреспондентов с естественностью и простотой их выражения. При этом Дурылин был многопишущим и опытным автором, а Е. В., по ее словам, в эпистолярном жанре чувствовала себя скованной, хотя на самом деле пишет она замечательно — сдержанно и сильно.
Хотя Е. В. нигде не служила, она была, тем не менее, очень занята -да и могло ли быть иначе, если за стол часто садилось, как она пишет, десять человек, а от дачи до станции надо было идти 3 версты… Она шила одежду детям, добывала продукты, опекала бездомных монахинь. Подлинно свободного времени, когда она могла бы располагать собой, у нее было мало — поэтому она часто начинала письмо за полночь, о чем сообщала Дурылину, всякий раз с нетерпением и беспокойством ожидавшему ее писем.
Разумеется,. оба корреспондента понимали, что их письма подцензурны, но все-таки это были еще относительно «вегетарианские» времена, так что при неизбежных околичностях главное — в той мере, в какой и Дурылин, и Е. В. хотели себя раскрыть, — они высказывали без обиняков.
Е. В. Гениева умерла в 1979 г. в неизменно ясном уме; во вступительном очерке Е. Ю. Гениева кратко рассказала о своей бабушке и ее последних днях.
С. Н. Дурылин, к счастью, вернулся в Москву и до 1954 г. прожил как бы еще одну жизнь на своей даче в Болшеве, став известным историком русского театра. Но это уже другая история…