История Великой Отечественной войны как наука

В истории России XX века еще в конце 80-х годов многие «белые пятна» оказались в той или иной степени заполнены благодаря трудам как профессиональных историков, так и энтузиастов-любителей. Однако уже во второй половине 90-х годов процесс стал постепенно тормозиться, пока в середине нулевых не наступили настоящие заморозки. Для российских историков все более закрытыми становятся те советские архивы, где сосредоточены наиболее секретные прежде документы, изготовлявшиеся в одном-двух экземплярах и непосредственно выражавшие волю высшего руководства страны по острым вопросам внешней и внутренней политики. Это Президентский архив (бывший архив Политбюро ЦК КПСС), архив ФСБ, архив Внешней политики России, остающийся частью МИДа, и др. Принято считать, будто скрыть историческую правду в архивах невозможно, поскольку значимая информация слишком часто дублируется. Это так, да не так. Если речь идет о социальной или экономической истории, истории повседневной жизни, то такого рода работы требуют больших массивов документов. Здесь секретность тех или иных документов, действительно, принципиально не может помешать исследованию и существенным образом повлиять на сделанные выводы.

Иначе обстоит дело, если речь идет о политической истории. После того, как в истории сделали значительные успехи количественные методы, наиболее научными частями исторической науки стали считаться экономическая и социальная истории. Политическая же история, прежняя «царица» исторических наук, сегодня отошла на второй план. Ее стали рассматривать как некое переплетение и столкновение субъективных воль, за которыми не просматривается ясных закономерностей, а также как набор примеров для обоснования тех или иных идеологических, исторических, политических, философских или этических концепций. Но не стоит пренебрегать политической историей. Она тоже имеет свои закономерности, хотя и не имеет постулируемых марксизмом законов. Но законов нет ни в экономической, ни в социальной истории. А вот найти некоторые закономерности в истории можно попытаться.

Все еще остается один период в российской истории, где «белых пятен» по-прежнему густо. Это Великая Отечественная война. Она до сих пор остается положительным историческим мифом. Победа в войне — это единственное событие прошлого века, в позитивном восприятии которого едино подавляющее большинство россиян. И ради сохранения этой едва ли не единственной основы российской идентичности весь период Второй мировой войны приходится выводить за пределы науки, оставляя его исключительно во власти политической мифологии. Не случайно президентская Комиссия по борьбе с фальсификациями истории, наносящими ущерб национальным интересам России, была создана в преддверии 65-й годовщины Великой Победы и главной своей целью имеет борьбу с теми «фальсификациями», которые будто бы направлены на умаление советского вклада в победу. Появилась даже идея закона об уголовной ответственности за отрицание советской победы в Великой Отечественной войне. Потом, спохватившись, что под его действие попадут только клинические идиоты, авторы переписали его в законопроект об ответственности за отрицание нацистских преступлений, который, к счастью, до сих пор не принят.

Законы, призванные «защитить историю» от историков, существуют в целом ряде стран. В Турции, например, они карают за критику политики и личности Ататюрка, а также за утверждение, что в Оттоманской империи имел место геноцид армян. В Германии уголовное наказание предусмотрено за отрицание Холокоста. Во Франции законы карают за отрицание Холокоста, геноцида армян в Турции, положительного значения французской колониальной политики и Великой Французской революции и за признание участия Франции в работорговле. Можно спорить об их политической целесообразности и моральной оправданности, но бесспорно другое: все названные сюжеты в соответствующих странах выводятся из сферы науки в сферу культурной и политической мифологии. У нас точно так же из сферы науки власти хотели бы вывести историю Великой Отечественной войны. Кстати сказать, ни в одной другой стране Вторую мировую войну не называют ни Великой, ни Отечественной и не выделяют годы своего участия во Второй мировой войне в отдельную войну. В США, например, никому в голову не придет говорить о Великой Американской войне с 7 декабря 1941 г. по 2 сентября 1945 г.

Иногда миф приходит к абсурду. Я не знаю, как правильно говорить — «город-герой Ленинград» или «город-герой Санкт-Петербург» применительно к нынешней северной столице. По сути оба словосочетания звучат абсурдно. Либо мы говорим о городе, которого скоро уже двадцать лет нет на карте, либо называем реально существующий город, который, однако, не носил этого названия в годы войны.

Между тем, любой ученый, и в том числе историк, в своем исследовании должен обладать абсолютной свободой в критике теорий и интерпретаций фактов, равно как и в высказывании любых суждений, самых парадоксальных и абсурдных. И ему может оказаться полезно любое мнение по исследуемому вопросу, пусть даже самое бредовое. Ведь и в нем может содержаться крупица истины или хотя бы неверная идея, опровержение которой может натолкнуть исследователя на путь к истине.

Во время проведения работы исследователя не должна волновать моральная оценка объекта исследования, независимо от того, идет ли речь об истории или о физике.

Физику, конечно, мысль о моральной оценке объекта исследования даже в голову не приходит. Не будешь же оценивать с точки зрения морали атом или электрон. А вот историку оказывается очень трудно отойти от принятой в обществе позитивной или негативной оценки того или иного исторического события или исторического деятеля, а это самым отрицательным образом влияет на объективность исследования. Моральная оценка историческим событиям и персонажам должна даваться, но только по результатам исследования, так же как физик волен оценивать последствия своих открытий, например атомной бомбы.

Вот те вопросы истории Великой Отечественной войны, которые и власть, и общество воспринимают наиболее болезненно: сравнение сталинского и гитлеровского режимов, оценка советской политики в 1939-1941 гг., советские планы нападения на Германию, оценка величины советских потерь, советского военного искусства и эффективности сталинского режима в период войны, оценка русского коллаборационизма и РОА генерала Власова, преступления, совершенные Красной Армией в странах Западной Европы в 1944-1945 гг. Если объективно сравнивать советский и нацистский режимы, то между ними оказывается гораздо больше сходства, чем различия. Господство одного диктатора, одной партии и одной идеологии, насаждаемой среди всего населения страны. Жестокие репрессии против политических противников режима и всех подозреваемых в политической нелояльности, а также против всех объявленных неполноценными национальных и социальных групп населения. Агрессивная внешняя политика, направленная на достижение господства в Европе. Приходится задуматься, так ли уж хороша была советская победа во Второй мировой войне и есть ли здесь что праздновать. Разница между двумя режимами тоже была, но здесь для нас важнее сходство. Советскую политику 1939-1941 гг. нельзя не признать агрессивной, вспомнив хотя бы нападение на Финляндию, оккупацию и аннексию трех прибалтийских государств. Российские дипломаты до сих пор в беседах со своими коллегами из стран Балтии стыдливо не употребляют слово «оккупация», предпочитая говорить о «мирном присоединении» Литвы, Латвии и Эстонии в состав СССР. И российским историкам, работающим в официальных структурах РАН, строго-настрого запрещено употреблять термин «оккупация» по отношению к советским действиям в Прибалтике, Польше или Бессарабии. Но если сравнивать ввод советских войск в Прибалтику и ее последующее присоединение к Советскому Союзу с германской «мирной оккупацией» (без боевых действий) Австрии, Чехословакии, Дании и Люксембурга, то выяснится, что между ними нет практически никаких различий.

Отрицание советских планов нападения на Германию 1940-1941 гг. является одним из краеугольных камней мифа Великой Победы. Между тем, доказательствами существования таких планов должны служить факты, которые можно объяснить только наличием таких планов и ничем другим. И есть по крайней два таких факта: резолюция заместителя начальника Генштаба генерала Николая Ватутина на мартовском 1941 г. плане развертывания Красной Армии на Западе: «Наступление начать 12 июня», и решение Политбюро от 4 июня 1941 г. о формировании к 1 июля 238-й стрелковой дивизии из поляков и лиц, знающих польский язык.

Оценка величины советских военных потерь остается самым больным вопросом истории Великой Отечественной войны. Официальные цифры в 26,6 миллиона погибших и умерших, в том числе 8,7 миллиона военнослужащих, резко занижают потери, особенно в рядах Красной Армии, чтобы сделать их почти равными потерям Германии и ее союзников на Восточном фронте и доказать обществу, что мы воевали не хуже немцев. Истинную величину потерь Красной Армии можно установить, используя документы, опубликованные в первой половине 90-х годов, когда цензуры темы военных потерь почти не было. Согласно нашей оценке, сделанной на их основе, потери советских Вооруженных Сил убитыми и погибшими составили около 27 миллионов человек, что почти в 10 раз превосходит потери вермахта на Восточном фронте. Общие же потери СССР, вместе с мирным населением, составили 40-41 миллион человек. Эти оценки находят подтверждение в сравнении данных переписей населения 1939 и 1959 гг., поскольку есть основания полагать, что в 1939 г. был весьма значительный недоучет мужчин призывных контингентов. На это, в частности, указывает зафиксированный переписью 39-го года значительный женский перевес уже в возрасте 10-19 лет, где чисто биологически должно быть наоборот [1].

Для объективной оценки Власова и власовцев их надо сравнить с коллаборационистами в других странах. В странах Южной и Юго-Восточной Азии, оккупированных Японией. отец индонезийской независимости Сукарно плодотворно сотрудничал с японцами вплоть до японской капитуляции, и даже удостоился ордена от императора Хирохито, что не помешало ему впоследствии в течение двух десятилетий быть президентом независимой Индонезии. А видный деятель Индийского национального конгресса Субхас Бос возглавлял сражавшуюся на стороне японцев Индийскую национальную армию, что не мешает индийцам чтить его как одного из героев борьбы за независимость. Но тут важно не сходство с Власовым, а различие. И Сукарно, и Бос начали свою борьбу против соответственно голландских и британских колониальных властей задолго до японской оккупации, которую они пытались использовать (в случае Сукарно — совсем небезуспешно) в интересах этой борьбы. Власов же и подавляющее большинство руководителей РОА начали борьбу против Сталина только потому, что оказались в германском плену. Тот же Власов был на хорошем счету у Сталина и, если бы не плен, закончил бы войну генералом армии или маршалом. Зато у него гораздо больше сходства с генералом Зейдлицем, в советском плену согласившимся возглавить Союз немецких офицеров. Природа коллаборационизма в тоталитарных и нетоталитарных государствах различалась весьма существенно.

Преступления Красной Армии в Германии и других странах не были отдельными эксцессами бывших уголовников и обезумевших от горя солдат, чьи семьи убили фашисты. Такие же преступления совершали на оккупированных территориях германские, японские, а также американские, британские и французские войска, хотя размах этих преступлений в армиях недемократических режимов был больше, чем в армиях демократических режимов.

Борис Соколов

1. Подробно о нашей методике и результатах подсчета советских и немецких потерь см.: Соколов Б.В. Потери Советского Союза и Германии во Второй мировой войне: методы подсчетов и наиболее вероятные результаты. — М.: АИРО-XXI, 2011.128 с. (Серия «АИРО — научные доклады и дискуссии. Темы для XXI века». Выпуск 29).