Конец Третьего Рима

Эту заметку известный историк, социолог и антрополог, доктор философских наук, профессор Игорь Семенович Кон прислал нам в редакцию за месяц до Нового года, но она звучит как актуальная реплика на массовые беспорядки на Манежной площади или трагические события в аэропорту «Домодедово».

Недавно мне приснился странный сон. Я оказался в не особенно далеком будущем с тамошним учебником истории в руках и сразу же стал читать главу о России:

«Постсоветская российская империя умерла естественной смертью. Ее никто не завоевывал и насильственно не расчленял. Просто привычные формы жизни и модели поведения, в том числе — репродуктивные» себя исчерпали, а принять более адаптивные модели, как сделали их западные соседи, россияне не пожелали. Не имея привычки к самоуправлению, они доверили всю полноту власти слабовидящим и глухим» зато очень громкоголосым пастырям, которые убедили их, что они, т.е. население и особенно его вожди, — самые лучшие в мире, поэтому главное — поддерживать имперские традиции.

Самоуверенность и мнительность порождают презрение и ненависть к любой инаковости, будь то богатые иностранцы, бедные гастарбайтеры или инакомыслящие соплеменники. Зависть и ненависть — крайне деструктивные чувства. Россияне по-детски радовались «закату Европы», не понимая того, что их собственная культура неразрывно связана с европейской, л и ковал и по поводу «чужих» энергетических и финансовых кризисов, которые буквально на следующий день подрывали их собственную экономику, и т.д. и т.п. Агрессивная риторика и непомерные амбиции безнадежно поссорили Третий Рим» со всеми его ближними и дальними соседями.

Идея сочетания технологических инноваций с авторитарным политическим режимом и обращенной в воображаемое прошлое религиозной идеологией оказалась утопической, ее компоненты сочетались друг с другом, как лебедь, рак и щука. Монополизировавшие власть органы госбезопасности — первый подобный эксперимент в истории! — прекрасно умели держать, не пущать и провоцировать, но были органически, по природе и воспитанию неспособны стимулировать рождение чего-либо нового. Люди в погонах жили по старой советской формуле «Что охраняем, то и имеем» Они научились присваивать и делить, но не приумножать общественную собственность. А так как номинально они сами, их дети и родственники оставались представителями государства, разориться и уступить место другим они по определению не могли. Добытые потом и кровью народные деньги расходовались на честолюбивые авантюрные проекты, мгновенно превращавшиеся в черные дыры, откуда ничто уже не возвращалось.

Публичная политика выродилась в подковерную борьбу, а идеология — в пропаганду. При отсутствии разделения власти и собственности и какого бы то ни было контроля снизу, любые административные меры по поддержанию элементарного правопорядка, разбиваясь о всеобщую неэффективность и коррупцию, превращались в свою противоположность, а гиперинфляция слов делала даже самые правильные и искренние призывы властей смешными и бессмысленными.

Чувствуя бесперспективность такого развития, наиболее проницательные россияне, включая представителей правящих элит, стали по мере возможности вывозить из страны свои финансовые и интеллектуальные капиталы, а самое главное — детей. Их примеру последовала интеллигенция.

Сочетание объективных социально-экономических трудностей, плохой экологии, техногенных катастроф, пьянства, ксенофобии и утечки мозгов отрицательно сказалось на репродуктивном поведении наиболее образованного и «государствообразующего» русского населения. На представителях менее урбанизированных и амбициозных этнокультурных групп, продолжавших отчасти жить по своим традиционным канонам, это отразилось меньше. Государственные меры поощрения рождаемости также пошли им на пользу. Пока власть воевала с неисправными сливными бачками, матерной лексикой, фальсификацией истории и сексуальными меньшинствами «оппозиция» отстаивала принцип «Россия для русских», произошло тихое естественное генетическое замещение населения: русские стали этническим меньшинством.

Новое этнокультурное большинство использовало созданные прежней властью государственные механизмы (преподавание религиозной культуры в школе, священнослужители в армии и т.п.) для закрепления своего господства, а когда русские националисты пытались возражать, им напоминали их собственные слова, что демократия защищает интересы не меньшинства, а большинства.

Тем не менее, вопреки паническим предсказаниям, никакой глобальной катастрофы крушение «русского мира» не вызвало. Многие россияне, особенно молодые, его даже не заметили.

Запасы нефти и газа, в которых заключалась единственная сила постсоветской России, от изменения этнорелигиозного состава ее населения не уменьшились торговлю ими ослабление имперских амбиций даже облегчило — покупатели перестали бояться продавца.

Русский язык, хоть и разбавленный англицизмами, остался главным региональным языком межнационального общения и вторым языком возникшей в результате массовой эмиграции многочисленной диаспоры. Пушкина из школьных программ не исключили, только стали чаще вспоминать его африканские корни. Что касается русской классической литературы, то ею уже в XX веке за рубежом интересовались значительно больше, чем в России, где школьное обучение прививало к ней стойкое отвращение. После того, как литература перестала быть обязательным «учебником жизни», интерес к некоторым классикам даже усилился. Избавившись от опеки «православия» и «самодержавия» русская культура смогла полнее развернуть тот гуманистический духовный потенциал, за который ее ценили другие народы.

Качественно изменилась религиозная жизнь. РПЦ, потеряв массированную государственную поддержку и обязанность освящать тюрьмы, танки и спортивные соревнования, обеднела и раскололась. Самые фанатичные верующие зарылись в пещеры в ожидании конца света, который для них действительно скоро наступил. Наиболее предприимчивые иерархи, воспользовавшись опытом старой коммунистической номенклатуры, приватизировали церковное имущество и стали успешными бизнесменами. Другие, опять-таки по советскому образцу, без особых усилий переписали слова религиозных гимнов в духе, угодном новой власти. Зато большинство верующих, разочаровавшись в фарисеях, стали ближе к первоначальному христианству, и это существенно облегчило межконфессиональные контакты.

Главным преимуществом новых российских властителей было то, что, имея смешанное этническое происхождение и культуру, они не были носителями имперского комплекса Главного прошлого». Ни «Святая Русь» «взятие Казани» и «покоренье Крыма», ни выдающиеся менеджеры типа Ивана Грозного и Иосифа Сталина, ни патриархальная деревня Обломовка их не вдохновляли. Духовной связи с Золотой Ордой они не ощущали, приглашать в качестве учителей арабских или иранских экстремистов не хотели (делиться никто не любит) и предпочли обойтись без «национальной идеи»

Отказавшись от первого священного русского вопроса «Кто виноват?» (виновниками всегда были чужаки), новая элита сконцентрировалась на вопросе «Что делать?» и стала смотреть не назад, в воображаемое — и к тому же чужое! — славное прошлое, а вперед, в создаваемое собственными усилиями предвидимое будущее. Это сделало ее политику более прагматичной, восприимчивой не только к новым технологиям, но и к связанным с ними социокультурным ценностями естественными поправками на многообразие бытовой общинной жизни даже в пределах одной страны. Региональные различия в России всегда были велики, естественные миграции населения регулируют их значительно эффективнее бюрократических мер. Тем более, что мировая модель развития к этому времени в значительной степени уже утратила имперско-силовой характер, переориентировавшись с отношений господства/подчинения на принцип взаимозависимости.

Короче, ‘Третий Рим» умер значительно безболезненнее, чем первые два. Отчасти потому, что он существовал лишь в воображении своих создателей и пропагандистов».

Хотя этот текст не обьяснил мне, куда подевались прежние теоклептократы (не могли же они, как когда-то греческие «черные полковники», просто уйти в отставку?!), лесные пожары, протекающие крыши и удобства во дворе, на душе у меня слегка полегчало. Но оказалось, что в странном мире, в котором я очутился, историческое прошлое, как и будущее, многовариантно, и никакие президентские комиссии его не редактируют. Исторического факта кончины постсоветской российской империи никто не оспаривал, но другие сценарии этого процесса выглядели гораздо более травматичными.

К счастью, тут я проснулся.

Страшилок нам и наяву хватает…