Про удивительные особенности репродуктивной физиологии осьминогов-аргонавтов я узнал еще в школьные времена. Сами эти осьминоги были известны натуралистам с античных времен — благо живут они во многих теплых морях, включая Средиземное, и притом держатся у самой поверхности. Долгое время аргонавты казались примечательны разве что тем, что из всех современных осьминогов только у них есть наружная раковина.
С тех же античных времен было известно и небольшое червеобразное существо, которое находили — порой во множестве — в мантийной полости самок аргонавтов. Его, естественно, считали паразитом, но никто специально его биологией не занимался. Тем не менее, с появлением линнеевской номенклатуры и это существо удостоилось собственного научного имени, получив латинское название Hectocotylus, т.е. «стоприсосочник». Оно и в самом деле с одной из сторон было усеяно присосками,что лишний раз подтверждало его паразитическую природу.
И лишь много позже выяснилось, что гектокотиль — не червь, не паразит и вообще не цельный организм, а видоизмененное щупальце самца-аргонавта. Когда в организме последнего созревает сперма, она заключается в специальный контейнер-сперматофор, который каким-то образом мигрирует из половых желез внутрь щупальца, после чего последнее отрывается от тела самца и самостоятельно уплывает на поиски самки. Этот уникальный орган так с тех пор и зовется гектокотилем. Более того, это название закрепилось за всеми копулятивными органами самцов головоногих, созданными на основе щупальца, — хотя у прочих видов они ничего подобного себе не позволяют.
Всё это, повторяю, я знал давно. Но лишь недавно наткнулся на имя зоолога, давшего этому «паразиту» имя и научное описание. Им оказался не кто иной, как Жорж-Леопольд-Кретьян-Фредерик-Дагобер Кювье. Тот самый, что основал палеонтологию как самостоятельную науку, создал учения о планах строения животных, сокрушил натурфилософско-эволюционные построения Жоффруа Сент-Илера и на добрых три десятилетия продлил господство креационизма в биологии. Но главное — тот, которому научное предание приписывает гордую фразу: «Дайте мне единственную кость — и я восстановлю по ней все животное!».
Справедливости ради следует сказать, что на самом деле это утверждение звучало гораздо скромнее: «Сегодня сравнительная анатомия достигла такого совершенства, что часто, исследуя единственную кость, можно установить класс, а в некоторых случаях — даже род животного, которому она принадлежала». То есть речь шла все-таки не о реконструкции совсем уж невиданных зверей, а о распознавании фрагментов существ, принадлежащих к уже известным науке группам. И слово «кость» здесь — не синекдоха, означающая любую часть тела вообще. Совершенства, о котором говорил Кювье, достигла в ту пору лишь сравнительная анатомия позвоночных, т.е. животных, у которых есть кости. Настоящее изучение строения беспозвоночных только начиналось, и сам Кювье был одним из первопроходцев этих исследований.
Что могло бы навести его на мысль, что перед ним не организм, а орган? Отсутствие каких-либо внутренностей, кроме явных половых продуктов? Так это для паразитов дело обычное: все функции, кроме размножения, они могут переложить на хозяина. Кроме того, самка аргонавта достигает в длину (с раковиной и щупальцами) 40 см, в то время как взрослый самец умещается на человеческом ногте, так что его гектокотиль выглядит совсем ничтожным. Кто угодно на месте Кювье наверняка совершил бы такую же ошибку.
Но для любого другого зоолога это и было бы всего лишь понятной и простительной ошибкой, не стоящей того, чтобы ее лишний раз вспоминать. И лишь в сочетании с именем Кювье ситуация начинает смахивать на намеренный злой розыгрыш: гений сравнительной анатомии и творец «принципа корреляций» в строении животных попался на неспособности отличить специализированный орган от целого существа! Символично даже то, какой именно орган стал предметом ошибки. Если вспомнить, что в те времена в литературе и искусстве были всё еще популярны всякого рода аллегории и олицетворения, то так и видишь фарсовую сценку. «Дайте мне одну кость, и я восстановлю животное!» — гордо восклицает Человек. «А вот х… тебе», — равнодушным тоном отвечает Природа, подсовывая ему гектокотиль…
Пожалуй, эту историю нужно почаще вспоминать энтузиастам, с восторгом провозглашающим, что новые методы — будь то молекулярная филогения или, скажем, функциональная томография мозга — позволят, наконец, выяснить истину во всей ее полноте и не оставят место никаким загадкам и противоречиям.
Впрочем, из этой истории можно извлечь и другой урок. Воюя с натурфилософскими фантазиями, Кювье в запальчивости дошел до утверждения, что наука вообще должна заниматься только фактами, не соблазняясь умозрительными теориями. Пройдет несколько десятилетий — и наиболее радикальные последователи Кювье попытаются изгнать из науки всё, что не поддается непосредственному наблюдению, от атомов до психики.
Между тем история с гектокотилем ясно показывает: любое наше суждение, даже самое очевидное, содержит в себе некоторую интерпретацию — и в этом смысле теоретично. Так что, как говорил выдающийся советский биолог и философ науки Александр Любищев, принципиальный отказ от теоретизирования — это тоже теория, только очень плохая.
Борис Жуков