Премии Президента РФ для молодых ученых в области науки и инноваций за 2010 год получили сразу семеро молодых ученых. Сегодня ТрВ-Н публикует краткие интервью с некоторыми лауреатами.
«Очень хочется построить в России музей науки»
Николай Андреев, 36 лет, к.ф.-м.н., заведующий лабораторией популяризации и пропаганды математики Математического института им. В.А. Стеклова РАН:
— За что Вы получили премию?
— За популяризацию математики и научных знаний. У нас много проектов, но основной — это «Математические этюды» (www.etudes.ru): фильмы, увлекательно рассказывающие о решенных и не решенных математических задачах. Фильмы будут интересны всем, начиная от школьника-гуманитария и заканчивая профессиональными математиками, которые работают в другой области. Основная цель — увлечь зрителя математикой и показать, что это красивая и мощная наука.
— Какие у Вас планы? Вы развиваете сайт www.etudes.ru?
— Что касается сайта, идет работа над новым дизайном с новыми техническими возможностями. Читателям «Троицкого варианта», думаю, будут интересны и другие наши проекты. По адресу http://mathesis.ru можно найти архив книгоиздательства «Mathesis», выпускавшего с 1904 по 1925 г. удивительно интересные научно-популярные книги. Кроме того, мы заканчиваем сканирование первого в России научно-популярного физико-математического журнала «Вестник опытной физики и элементарной математики»: http://vofem.ru.
В проекте «Механизмы П.Л. Чебышева» (http://tcheb.ru) собирается уникальное наследие — механизмы, сделанные великим российским математиком XIX века. Вышло первое издание красивого диска. А глобально у нас много интересных идей, одна из них — очень хочется построить в России музей науки. Вернее, то, что называется «музеем науки»: совсем не музей, а «экспериментариум».
— Вы хотите это инициировать?
— Во-первых, инициировать, а во-вторых, сделать большой математический раздел, собрать команду по другим разделам и т.д.
— А где Вы думаете взять финансирование под это?
— Я надеюсь, премия позволит решить этот вопрос. Некий статус и государственное внимание, может быть, позволят найти бизнесменов, которые захотят сделать такое и увековечить себя каким-то хорошим делом.
— О чем молодые ученые говорили на встрече с президентом?
— Расшифровка есть на www.young-science.ru. Причем полная, по-моему, даже без купюр. Там затрагивалось много разных тем, какие-то президент в конце резюмировал, и со дня на день должно выйти поручение, основой которого будет этот разговор. Но что в него войдет — мы, к сожалению, до того, как оно будет подписано, не знаем. Даже мы.
— Как Вы пришли в науку?
— Когда я приехал в Москву из Саратова, мне очень хотелось быть инженером, и я поступил в Бауманку. Потом мне там не понравилось, и я поступил на мехмат, и, если быть честным, роль сыграло очень странное обстоятельство: мне ужасно понравилось главное здание МГУ, и захотелось там учиться.
— А еще ведь у Вас мама — учитель математики?
— Да, мама, Анна Николаевна Андреева, была преподавателем в Саратовском государственном университете, потом школьным учителем в Саратове, а теперь в Москве. Это, наверное, тоже сыграло роль. Среда обычно больше всего влияет, а среду мне создала, конечно, мама.
См. также: Интервью Н. Андреева «3-D графика позволяет показать красоту математики» ТрВ-Н, 07.07.2009 г. trv-science.ru/2009/07/07/3-d-grafika-pozvolyaet-pokazat-krasotu-matematiki/
* * *
«В нашей стране теоретиком быть на порядки проще, чем экспериментатором»
Дмитрий Горбунов, 36 лет, к.ф.-м.н., с.н.с. отдела теоретической физики Института ядерных исследований РАН
— Чем Вы занимаетесь, за что получили премию?
— Я занимаюсь физикой элементарных частиц и строю новые модели, которые объясняют те проблемы, которые у нее есть. В частности, есть три феноменологических указания на то, что Стандартная модель неполна — это нейтринные осцилляции, за которые уже дали Нобелевскую премию, и два из космологии: так называемая темная материя и барионная асимметрия Вселенной (то, что мы все и всё вокруг состоит из материи, а антиматерии мы не видим). И это — мотивация к тому, чтобы такие модели строить. То есть феноменологическая мотивация: ведь эти явления нужно объяснить, а в Стандартной модели их объяснить нельзя.
— Какие у Вас впечатления от общения с президентом и руководством Академии наук — у вас есть ощущение, что они действительно хотят продвигать нашу науку?
— Ну, директор моего института, В.А. Матвеев, и сам вполне в руководстве Академии наук — с ним я регулярно общаюсь, и у меня нет никаких сомнений в том, что он хочет продвигать науку.
А что касается президента России… Пока мне кажется, что та поддержка, которую он оказывает, — поддержка именно молодым ученым — это все-таки не системное решение проблемы. Это безусловное улучшение положения определенного круга людей (мы не будем обсуждать, как устроены гранты и экспертиза), это дополнительные деньги в молодую науку. Но это штучное явление — временное вливание, а не системное. И это не гарантированная перспектива. Вот в чем все дело.
— А системных действий он не готов предпринимать?
— Я не знаю, готов или не готов. Ему никто при мне не предложил системных действий. Я, например, вхожу в Координационный совет по делам молодежи в научной и образовательной сферах, и, когда этот совет был организован, мы в первый год что-то такое пытались предложить — некий итог за год, в котором мы формулировали какие-то идеи, что-то объясняли. Но на него не было никакой реакции. Наверное, ему это как-то показывали. Но, может быть, никто конкретных решений и не предлагает ему, а может быть, просто не готовы и чего-то выжидают. Не знаю.
— Как Вы пришли в науку?
— Из школы, как все. Учился в школе, в старших классах перешел в физико-математическую школу, потом поступил в университет, потом пошел на теоретическую кафедру, а и из нее перешел в Институт ядерных исследований. Всё было очень интересно в школе, разные направления нравились. Нравилась новая информация, по разным предметам, но как-то в конце концов выбралась физико-математическая направленность. Но с экспериментами не сложилось — у меня не получалось делать всё аккуратно сразу. Начинало раздражать. Всё-таки на бумажке, когда зачеркиваешь, не так раздражает. На самом деле, по факту, в нашей стране теоретиком быть на порядки проще, чем экспериментатором.
Беседовала
Карина Назаретян
* * *
«Увидеть первую лунную базу под флагом нашей страны»
Премия присуждена за разработку космического нейтронного телескопа ЛЕНД для аппарата Lunar Reconnaissance Orbiter (НАСА) и получение с его помощью новых результатов в изучении Луны.
— Расскажите немного о себе — когда и как вы начали работать в ИКИ?
Антон Санин, 33 года, к.ф.-м.н, старший научный сотрудник лаборатории космической гамма-спектроскопии Института космических исследований РАН
— Я учился в обычной московской средней школе, по окончании поступил в Московский инженерно-физический институт (МИФИ). Когда мы учились на 4-м курсе на кафедре микро- и космофизики, наш преподаватель — профессор Борис Иванович Лучков — рассказал нам, что в ИКИ в лаборатории космической гамма-спектроскопии под руководством д.ф.-м.н. Игоря Георгиевича Митрофанова есть вакансии для студентов. Конечно, я заинтересовался предложением, т.к. с детства интересовался астрономией. Диплом в МИФИ я защитил по проделанной в ИКИ работе по теме изучения космических гамма-всплесков. Затем была очная аспирантура ИКИ и защита кандидатской диссертации по специальности «астрономия и радиоастрономия».
Максим Мокроусов, 35 лет, к.ф.-м.н, научный сотрудник лаборатории космической гамма-спектроскопии Института космических исследований РАН
— Точную дату не скажу. Могу сказать только, что свой институтский диплом я писал уже в ИКИ, а закончил я институт в 1998 г. Соответственно, где-то начало 1997 г., сразу после неудачного запуска проекта «Марс-96». Я заканчивал Московский авиационный институт, факультет радиоэлектроники летательных аппаратов, поэтому и ИКИ, и технический отдел №71 (отдел комплексных испытаний), в котором я тогда работал, мне были очень и по душе, и в тему диплома.
Помню, что в ИКИ много доучивался еще после института. Много было специфики. И, слава богу, времени учиться тогда хватало. В МАИ читали (да и вообще в институтах так читают) — идеальный процесс разработки приборов. Так оно и должно быть. А в жизни все совсем не так. И вот это несостыковка больше всего удивляла.
— Как распределились ваши роли в создании прибора ЛЕНД?
М.М.: Ну, если говорить формальным языком, то я — ведущий разработчик прибора ЛЕНД, Антон — ведущий по прибору ЛЕНД. Проще говоря, если что-то в приборе работало не так или, например, отказывало — то это была моя вина и зона ответственности. Основной упор, конечно, делался на разработку электроники прибора, я всё-таки по образованию электронный инженер. Но заниматься приходилось всем: от сборки механической конструкции прибора до монтажа электронных компонентов и написания некоторого программного обеспечения (благо всему этому в свое время научился).
А.С.: В отличие от Максима, я -инженер-физик по образованию. Поэтому с самого начального этапа разработки физической концепции инструмента я занимался его численным моделированием, выбором детекторов и оптимизацией материалов коллиматора (специальное устройство для поглощения нейтронов, приходящих к датчику под большими углами. Именно благодаря ему удалось резко повысить пространственное разрешение ЛЕНД — до 10 км. — ТрВ-Н), его формы и массы. Для того, чтобы поглотить ненужные нейтроны, прилетающие в детекторы под большим углом к оси поля зрения, нужно использовать много достаточно тяжелого материала. Но это противоречит тому, что инструмент, предназначенный для работы в космосе, должен быть как можно легче. Нужно было найти оптимальное соотношение множества параметров, характеризующих материалы, плотности и формы коллиматора. Когда концепция была разработана, в мою ответственность вошло общее планирование работ по проекту ЛЕНД, организация и взаимодействие конструкторов, разработчиков электроники и изготовителей механической структуры инструмента, а также взаимодействие с инженерами и менеджерами проекта LRO в Центре космических полетов им. Годдарда (GSFC).
— Может быть, глупый вопрос — в чем именно состоит творчество разработчика научных приборов?
М.М.: Вы знаете, я тоже долго думал над этим вопросом. С технической точки зрения, основное творчество, умение и опыт состоит в том, чтобы из сотен уже разработанных до тебя элементов-кубиков собрать нечто надежное и работающее так, как тебе надо. Причем иногда отдельно этого умения недостаточно — надо еще постоянно пополнять свои знания тем, что было недавно изобретено, открыто или разработано.
Честно говоря, я сейчас даже не могу представить, до какой глубины нужно владеть физикой и смежными науками, чтобы выдать такую гениальную, но в тоже время простую идею нейтронного коллиматора, как придумал Игорь Георгиевич Митрофанов.
Этому же принципу меня долго учили основные мои технические «доучиватели» в первые годы после института — Евгений Михайлович Васильев и Сергей Анатольевич Ауст: «Максим, прекрати снова изобретать велосипед! Это уже давно сделано до тебя! На тебя и так работы хватит: вон лучше возьми вот эти части и скомпонуй их так, чтобы это всё вместе нормально работало».
Всё гениальное просто, но за простотой — громадные знания тысяч людей, тысячи проб и ошибок и несколько людей, которые собрали это всё воедино. Автомат Калашникова, кстати, тут не исключение.
— ЛЕНД создавался для американского аппарата. Насколько это усложняло работу?
М.М.: Да, действительно, ЛЕНД разрабатывался по заказу Роскосмоса для аппарата НАСА LRO. Усложнения работы практически никакого это не привнесло, я бы скорее сказал — привнесло немного специфики. Но это нормально, у каждого ведущего космического центра, не только за рубежом, но и у нас, есть своя специфика. Если вы приходите в РКК «Энергия» — у них своя, в КБ Лавочкина — своя. Так же и с центрами НАСА.
А.С.: Для того, чтобы инструмент попал в GSFC, где был установлен на борт КА LRO, он должен был пройти весь цикл получения разрешений и таможенного оформления в соответствии с российским законодательством. Даже с учетом того, что инструмент ЛЕНД изготавливался и поставлялся в США в соответствии с межправительственным соглашением между Роскосмосом и НАСА, я не могу сказать, что разрешения на вывоз были получены быстро. Но грамотная и слаженная работа нескольких наших сотрудников позволила в срок поставить инструмент в GSFC.
— Перейдем к самой премии. Как бы вы описали встречу с президентом?
М.М.: Достаточно демократичная была встреча, несмотря на большое количество телекамер. Во всяком случае, я не почувствовал витающей вокруг серьезной нервозности, которой опасался. Возможно, по причине достаточно спокойного и дружелюбного стиля разговора Дмитрия Анатольевича. Наверное, именно это мне и позволило рассказать президенту, что конкретно нас волнует. И те процессы, которые уже сейчас пошли, показывают, что я был услышан.
А.С.: Я полностью согласен, что встреча была очень демократичной. Очень хорошо, что Максиму удалось рассказать Дмитрию Анатольевичу о том, что нашей стране не хватает четко выстроенной реалистичной программы освоения Луны и создания на ней обитаемой базы.
— Сегодня много говорят о необходимости изменить организацию российской науки. А что Вы считаете в ней требующим изменения в первую очередь?
М.М.: Да, наверное, заставить людей отчитываться о проделанной работе и о потраченных средствах. Сейчас во многих областях науки существует такой порочный механизм, который позволяет, истратив большие деньги, за них не отчитываться. И это очень сильно может испортить любого человека, каким бы прилично воспитанным изначально он ни был.
А.С.: Мне очень нравится система открытых конкурсов на научную нагрузку космических аппаратов и на целые научные космические аппараты, которую НАСА достаточно регулярно применяет. Причем эта система дополняет существующую программу освоения Луны. Думаю, что нашей стране с имеющимися наработками обязательно нужно иметь свою программу, целью которой будут создание обитаемой базы на Луне и подготовка к полету на Марс. Если мы сейчас не начнем свою лунную программу, то многие наработки будут потеряны, а их создание с чистого листа обойдется на много порядков дороже. В масштабах нашей страны такая программа не будет очень дорогой. Мы не можем себе позволить не участвовать в той гонке за лунную базу, которую ведут США, Европа, Япония, Индия, Китай. Она должна сопровождаться популяризацией науки в обществе (в данный момент дела с этим обстоят не очень хорошо), рассказами о том, что конкретно делается и для чего это всё надо. Должна быть скорректирована программа среднего образования в пользу восстановления обязательного изучения основ физики и астрономии.
— Что для вас лично кажется сейчас особенно интересным в космических исследованиях?
М.М.: Да, именно то, что озвучил президенту: чья же первая обитаемая база будет на Луне и Марсе? Уж больно не люблю я проигрывать, а я в данном случае гражданин России.
А.С.: Я считаю, что для нас сейчас очень важно не потерять возможность участвовать в освоении Луны наравне с другими странами. И для меня это не только важно, но и интересно. Некоторые научные инструменты, создающиеся в нашей лаборатории по заказу Роскосмоса, работают и будут устанавливаться на зарубежных космических аппаратах, что абсолютно не мешает рассматривать их как российский вклад в соответствующую миссию. Мы создаем инструменты для российских миссий «Луна-Глоб», «Луна-Ресурс» и «Фобос-Грунт». Очень надеюсь, что с их помощью нам удастся получить много новых научных результатов, которые помогут правильно спланировать российскую программу освоения Луны и создать обитаемую базу. Как сказал Максим, мы — граждане России, и нам очень бы хотелось увидеть первую лунную базу именно под флагом нашей страны.
Беседовала Ольга Закутняя