При всем обилии мемуарной и биографической литературы фигура Льва Гумилёва остается загадочной. Загадочным остается его полное небрежение научными методами и принципами в большинстве работ — они начисто отсутствуют. Поэтому научное сообщество России его не признает, хотя он бешено популярен вне науки. Загадочным остается его теперь уже несомненный антисемитизм. Это был болезненный факт для многих его друзей.
Анна Ахматова винила во всем советскую власть и лагерь. Возлюбленная ее сына Эмма Герштейн (2006: 351)1 вспоминает:
«Мы видели на протяжении многих лет человека, носящего имя Лев Николаевич Гумилёв, но хотя мы продолжали называть его Лева, это был не тот Лева, которого мы знали до ареста 1938 года. Как страдала Анна Андреевна от этого рокового изменения его личности! Незадолго до своей смерти, во всяком случае в последний период своей жизни, она однажды глубоко задумалась, перебирая в уме все этапы жизни сына с самого дня рождения, и наконец твердо заявила: Нет! Он таким не был. Это мне его таким сделали». И в другом месте: «Ее поражал появившийся у него крайний эгоцентризм. «Он провалился в себя», — замечала она, или: «Ничего, ничего не осталось, одна передоновщина»» (2006: 387). Передонов — герой повести Сологуба «Мелкий бес», тупой провинциальный учитель, соблазняемый бесами. Гумилёв не только предостерегал православную Русь от еврейской опасности, но и много говорил о бесах (об этом вспоминает священник отец Василий — 2006: 308).
Воздействие лагеря на образ мышления Л. Н. я выделил в своей критической статье 1992 г. («Нева», 4), предположив, что он был лагерной Шехеразадой, «толкая романы» уголовникам, и привычка подстраиваться под интересы своей лагерной публики повлияла на форму и содержание его сочинений, придав направленность его учению. Эта догадка вызвала возмущение у многих ярых приверженцев Гумилёва. Он не мог быть Шехеразадой! Он был пророком и учителем, вождем!
Судить об этом трудно. Гумилёв оставил очень мало сведений о своей лагерной жизни. И это само по себе тоже загадочно. «Почти четверть века посчастливилось мне дружить со Львом Николаевичем и учиться у него — говорил Савва Ямщиков (2006). — Беседы наши были доверительными и открытыми. И только двух страниц своей труднейшей жизни ученый никогда не касался: страданий узника ГУЛАГа и отношений с матерью». Отношения с матерью — понятно, не для чужих. Открывались только близким. Конечно, лагерь — тяжелая тема для воспоминаний, но многие пишущие считают своим долгом и облегчением души поведать людям эту страшную быль. А Гумилёв — признанный мастер слова, красочно описывающий прошлые века и дальние страны, другие народы и всякую экзотику. Он побывал в этом экзотическом мире лично, всё видел, испытал, способен рассказать всем. И молчит. Шаламов, Солженицын, Губерман, Разгон, Гинзбург, Мирек и бездна других выживших узников — все пишут, рассказывают, негодуют, обличают. А Гумилёв молчит. Молчит не только в печати. Многие мемуаристы отмечают, что он и устно почти никогда не рассказывал о своем лагерном житье-бытье. Никому.
Обычно не желают вспоминать этот отрезок своей жизни те, кто был категорически недоволен собой в этом покинутом ими мире, для кого унижения лагерного быта не остались внешними факторами, а обернулись утратой достоинства, недостатком уважения среды. В лагере, где основная масса — уголовники, всё сообщество четко делится на касты. В верхнюю касту попадают отпетые уголовники и «авторитеты». В среднюю, в «мужики», — вся серая масса. В нижнюю касту, касту «чушков», беспросветная жизнь которых полна унижений, избиений и бедствий, попадают слабые, жалкие, смешные, интеллигенты, больные, неопрятные, психически неустойчивые, нарушившие какие-то законы блатного мира. Они ходят в отребье, едят объедки, ждут тычков и пинков отовсюду, жмутся по углам. Спят воры на «шконках» первого яруса, мужики — повыше и на полу, чушки — под шконками или под нарами. Там есть известное удобство (изоляция, укрытность), но место считается унизительным, а в мире зэков престиж, семиотичность очень много значит.
Я не стану сейчас подробно описывать эту систему — я сделал это в книге «Перевернутый мир».
Не сомневаюсь, что в конце своего многосоставного срока Гумилёв пользовался привилегиями старого сидельца и обладал авторитетом, а если исполнял функции Шехеразады, — то и уникальным положением. Но по моим представлениям, по крайней мере в начале своего прибытия в лагерь молодому Гумилёву пришлось неимоверно плохо. Он должен был по своим данным угодить в низшую касту. Сугубый интеллигент, в детстве преследуемый мальчишками (2006: 25-27), с недостатками речи, картавый (сам иронизировал, что не выговаривает 33 буквы русского алфавита). Характер вспыльчивый, задиристый, тяжелый, неуживчивый (2006: 121; 265), «любил препираться в трамвае» (2006: 331) — именно такие попадали в чушки. Его солагерник по последнему сроку А. Ф. Савченко (2006: 156) вспоминает, что физические данные у Гумилёва были очень невыгодные для лагеря: «Комплекция отнюдь не атлетическая. Пальцы — длинные, тонкие. Нос с горбинкой. Ходит ссутулившись. И в дополнение к этим не очень убедительным данным Гумилёв страдал дефектом речи: картавил, не произносил буквы «р»… Кто картавит? Из какой социальной среды происходят картавые?» Савченко отвечает: дворяне и евреи. Обе прослойки чужды уголовной среде.
Савченко подчеркивает, что в этот срок, «несмотря на такой, казалось бы, внушительный перечень неблагоприятных свойств, Гумилёв пользовался среди лагерного населения огромным авторитетом. Во всех бараках у него были хорошие знакомые, встречавшие его с подчеркнутым гостеприимством» (там же). Он рассказывает, как вокруг Льва Николаевича собирались многолюдные кружки слушать его истории (функции Шехеразады). Но всё это потому, что как раз перед последним лагерным сроком политических отделили от уголовников, «благодаря чему жизнь в лагере стала сравнительно сносной». А до того? «То был кошмар» (2006: 167, также 157). Но когда уголовники всё же оказывались в одном лагере с политическими, возникали эпизоды, подобные описанному тем же Савченко (2006: 168-172): «Рябой с ребятами бьет там жидов», а этим «жидом» оказался Л. Н. Гумилёв.
Есть и прямые свидетельства о деталях быта, которые вписываются в эту реконструкцию. О своем открытии пассионарности Гумилёв рассказывал так:
«Однажды из-под нар на четвереньках выскочил наружу молодой с взлохмаченными вихрами парень. В каком-то радостном и дурацком затмении он вопил: «Эврика!» Это был не кто иной, как я. Сидевшие выше этажом мои сокамерники, их было человек восемь, мрачно поглядели на меня, решив, что я сошел с ума…» (Варустин 2006: 485). И другим он рассказывал, что «теорию пассионарности придумал, лежа в «Крестах» под лавкой»). Проговорился Л. Н., определил свое положенное место в камере — под нарами, под шконкой.
О раннем сроке Гумилёв сам вспоминает, что к 1939 г. совсем «дошел», стал «доходягой». В Норильлаге зимой 1939/40 г. с ним сидел Д. Быстролетов, который поместил свои воспоминания в «Заполярной правде» (23 июня 1992 г.). Быстролетову нужно было подыскать себе помощника, чтобы вытащить из барака тело умершего. Один зэк растолкал доской спящего под нарами доходягу, это оказался Гумилёв. У Быстролетова сложилось впечатление, что Гумилёв имел «унизительный статус чумы», шестерки. Он, видимо, регулярно подвергался обычным унижениям этого люда. Быстролетов описывает его как предельно ослабевшего, беззубого, с отекшим лицом, этот доходяга еле двигался и с трудом произносил слова, был одет в грязную одежду. Никаких вещей у него не было.
Воспоминания Быстролетова некоторые подвергают сомнению, поскольку тот сам был до ареста чекистом (разведчиком), но воспоминания эти очень реалистичны и согласуются со всем остальным, что мы знаем об этом периоде жизни Гумилёва. Для Гумилёва это было особенно тяжело, потому что дворянская честь, уважение среды и сознание своей высокой миссии были его природой. Контраст самосознания со своей неспособностью противостоять гнусной реальности был для него особенно катастрофичен.
Этот период неизбежно должен был наложить отпечаток и на последующие, когда положение Гумилёва улучшилось, когда он освоил статус Шехеразады и добился внимания и уважения солагерников, да и солагерники стали другими. Зэк низшей касты никогда полностью не переходит в верхнюю ни в глазах окружающих, ни в собственном самоощущении. Сбросить это наваждение он может только со всем антуражем лагеря, откинув лагерь как кошмарный сон. Поэтому люди этого плана стараются не вспоминать лагерную жизнь, гонят от себя эти кошмары, очищают память, чтобы выздороветь от лагеря.
Однако необратимые изменения психики почти неизбежны, остаются после лагеря. У тех, кто выдержал испытания и завоевал уважение среды, не оказался внизу, воздействие лагерного прошлого может быть укрепляющим — он выходит из лагеря если не добрее, то сильнее, чем туда был взят. Те, кто был сломлен, кто не выдержал ужасных тягостей, не сумел отстоять свое достоинство в злой среде, навсегда ушиблены лагерем, у них изменилось общее отношение к людям — стало отчужденным и недоверчивым, самооценка стала нуждаться в постоянном подтверждении, самолюбие стало болезненным. Эти люди постоянно ищут, на чем бы показать свое превосходство над другими — в ход идет всё: опыт, вера, национальность, пол…
Большой поклонник Гумилёва и Ахматовой, М. М. Кралин (2006: 444) вспоминает, как впервые увидел Гумилёва на заседании Географического общества 22 января 1971 г., где Гумилёв председательствовал, а доклад делала Нина Ивановна Гаген-Торн. Она — «такая же старая, матерая лагерница, как и он, сидя на сцене, прихлебывала маленькими глоточками кофе из маленькой чашки и невозмутимо отвечала на яростные филиппики возражавшего ей по всем пунктам Льва Николаевича… В кулуарах Нина Ивановна говорила, что лагерь по-разному действует на человеческую психику, что у Льва Николаевича в этом смысле хребет перебит на всю оставшуюся жизнь. Но, кажется, он и сам этого тогда не отрицал».
Я думаю, что всё то, что распространяется по России под названием гумилёвского учения об этногенезе, не имеет ничего общего с наукой. Это мифы, сотворенные в больном сознании чрезвычайно одаренного человека под воздействием чудовищных обстоятельств его трагической жизни. Ненаучность этих талантливых произведений, абсолютно ясную всем профессионалам, он не видел и не понимал.
Между тем, в некоторых своих работах он был действительно замечательным ученым, сделавшим великолепные открытия, — это работы о циклических изменениях путей циклонов и влиянии этих изменений на жизнь и историю населения Евразии. Если бы он сосредоточился на этих явлениях, возможно, он был бы гораздо менее заметен в массовом сознании, но значительно более авторитетен в научном мире.
Фото с сайта gumilevica.kulichki.net
1 Многие воспоминания цит. по сб.: Воронович В.Н. и Козырева М.Г. 2006. «Живя в чужих словах…»: Воспоминания о Л.Н. Гумилёве. Санкт-Петербург, Росток.
Теперь отвечаю А. Фирсову.
Вам хочется разобраться в том, верна ли его теория. Это не данная моя статья, а другая — в «Неве» 1992, 4, «Горькие мысли привередливого рецензента», есть в интернете — перепечатка в журнале «Скепсис». Теперь по Вашим пунктам.
1. Все указанные мною статьи разбирают конкретные блоки, из которых строится его концепция. Я могу Вам указать и другие, но вы тотчас парируете, что библиотеки Вам недоступны. Простите, но это Ваша забота найти доступ. Взгляните на все графики и таблицы Гумилева. Они все не построены на реальных данных, выдуманы. Все эти «рубцы» этногенеза, интервалы фаз и прочее.
2. Где Вы нашли у меня, будто я вижу «негатив в его лагерном статусе»? Это урки видели в этом негатив, и Вы почему-то повторяете эту оценку. Я делаю вывод о его низком статусе в лагере первое время (это другое понятие). Но это характерно для многих интеллигентов. Я же писал, что там «Перевернутый мир». И я считаю, что это повлияло на его послелагерное мышление, привожу доказательства. При чем тут Коперник?
3. Гумилев действительно умел неверно, но просто и увлекательно изложить историю Китая и многих других стран. Умел ввести в них свои идеи. Многим нравится его изложение, и сами идеи не ему одному нравятся. Просто нужно уметь читать и искать не только приятные идеи, но и подтверждения. Уметь проверять. Проявлять здоровый скепсис. «Наука еще пока не в курсе дела»… Нет, дорогой А. Фирсов, это Вы не в курсе дела.
Поправимо ли это, не знаю. Потому что я не знаю Вас.
ЛСК:28.05.2013 в 19:23 Еще разок: то, что Вы утрерждаете насчет «грязного белья» не аргумент ни разу. Мало ли кто что утверждает. Я воспринимаю Ваш текст именно как копание в грязном белье покойного. Ничего нет в этом страшного. Мое восприятие и Ваше восприятие имеют право различаться.Это вопрос не науки, а этики.
Ваш текст здесь и мое восприятие этого текста не имеют отношения к науке. Концепций Гумилева я (в меру своей компетентности) не разделяю и с критикой его научных и «научных» воззрений согласен. Да Вы и пишете тут совсем о другом. О лагерной жизни Гумилева. И вот тут, по моему убеждению, Вы перешли границу. Анализ информации? Информация, которой Вы здесь оперируете сводится к тому, что был доходягой и не любил об этом периоде говорить. Первое справедливо для подавляющего большинства интеллигентов, сидевших по «политическим» статьям. Второе может объясняться тысячей разных мотивов. Есть люди, которые любят говорить и писать о своих несчастьях (а счастьем лагерь не назовешь). Есть даже люди, делающие из этого пиар и карьеру. А есть люди, которым афиширование этого противно на уровне инстинкта. И которые стремятся реализоваться помимо этого. Лагерь на всех оставляет след? И это банально. Ни в коем разе не следует, что «мифы» Гумилева выросли из его лагерных проблем. Вон Фоменко в лагере вроде не сидел, а поди ж ты…
Итого: связь между «молчанием Гумилева», его поведением в лагерях и его концепциями — суть инсинуации, считать которые достойными я не могу.
Снова отвечаю Денни.
Как Вы воспринимаете мое обращение в данной статье к лагерному прошлому Гумилева — это действительно Ваше дело. А вот предъявлять мне упрек в том, что я якобы копаюсь в «грязном белье» покойного, у Вас морального права нет. Из той информации, которой я располагаю, Вы намеренно упускаете высказывания самого Гумилева о том, что к идее пассионарности он пришел под нарами. Повлиял ли его лагерный статус на его мышление, позвольте мне судить: я был в лагере и знаю, как воздействует лагерь на многих. А привлечение имени Фоменко здесь не при чем. Это тоже лжеистория, но другая.
«Инсинуациями» называют обвинения, не имеющие оснований. Я не предъявляю покойному обвинений, я анализирую происхождение его неверных концепций, и основания, как видите, у меня есть. Вы воспринимаете анализ как обвинения, а основания в упор не соглашаетесь видеть. Мне недосуг заниматься причинами этого. Я просто констатирую факт, что такие читатели есть и их немало. С удовлетворением (и некоторым недоумением) отмечаю и тот факт, что в Вашем случае это не связано с апологией гумилевских концепций.
ЛСК:29.05.2013 в 9:10
«С удовлетворением (и некоторым недоумением) отмечаю и тот факт, что в Вашем случае это не связано с апологией гумилевских концепций.»
Вот Вы сами все и сказали. Почему естественная человеческая реакция вызывает у Вас некоторое недоумение? Собственно, это у Вас с самого начала. Ничего абсолютно обо мне не зная, Вы заявили: «Вы мне навязываете это из-за Вашего общего недовольства моей работой.» На каком основании? Просто на том, что мне категорически неприемлемо Ваше отношение к покойному? Сильно! Научно! Стильно!
Примерно такого же направления и такого же уровня обоснованности Ваши рассуждения о «загадке Гумилева».
Для интеллигентного человека лагеря 30х — безусловный кошмар. Большинство из них были доходягами, если не пристраивались лагерными «придурками» (так, кажется, у Солженицина). Жизнь вообще, а тем более лагерная, меняет человека. Идеи приходят к людям в самые разные моменты. Одни люди любят говорить и писать о своих бедах, другие нет. Фантастические концепции (некоторые из них остаются мифами, а иные могут и изменить лицо человечества) приходят в голову самым разным людям.
Все это совершенно банально. И совершенно не является «основанием» чего бы то ни было. А потому, попытки «найти» причинно-следственные связи между особенностями лагерной жизни Гумилева (сведения о которой, мягко говоря, фрагментарны), его молчанием об этом периоде и его концепциями, суть инсинуации, паразитирование на имени и копание в грязном белье. Достойно желтой прессы, но никак не ученого. Про Фоменко я не зря вспомнил. Стиль и уровень «оснований» очень схожи.
Что до моего морального права предъявлять Вам упрек, то мы живем в свободном мире, и я имею полное право прямо высказать все, что я думаю о тексте, выставленном на общее обсуждение.
Вот если бы я стал за вашей спиной распростанять слухи о том, что Вы, якобы, из научной или иной ревности пишете о Гумилеве гадости, это было бы переходом границы. А ведь ничего не стоит написать глубокомысленно: «… обычно такие вещи пишут люди, которые…». Но это уже Ваша прерогатива рассуждать так о знакомых (о Гумилеве) и незнакомых (обо мне) людях.
Лев Самуилович. Похоже, разговор идет на разных языках. Ваши аргументы против теории Гумилева я читаю. Начну с Вашего ответа мне. При чем здесь Коперник? Да просто он не принял как истину существовавшее на тот момент мнение 100% ученых, что «планеты движутся по небу вокруг земли но по замысловатым траекториям». В то время аргумент, что «все научное сообщество не считает его идеи правильными» был сильным, но неверным.
Что касается теории/гипотезы/идеи Гумилева об этногенезе и развитии пассионарности и реакции на это «научного сообщества», то образно мне это напоминает такую картину: научное сообщество — это как собрание людей, которые хорошо каждый знает отдельные породы деревьев, виды цветков, листков, пестиков, тычинок. Среди которых есть специалисты, которые могут подробно рассказать про хвойные, лиственные деревья, некоторые могут подробно описать особенности полян, оврагов и опушек.
Но пришел один (в данном случае — Гумилев), который за деревьями увидел лес и рассказал как происходит процесс зарождения развития и умирания леса. Что для зарождения леса надо в первую очередь, и почему со временем лес умирает.
И какие в ответ слышатся аргументы? Да какой ты, нафиг, специалист по орешникам? Да ты хоть один пень или корягу привел в доказательство своей теории? Сосновая роща — это-ж ну никак не твой лес! Да я, академик, всю жизнь исследую короедов эвкалиптовой рощи — и знаю, что роща эта со времен создателя вечно-зеленая и твоей теории не подчиняется! А где в твоей теории место размножению растений почкованием? Да я — член-кор, всю жизнь посвятил исследованию дуба, котрый старше всех твоих лесов! Да не существует такого понятия как лес в принципе! Ах, ты лагерный чушка, ты нам просто завидуешь! Вылез из под нар и ученых учить? И т.д.
Что-то вроде толпы слепых, которые ходят по поляне или лесоповалу наощупь, знают каждую ветку, листик и шишку, и которым при этом любое утверждение о существовании леса кажется полной чушью.
Болельщикам Л.Гумилёва перед топаньем ногами на Л.С.Клейна полезно заглянуть сюда:http://scepsis.net/tags/id_24.html
И ещё:со дня смерти Л.Н. прошло 19 лет, а с момента публикации его монографии «Этногенез и биосфера Земли» 34 года.Хотелось бы узнать что за это время сделано в плане доказательств правильности его пассионарной теории этногенеза?
Пардон!Опечатка:с момента публикации его монографии «Этногенез и биосфера Земли» 24 года…
Denny:
29.05.2013 в 10:44
«Вот если бы я стал за вашей спиной распространять слухи о том, что Вы, якобы, из научной или иной ревности пишете о Гумилеве гадости…»
Я сомневаюсь,что у Вас что-нибудь получилось бы!Очень уж бездоказательно пишете!
Уважаемый Денни,
«копанием в грязном белье» принято называть ворошение фактов интимной жизни человека, что, кстати, иногда в исследовательских целях допустимо, но чего в моей статье нет. Начисто отсутствует. Поэтому «инсинуации» наличествуют с Вашей стороны. Я не пишу от Гумилеве «гадости» о лагерной жизни, я лишь анализирую его статус. «Гадостями» являлось бы приписывание человеку низких поступков (доносы, выслуживание и т. п.), а вот если его урки не принимали за своего, то это только с их точки зрения гадости. Я удивляюсь тому, что Вы не понимаете этих элементарных вещей. Мы, очевидно, не придем к единому пониманию, да в этом и нет надобности.
Уважаемый А. Фирсов!
Вы никак не хотите понять, что вся построенная Вами и милая Вашему сердцу картина совершенно неверна. Нет противоречия между узкими профессионалами и широким мыслителем, который их превосходит своим гением. Противоречие налицо между учеными, придерживающимися строгих методов и принципов науки, и творцом мифологии, который рядится в тогу ученого. Он (если использовать Вашу метафору) рассказывает о лесе, его развитии и умирании сказки и мифы, которые не имеют за собой никаких доказательств, но очень красиво изложены и увлекают любителей, но не ученых. Иногда они кажутся заманчивыми некоторым ученым других специальностей. Но специалисты по лесу разводят руками. Я же говорил Вам, что у Гумилева нет ни одного графика, ни одной таблицы, построенных по правилам науки, вычисленных, всё выдумано. И вся его вязь фактов, надерганных отовсюду, такова. Но красиво, и сам обаятелен — сын поэтов, сам поэт, мученик.
Вот в чем всё дело. Почитайте беспристрастно его критиков. Почитайте трезво самого Гумилева. Глазами ученого. Если можете.
А не можете — тоже ничего страшного. Надо же кому-то и в мифы верить. Наверное, есть своя прелесть в опьянении.