При всем обилии мемуарной и биографической литературы фигура Льва Гумилёва остается загадочной. Загадочным остается его полное небрежение научными методами и принципами в большинстве работ — они начисто отсутствуют. Поэтому научное сообщество России его не признает, хотя он бешено популярен вне науки. Загадочным остается его теперь уже несомненный антисемитизм. Это был болезненный факт для многих его друзей.
Анна Ахматова винила во всем советскую власть и лагерь. Возлюбленная ее сына Эмма Герштейн (2006: 351)1 вспоминает:
«Мы видели на протяжении многих лет человека, носящего имя Лев Николаевич Гумилёв, но хотя мы продолжали называть его Лева, это был не тот Лева, которого мы знали до ареста 1938 года. Как страдала Анна Андреевна от этого рокового изменения его личности! Незадолго до своей смерти, во всяком случае в последний период своей жизни, она однажды глубоко задумалась, перебирая в уме все этапы жизни сына с самого дня рождения, и наконец твердо заявила: Нет! Он таким не был. Это мне его таким сделали». И в другом месте: «Ее поражал появившийся у него крайний эгоцентризм. «Он провалился в себя», — замечала она, или: «Ничего, ничего не осталось, одна передоновщина»» (2006: 387). Передонов — герой повести Сологуба «Мелкий бес», тупой провинциальный учитель, соблазняемый бесами. Гумилёв не только предостерегал православную Русь от еврейской опасности, но и много говорил о бесах (об этом вспоминает священник отец Василий — 2006: 308).
Воздействие лагеря на образ мышления Л. Н. я выделил в своей критической статье 1992 г. («Нева», 4), предположив, что он был лагерной Шехеразадой, «толкая романы» уголовникам, и привычка подстраиваться под интересы своей лагерной публики повлияла на форму и содержание его сочинений, придав направленность его учению. Эта догадка вызвала возмущение у многих ярых приверженцев Гумилёва. Он не мог быть Шехеразадой! Он был пророком и учителем, вождем!
Судить об этом трудно. Гумилёв оставил очень мало сведений о своей лагерной жизни. И это само по себе тоже загадочно. «Почти четверть века посчастливилось мне дружить со Львом Николаевичем и учиться у него — говорил Савва Ямщиков (2006). — Беседы наши были доверительными и открытыми. И только двух страниц своей труднейшей жизни ученый никогда не касался: страданий узника ГУЛАГа и отношений с матерью». Отношения с матерью — понятно, не для чужих. Открывались только близким. Конечно, лагерь — тяжелая тема для воспоминаний, но многие пишущие считают своим долгом и облегчением души поведать людям эту страшную быль. А Гумилёв — признанный мастер слова, красочно описывающий прошлые века и дальние страны, другие народы и всякую экзотику. Он побывал в этом экзотическом мире лично, всё видел, испытал, способен рассказать всем. И молчит. Шаламов, Солженицын, Губерман, Разгон, Гинзбург, Мирек и бездна других выживших узников — все пишут, рассказывают, негодуют, обличают. А Гумилёв молчит. Молчит не только в печати. Многие мемуаристы отмечают, что он и устно почти никогда не рассказывал о своем лагерном житье-бытье. Никому.
Обычно не желают вспоминать этот отрезок своей жизни те, кто был категорически недоволен собой в этом покинутом ими мире, для кого унижения лагерного быта не остались внешними факторами, а обернулись утратой достоинства, недостатком уважения среды. В лагере, где основная масса — уголовники, всё сообщество четко делится на касты. В верхнюю касту попадают отпетые уголовники и «авторитеты». В среднюю, в «мужики», — вся серая масса. В нижнюю касту, касту «чушков», беспросветная жизнь которых полна унижений, избиений и бедствий, попадают слабые, жалкие, смешные, интеллигенты, больные, неопрятные, психически неустойчивые, нарушившие какие-то законы блатного мира. Они ходят в отребье, едят объедки, ждут тычков и пинков отовсюду, жмутся по углам. Спят воры на «шконках» первого яруса, мужики — повыше и на полу, чушки — под шконками или под нарами. Там есть известное удобство (изоляция, укрытность), но место считается унизительным, а в мире зэков престиж, семиотичность очень много значит.
Я не стану сейчас подробно описывать эту систему — я сделал это в книге «Перевернутый мир».
Не сомневаюсь, что в конце своего многосоставного срока Гумилёв пользовался привилегиями старого сидельца и обладал авторитетом, а если исполнял функции Шехеразады, — то и уникальным положением. Но по моим представлениям, по крайней мере в начале своего прибытия в лагерь молодому Гумилёву пришлось неимоверно плохо. Он должен был по своим данным угодить в низшую касту. Сугубый интеллигент, в детстве преследуемый мальчишками (2006: 25-27), с недостатками речи, картавый (сам иронизировал, что не выговаривает 33 буквы русского алфавита). Характер вспыльчивый, задиристый, тяжелый, неуживчивый (2006: 121; 265), «любил препираться в трамвае» (2006: 331) — именно такие попадали в чушки. Его солагерник по последнему сроку А. Ф. Савченко (2006: 156) вспоминает, что физические данные у Гумилёва были очень невыгодные для лагеря: «Комплекция отнюдь не атлетическая. Пальцы — длинные, тонкие. Нос с горбинкой. Ходит ссутулившись. И в дополнение к этим не очень убедительным данным Гумилёв страдал дефектом речи: картавил, не произносил буквы «р»… Кто картавит? Из какой социальной среды происходят картавые?» Савченко отвечает: дворяне и евреи. Обе прослойки чужды уголовной среде.
Савченко подчеркивает, что в этот срок, «несмотря на такой, казалось бы, внушительный перечень неблагоприятных свойств, Гумилёв пользовался среди лагерного населения огромным авторитетом. Во всех бараках у него были хорошие знакомые, встречавшие его с подчеркнутым гостеприимством» (там же). Он рассказывает, как вокруг Льва Николаевича собирались многолюдные кружки слушать его истории (функции Шехеразады). Но всё это потому, что как раз перед последним лагерным сроком политических отделили от уголовников, «благодаря чему жизнь в лагере стала сравнительно сносной». А до того? «То был кошмар» (2006: 167, также 157). Но когда уголовники всё же оказывались в одном лагере с политическими, возникали эпизоды, подобные описанному тем же Савченко (2006: 168-172): «Рябой с ребятами бьет там жидов», а этим «жидом» оказался Л. Н. Гумилёв.
Есть и прямые свидетельства о деталях быта, которые вписываются в эту реконструкцию. О своем открытии пассионарности Гумилёв рассказывал так:
«Однажды из-под нар на четвереньках выскочил наружу молодой с взлохмаченными вихрами парень. В каком-то радостном и дурацком затмении он вопил: «Эврика!» Это был не кто иной, как я. Сидевшие выше этажом мои сокамерники, их было человек восемь, мрачно поглядели на меня, решив, что я сошел с ума…» (Варустин 2006: 485). И другим он рассказывал, что «теорию пассионарности придумал, лежа в «Крестах» под лавкой»). Проговорился Л. Н., определил свое положенное место в камере — под нарами, под шконкой.
О раннем сроке Гумилёв сам вспоминает, что к 1939 г. совсем «дошел», стал «доходягой». В Норильлаге зимой 1939/40 г. с ним сидел Д. Быстролетов, который поместил свои воспоминания в «Заполярной правде» (23 июня 1992 г.). Быстролетову нужно было подыскать себе помощника, чтобы вытащить из барака тело умершего. Один зэк растолкал доской спящего под нарами доходягу, это оказался Гумилёв. У Быстролетова сложилось впечатление, что Гумилёв имел «унизительный статус чумы», шестерки. Он, видимо, регулярно подвергался обычным унижениям этого люда. Быстролетов описывает его как предельно ослабевшего, беззубого, с отекшим лицом, этот доходяга еле двигался и с трудом произносил слова, был одет в грязную одежду. Никаких вещей у него не было.
Воспоминания Быстролетова некоторые подвергают сомнению, поскольку тот сам был до ареста чекистом (разведчиком), но воспоминания эти очень реалистичны и согласуются со всем остальным, что мы знаем об этом периоде жизни Гумилёва. Для Гумилёва это было особенно тяжело, потому что дворянская честь, уважение среды и сознание своей высокой миссии были его природой. Контраст самосознания со своей неспособностью противостоять гнусной реальности был для него особенно катастрофичен.
Этот период неизбежно должен был наложить отпечаток и на последующие, когда положение Гумилёва улучшилось, когда он освоил статус Шехеразады и добился внимания и уважения солагерников, да и солагерники стали другими. Зэк низшей касты никогда полностью не переходит в верхнюю ни в глазах окружающих, ни в собственном самоощущении. Сбросить это наваждение он может только со всем антуражем лагеря, откинув лагерь как кошмарный сон. Поэтому люди этого плана стараются не вспоминать лагерную жизнь, гонят от себя эти кошмары, очищают память, чтобы выздороветь от лагеря.
Однако необратимые изменения психики почти неизбежны, остаются после лагеря. У тех, кто выдержал испытания и завоевал уважение среды, не оказался внизу, воздействие лагерного прошлого может быть укрепляющим — он выходит из лагеря если не добрее, то сильнее, чем туда был взят. Те, кто был сломлен, кто не выдержал ужасных тягостей, не сумел отстоять свое достоинство в злой среде, навсегда ушиблены лагерем, у них изменилось общее отношение к людям — стало отчужденным и недоверчивым, самооценка стала нуждаться в постоянном подтверждении, самолюбие стало болезненным. Эти люди постоянно ищут, на чем бы показать свое превосходство над другими — в ход идет всё: опыт, вера, национальность, пол…
Большой поклонник Гумилёва и Ахматовой, М. М. Кралин (2006: 444) вспоминает, как впервые увидел Гумилёва на заседании Географического общества 22 января 1971 г., где Гумилёв председательствовал, а доклад делала Нина Ивановна Гаген-Торн. Она — «такая же старая, матерая лагерница, как и он, сидя на сцене, прихлебывала маленькими глоточками кофе из маленькой чашки и невозмутимо отвечала на яростные филиппики возражавшего ей по всем пунктам Льва Николаевича… В кулуарах Нина Ивановна говорила, что лагерь по-разному действует на человеческую психику, что у Льва Николаевича в этом смысле хребет перебит на всю оставшуюся жизнь. Но, кажется, он и сам этого тогда не отрицал».
Я думаю, что всё то, что распространяется по России под названием гумилёвского учения об этногенезе, не имеет ничего общего с наукой. Это мифы, сотворенные в больном сознании чрезвычайно одаренного человека под воздействием чудовищных обстоятельств его трагической жизни. Ненаучность этих талантливых произведений, абсолютно ясную всем профессионалам, он не видел и не понимал.
Между тем, в некоторых своих работах он был действительно замечательным ученым, сделавшим великолепные открытия, — это работы о циклических изменениях путей циклонов и влиянии этих изменений на жизнь и историю населения Евразии. Если бы он сосредоточился на этих явлениях, возможно, он был бы гораздо менее заметен в массовом сознании, но значительно более авторитетен в научном мире.
Фото с сайта gumilevica.kulichki.net
1 Многие воспоминания цит. по сб.: Воронович В.Н. и Козырева М.Г. 2006. «Живя в чужих словах…»: Воспоминания о Л.Н. Гумилёве. Санкт-Петербург, Росток.
Фирсову. Забыл о Вашем замечании, что Вам лично «антропологический подход» претит. Для Денни это всё — «копание в грязном белье». Что поделаешь, возможны такие личные особенности. Некоторым претит вся курганная археология и палеоантропология с нею — нарушают покой мертвецов. Я лично раскопал, расчистил и зачертил больше тысячи скелетов. На одном из моих курганов в 1949 г. те же операции, помогая мне, проделывал Гумилев. А следователю и суд.-мед. эксперту приходится эксгумировать и препарировать не скелеты, а более цельные трупы. Иногда и археологам такие попадаются — если в вечной мерзлоте или в болоте. Возможно, что Вам это претит и Вы бы ни за что делать это не стали. Но у вас нет оснований упрекать меня за мой выбор.
Уважаемый Лев Самуилович. Действительно, подтвердить или оспорить Гумилева может только время и наблюдение. Возвращаясь конкретно к статье, ее обсуждению и личности Гумилева. Мне несколько удивительно, как Вы, пользуясь инструментарием пассионарности, пытаетесь подвести ваших читателей к выводу, что пассионарности не существует.
Вы, с одной стороны, утверждаете как непреложные факты следующие пункты:
1. Человек, доказавший свою высокую пассионарность, например, научной деятельностью, публикацией большого количества научных работ, исследований, графиков, таблиц – должен обладать большей степенью доверия к его новым идеям, чем человек, обладающий низкой пассионарностью. Частный случай: Человек с низкой пассионарностью обладает от природы меньшей способностью к выдвижению правильных идей. Соответственно, из общественного положения и поведения человека/автора, его биографических данных и его образа жизни можно делать о его пассионарности и, соответственно, количестве правоты в его идеях – и это можно применять, поскольку это — «научный антропоморфный подход». Крайний случай этой теории: «Человек с низкой пассионарностью (оказавшийся в лагере чушкой), в принципе может выдвигать только ложные идеи. Априори, идеи такого человека не могут не быть мифами».
2. Собрание людей, имеющих высокую пассионарность, обладает особой степенью доверия. Крайний случай: Собрание ученых не может быть не право – оно обладает высочайшей степенью пассионарности и, соответственно, доверия».
Полагая эти пункты 1 и 2 очевидными и бесспорными, с учетом Ваших наблюдений:
А) Гумилев не вспоминал о своей лагерной жизни, имел в лагерях низкий статус,
Б) Ваше общение с Гумилевым показало, что его лагерный статус повлиял и на его жизненный статус,
В) Ваш лагерный статус был выше статуса Гумилева,
Г) Научное сообщество приняло в штыки идеи Гумилева,
Вы пытаетесь навязать нам как бесспорный и логичный вывод о том, что поскольку 1 и 2 очевидные истины, то с учетом А-Г — Гумилев, соответственно, в своей «гипотезе/трактате» не прав. Проще говоря: никакой пассионарности личностей не существует (назовем это частной теорией пассионарности), соответственно, не может быть пассионарности группы людей и пассионарности этноса, и, соответсвенно, не верна главная идея Гумилева о наличии связи между пассионарностью этноса и судьбой этноса (назовем это общей теорией пассионарности).
И Вы, повторяя и повторяя свою логику разными словами, пытаетесь убедить читателей в своей правоте. Со стороны смотрится довольно забавно.
Уважаемый Лев Самуилович. Странно, почему-то я не увидел вашего сообщения про «антропоморфный подход». Вы уж определитесь для себя: «научный антропоморфный подход» — это копание в костях исследуемого или в фактах его прижизненного поведения.
А. Фирсову.
Уважаемый Александр! Об «антропоморфном подходе» я не писал. Я писал об «антропологическом подходе», который развивает традиционный подход в направлении большего учета факторов, воздействующих на личность автора. Почему Вы «не увидели моего сообщения» об антропоморфном подходе? Наверное потому, что я о нем не писал, а во-вторых, потому что Вы, видимо, вообще не читали моих работ, кроме статьи в ТрВ.
Все Ваши остальные построения якобы моих силлогизмов имеют такое же отношение к моим рассуждениям, как и означенное высказывание об «антропоморфном подходе». Ваши силлогизмы (Ваши, а не мои) мне разбирать недосуг. Докажите сначала, что они мои. Вы так меня поняли, очень жаль. Но я формулировал свои взгляды ясно. Читать меня между строк не нужно. Там Вы вычитываете не мои, а свои мысли.
Кстати лагерный термин «чушок», а не «чушка».
Явление «пассионарности», то есть больше одаренности и яростности одних по сравнению с другими, глупо было бы отрицать. «Герои и толпа». Но все, что Гумилев накручивает на это явление (периоды вспышек, соотношения сил, география распределения, причины) — это фантастика. Природный фактор может сказываться, но совершенно не так, и его надо вычислять по каким-то реальным данным, по крайней мере к этому стремился Питирим Сорокин, говоривший о том же задолго до Гумилева.
Вот Сорокина читать не только интересно, но и полезно, даже если не соглашаться с его выводами. Он выдвигает научные гипотезы. Они имеют то главное качество, которого гадания Гумилева не имеют. Они принципиально проверяемы. То есть можно выяснить степень их достоверности. А у Гумилева можно проверять только факты, и слишком часто они оказываются либо неверными, либо выдернутыми из контекста. То есть надерганными. «Гипотезы» же Гумилева не выдерживают пробы на статус гипотезы: они принципиально непроверяемы. Их можно либо принимать на веру, либо отвергать — как ненаучные. Что я и делаю.
Извините, если я подрываю Вашу веру.
У меня складывается впечатление,что Фирсов ведёт спор ради спора!А вдруг Лев Самуилович устанет от этих пустопорожних разговоров и он перестанет отвечать!Тогда Фирсов может смело записать себя в победители.Смысла в этом вроде бы никакого нет,но самолюбие будет удовлетворено!
Человек пытающийся что-то выяснить у оппонента не будет перевирать чужие слова,не будет приписывать оппоненту то,что он не писал.И т.д.
Уже не помню в какой связи и где, Гумилев, описывая черты русского народа, приводит очень характерные примеры, с которыми трудно не согласиться. Убийство на дуэли в бою, или в спину за деньги, расценивается народом, обществом однозначно, несмотря на то, что и в том и другом случае, убийство – дело мерзопакостное….Вот так же и Ваша статья, Лев Самуилович, которая, как Вы наверное успели заметить по многочисленным комментариям, вызывает негативную реакцию у читателей, причем с этим утверждением согласны как сторонники теории, противники ее, и люди вообще не читавшие Гумилева. Вы все таки переступили ту грань, когда убийство на дуэли, стало убийством из под тишка. В многочисленных ответах на комменты, Вы обьяснили, что хотели, но народ Вам почему то не поверил?! Почему? Возможно не так и не тем языком была написана эта статья. Ведь одно и то же событие можно описать по-разному. У Вас это явно не получилось. С чем Вас и поздравляю.
По поводу теории Гумилева, и самого Гумилева.
Как самый предмет астрономии, так и ход ее развития так просты, что тут не могло быть сомнения, какие моменты ее развития принять за поворотные пункты, начиная с которых она вступала в новый период своего усовершенствования. Эти пункты обозначены четырьмя великими именами: греком Гиппархом, славянином, поляком, Коперником, немцем Кеплером и англичанином Ньютоном.
До Гиппарха вся деятельность астрономов состояла в собирании фактов, материалов для будущего научного здания. Если и в это время были известны некоторые законы, по которым могли предсказывать заранее небесные явления, например затмения и тому подобное, то это, собственно говоря, были не законы в настоящем смысле этого слова, а, так сказать, рецепты или формулы, точно такие же, какие употребляются нередко при разных фабричных производствах. Эти рецепты предписывают взять столько-то того-то, смешать, дать прокипеть три часа и так далее,- нисколько не выводя этих правил из сущности процесса, а почерпая их единственно из долговременного неосмысленного опыта и наблюдения. Это будет, следовательно, период собирания материалов.
Но масса фактов скопляется, и обозреть ее становится невозможным. Тогда является существенная потребность привести их в какую-либо взаимную связь, привести в систему. При этом избирается какой-либо принцип, бросающийся в глаза или почему-либо особенно удобный. Весьма невероятно, чтобы этот избранный для систематизирования принцип прямо сразу соответствовал самой природе приводимых в порядок фактов, обнимая собою все представляемые ими данные. Поэтому более чем вероятно, что первый опыт систематизации даст нам только систему искусственную. Так случилось и с астрономией. Система Гиппарха была системою искусственною. Она не выражала собою сущности явлений, не соответствовала им, а представляла лишь вспомогательное средство для ума и памяти, дабы эти последние могли находиться, ориентироваться в массе частностей. При этом она давала и некоторое удовлетворение пытливости ума, представляя ему множество сложных явлений в гармонической связи. Всякая система, хотя бы и искусственная, представляет ту неоцененную пользу, что дает возможность вставлять всякий новый факт на свое место. Он не остается в отдельности, а, вступая в систему, должен с нею гармонировать. Если он действительно гармонирует, то тем самым ее подтверждает, если же не гармонирует, то указывает на необходимость усовершенствовать систему. Уже и те факты, которые были известны александрийским ученым, плохо гармонировали с системою центральности земли. Чтобы подвести их под эту систему, потребовалось усложнение. Выдумали эпициклы, т. е. круги, описываемые планетами около воображаемых центров. Эти центры движутся по кругу около Земли, планеты же около воображаемых центров, а за ними уже около Земли. С увеличением точности наблюдений громоздили эпициклы на эпициклы. Гиппарховский период должно, следовательно, назвать периодом искусственной системы.
Эта крайняя сложность привела ясный славянский ум Коперника в сомнение, и он заменил Гиппархову, или (как ее обыкновенно называли) Птоломееву, искусственную систему своею естественною системою, в которой всякому небесному телу назначено было то именно место в науке, которое оно занимает в действительности. Следовательно, этот великий человек ввел астрономию в фазис, или период, естественной системы.
Постановление фактов науки в их настоящее соотношение дает возможность отыскать ту зависимость, в которой они между собою находятся. Посему с принятием Коперниковой системы открылась возможность вычислять расстояние планет одной от другой и различные расстояния той же планеты от центрального тела на разных точках ее пути. Эти расстояния оказались не случайными, а связанными как между собою, так и со скоростью обращения известными простыми отношениями, получившими название Кеплеровых законов, по имени их великого открывателя. Но сами законы эти оставались между собой разъединенными, как бы случайными, не вытекающими из одного общего, ясного и понятного уму начала. Поэтому такого рода законы, только связывающие между собою известные явления, но не объясняющие их, называются частными эмпирическими законами. Следовательно, кеплеровский период развития астрономии мы можем назвать периодом частных эмпирических законов.
Наконец, Ньютон открывает то общее начало, которое не только объемлет собою все частные законы (так что они проистекают из него как частные выводы), но, будучи само по себе понятно уму, дает им и объяснение. В самом деле, в Ньютоновом законе непонятна только самая сущность притяжения. Но само по себе ясно, что оно должно быть во столько раз сильнее, во сколько больше число (или масса) притягивающих частичек, и что оно должно ослабляться по мере удаления притягивающего тела, как квадраты чисел, выражающих это удаление; ибо исходящая из тела сила рассеивается во все стороны равномерно и, следовательно, как бы располагается по поверхностям шаров с разными поперечниками, а эти поверхности увеличиваются, как квадраты их поперечников. Следовательно, ньютоновский период астрономии должен быть назван периодом общего рационального закона.
Он завершает собою науку. Дальше идти некуда. Конечно, можно еще расширять, обогащать науку новыми открытиями фактов (новых планет, комет и т. д.), улучшать методы вычисления, проводить основной закон до мельчайших частностей, расширять его область на другие системы и т. д. Но никакой переворот в науке, достигшей этой степени совершенства, уже не возможен и не нужен. Единственный шаг вперед в философском значении, который еще возможен, состоял бы в таком обобщении общего рационального закона, которое, в свою очередь, связало бы его с общим рациональным законом, господствующим в другой категории явлений, в области другой самостоятельной науки.
Итак, всеми признанное деление истории астрономии по периодам ее внутреннего развития привело к отличению в нем пяти ступеней, или фазисов (собирания материалов, искусственной системы, естественной системы, частных эмпирических законов, общего рационального закона), которые для краткости можно назвать догиппарховским, гиппарховским, коперниковским, кеплеровским и ньютоновским периодами. При этом оказывается, что эти ступени развития не случайны, а требуются самым естественным ходом научного развития, т. е. необходимы, и потому мы должны ожидать, что они повторятся и во всякой другой науке.
Это Данилевский «Россия и Европа», прочтите пожалуйста еще не много….
«Замечательно, что для четырех из пяти периодов развития результаты, достигнутые в предыдущем периоде, сохраняют все свое значение и в последующих; организм науки только дополняется. Исключение составляет только второй период — период искусственной системы. Он похож на те преходящие органы животных, которые играют лишь временную роль, как, например, вольфовы тела, исчезающие. после зародышного состояния, не оставляя после себя следов. В самом деле, Ньютонов закон не устраняет из астрономии законов Кеплеровых, ни эти последние — системы Коперника; даже все частные наблюдения, сделанные александрийскими или халдейскими астрономами, сохраняют всю свою силу для науки. Но системы Гиппарха, Птоломея, Тихо де Браге теперь как бы не существуют для науки; они остались лишь в истории и в ней только изучаются. То же самое относится к системам Шталя, Вернера, Линнея, к Ньютоновой теории истечения. В этом смысле, кажется мне, должно понимать то положение, что факты в науке остаются, а теории преходящи. Преходящи не все теории, а те только, которые имеют соотношение к периоду установления искусственной системы; эта система как бы соответствует лесам и подмосткам научного здания, которые потом снимаются, но без которых здания невозможно было бы построить. С другой стороны, искусственная система составляет в известном смысле, может быть, самый полезный и плодотворный шаг в развитии самой науки. Она придает собранному материалу единство, выводит его на свет Божий, лишает характера таинственности, отдельных рецептов и формул, составляющих лишь собственность так называемых адептов,- делает массу фактов доступной всякому, желающему посвятить свои труды и силы какой-либо отрасли знания. Хотя эта система примешивает по необходимости нечто ложное к сумме добытых фактов, но она же дает и средство разрушить, устранить это ложное постановлением его в противоречие с самим собою. Поэтому только с введением искусственной системы знание получает достоинство науки. Но в этом периоде науке предстоит опасность вращаться в ложном кругу, заменять одну искусственную систему другою, не подвигаться существенным образом вперед. Эта опасность устраняется только введением естественной системы, после чего наука, так сказать, входит в правильное русло.»
Можно сомневаться куда отнести Льва Гумилева в этой связи, к какому из пяти периодов развития, а точнее к искусственной или естественной системе или к «Кеплеровским» империческим обобщениям, но то, что Гумилев в этой тройке, это однозначно. Следовательно, что бы опровергнуть его, надо быть «Кеплером», «Коперником» или «Ньютоном», пока на горизонте таких величин не видно….И даже если он «Гиппарх» это все равно не мало….
Уважаемый Владимир!
Вас приятно читать и с Вами приятно спорить. Ваши мысли стройны, и Вы излагаете их хорошим русским языком. В содержании Вашего комментария есть, однако, существенные просчеты.
Вы принимаете реакцию очень большой и активной, но ограниченной касты почитателей Гумилева за реакцию народа. Это ошибка. Уж во всяком случае Вам придется исключить из «народа» почти всех историков.
Гумилева Вы принимаете за великого ученого, за мыслителя, совершившего переворот в науке, равный Ньтоновскому или Коперниковскому. Это абсолютно не так. Гумилев — один из многих представителей циклизма или точнее концепции замкнутых цивилизаций, сменяющих одна другую. Вы совершенно правильно привели фигуру Данилевского — он был первым в этом ряду (если брать только строителей непосредственно самой концепции, Затем там были Шпенглер, Тойнби, Питирим Сорокин (фигура гораздо крупнее Гумилева) и т. д. Гумилев замыкающий в этом ряду и в его построениях (по крайней мере этой концепции) нет ничего оригинального. Оригинальны термины, оболочка.
Я подробно описывал эту концепцию в моей «Истории археологической мысли», поглядите ее второй том. Там и Гумилеву уделен большой раздел.
Точно так мало оригинального и в его концепции евразийства. Она выстроена до него и без него. Он к ней примкнул.
Интереснее его идея связи «пульсации» степных культур с периодическими сменами климата (передвижками путей циклонов и антициклонов), то есть с солнечной активностью. Идея не ему одному приходила в голову, но он ее разработал на основе наблюдений за развитием в степях. Вот это ценные его исследования. К сожалению, на них обращают мало внимания за всеми этими грандиозными пророчествами о судьбах этноса.
Гумилев был безусловно талантливым и интересным человеком, но жизнь его и творчество были искорежены доминировавшими силами эпохи. Этому и была посвящена моя статья, да и много других, которые Вы и многие другие читатели и почитатели Гумилева отвергаете/отвергают как злопыхательские потуги унизить гения.
В моей критике гумилевских концепций нет ничего, что я не мог бы сказать ему в лицо — и говорил. Мою статью «Горькие мысли…» и другие мои критические статьи он видел в рукописях. Нередко, когда возразить ему было нечего, он восклицал: «Ну Вы адвокат!» Никогда он не говорил: «Ну Вы прокурор!» Потому что я ни в чем его не обвинял и не обвиняю. Я лишь защищаю научные принципы и методы. Разумеется, тогда я не анализировал его биографию: все факты, на которые я опираюсь в анализе, были опубликованы после его смерти в сборниках, посвященных памяти Гумилева и собранных его почитателями.
Я не могу принять Ваше сравнение с астрономией и найти соответствие Гумилеву в этой истории астрономии среди великих астрономов. Потому что, чтобы найти ему место, пришлось бы добавить к истории астрономии астрологию или, во всяком случае, мифологию.
Лев Самуилович.
Вы в качестве своего главного аргумента, скажем так, говорите неправду:
===Уважаемый Денни,
«копанием в грязном белье» принято называть ворошение фактов интимной жизни человека, что, кстати, иногда в исследовательских целях допустимо, но чего в моей статье нет.===
Увы, есть. «Копание в грязном белье» включает в себя не только «ворошение фактов интимной жизни человека» вытаскивание на свет любых других фактов, выставляющих человека в неприглядном свете. То, что сам человек старается не афишировать. Да, Гумилев однажды признался, что со словами «эврика» выскочил из под шконки. А Вы всячески пытаетесь подчеркнуть, что Гумилев всю лагерную жизнь провел под шконкой. И доказать что есть страшное «Воздействие лагеря на образ мышления Л. Н….повлияла на форму и содержание его сочинений, придав направленность его учению.». И связать это все в единую логикиу. Тому и посвящена Ваша статья, обусловленная конкретной (извините, достаточно подлой) личной целью. Вам не удалось в своих статьях опровергнуть гипотезу Гумилева, так Вы решили перейти на личности и доказать что Гумилев не прав другим способом. Поскольку «В нижнюю касту, касту «чушков», беспросветная жизнь которых полна унижений, избиений и бедствий, попадают слабые, жалкие, смешные, интеллигенты, больные, неопрятные, психически неустойчивые, нарушившие какие-то законы блатного мира. Они ходят в отребье, едят объедки, ждут тычков и пинков отовсюду, жмутся по углам. Спят воры на «шконках» первого яруса, мужики — повыше и на полу, чушки — под шконками или под нарами. Там есть известное удобство (изоляция, укрытность), но место считается унизительным, а в мире зэков престиж, семиотичность очень много значит.».
Так и хочется Вам ну хоть таким образом доказать, что в Вашем споре с Гумилевым он не прав, а Вы – правы. Может, в Вашем научном кругу — это норма. Но в порядочном обществе — это подлость.
Вы даже для своего «копания в грязном белье» придумали новый термин с положительным значением «антропологический подход».
===Физику Денни…
В истории же науки сейчас вышел на видное место так наз. антропологический подход, в котором научные свершения увязываются с социальной и личной жизнью ученых, их бытом.===
Хотя Вы должны отлично знать, что нет такого подхода. Иначе бы общество в соответствии с этим подходом отрицательно относилось бы и к творчеству гея Чайковского, и к творчеств пьяницы Мусоргского, и к творчеств наркомана Высоцкого и т.д.
За неимением хоть каких-то аргументов в защиту своей непорядочной статьи, Вы или подсовываете свой «антропологический подход» или просто пытаетесь утверждать то, чего не можете знать.
===А. Фирсову.
Об «антропоморфном подходе» я не писал. Я писал об «антропологическом подходе», который развивает традиционный подход в направлении большего учета факторов, воздействующих на личность автора. Почему Вы «не увидели моего сообщения» об антропоморфном подходе? Наверное потому, что я о нем не писал, а во-вторых, потому что Вы, видимо, вообще не читали моих работ, кроме статьи в ТрВ.===
Вы наверняка слышали, что этот термин «антропологический подход» используется или историками, философами, социологами, культурологами для изучения духовной стороны человеческой жизни определенной группы людей, или по отношению к отдельному человеку в педагогике, когда в результате исследования предыдущей жизни ребенка пытаются выработать правильный подход к его воспитанию. Или адвокатами, когда в предыдущей жизни человека пытаются найти оправдание перед судом для преступника.
И все.
А Вы пытаетесь исходя из образа жизни и жизненного статуса конкретного человека, уже после его смерти запятнать выдвинутые им идеи и гипотезы.
Ну-ну.
За такие вещи еще при жизни морду бьют. То, что Гумилев не сделал этого еще при жизни, – только подчеркивает его интеллигентность.
Лев Самуилович, извинились бы Вы за свою статью, вместо того, чтобы ее защищать.
Тут кто-то уже писал, что широкой общественности Вы известны только тем, что после смерти Гумилева стали «обливать его грязью» (здесь я использую переносное значение термина «обливать грязью», чтобы Вы не начали опять цепляться к словам и заявлять), т.е. поступавший непорядочно по отношению к своему товарищу, коллеге и научному оппоненту. И это правда (я на эту Вашу статью вышел поиском, когда начал искать всю имеющуюся в интернете критику гипотезы Гумилева).
Не обижайтесь, Лев Самуилович, но, боюсь, что после вашей смерти в точном соответствии с тем, «антропологическим подходом», который Вы пытаетесь пропагандировать, все Ваше научное творчество будут оценено следующим образом:
«Лев Клейн зарекомендовал себя непорядочностью по отношению к своему коллеге — Льву Гумилеву. Такой человек в науке вряд ли мог сделать что-то хорошее, поскольку в соответствии с антропологическим подходом непорядочный человек в принципе не может ни сделать, ни написать ничего полезного ни для общества, ни для науки».
Александр Фирсов:
01.06.2013 в 14:52
«все Ваше научное творчество будут оценено следующим образом:
«Лев Клейн зарекомендовал себя непорядочностью по отношению к своему коллеге — Льву Гумилеву. Такой человек в науке вряд ли мог сделать что-то хорошее, поскольку в соответствии с антропологическим подходом непорядочный человек в принципе не может ни сделать, ни написать ничего полезного ни для общества, ни для науки».
И не мечтайте,тов.Фирсов!Могу даже выдать Вам гарантийное письмо,что научное творчество Л.С.Клейна будет оценено совершенно иначе.Собственно оно уже оценено иначе.Если бы Вы интересовались научным творчеством Л.С.Клейна,а не разведением сплетен,то Вы знали бы как НАУЧНОЕ (и не только научное,и не только России) сообщество оценивает научное творчество Л.С.Клейна.
Рискнувшему написать ту подлость,которую Вы предлагаете,всегда найдутся желающие набить морду (как Вы изволили выразиться).К тому же ,вряд ли какое либо серьёзное научное издание рискнёт напечатать такую гнусь!
Насколько я вижу больше всего г-ну Клейну хочется, чтобы его сравнивали с Гумилевым. Тут уже начало проскальзывать по «научное творчество Клейна». На самом деле «научное творчество Клейна» — это как жареный лед. Его не существует. Поэтому сравнивать его с Гумилевым можно только по социальному статусу в местах лишения свободы. Ну а зная, по какой статье сидел сам Клейн, несложно сделать выводы.