При всем обилии мемуарной и биографической литературы фигура Льва Гумилёва остается загадочной. Загадочным остается его полное небрежение научными методами и принципами в большинстве работ — они начисто отсутствуют. Поэтому научное сообщество России его не признает, хотя он бешено популярен вне науки. Загадочным остается его теперь уже несомненный антисемитизм. Это был болезненный факт для многих его друзей.
Анна Ахматова винила во всем советскую власть и лагерь. Возлюбленная ее сына Эмма Герштейн (2006: 351)1 вспоминает:
«Мы видели на протяжении многих лет человека, носящего имя Лев Николаевич Гумилёв, но хотя мы продолжали называть его Лева, это был не тот Лева, которого мы знали до ареста 1938 года. Как страдала Анна Андреевна от этого рокового изменения его личности! Незадолго до своей смерти, во всяком случае в последний период своей жизни, она однажды глубоко задумалась, перебирая в уме все этапы жизни сына с самого дня рождения, и наконец твердо заявила: Нет! Он таким не был. Это мне его таким сделали». И в другом месте: «Ее поражал появившийся у него крайний эгоцентризм. «Он провалился в себя», — замечала она, или: «Ничего, ничего не осталось, одна передоновщина»» (2006: 387). Передонов — герой повести Сологуба «Мелкий бес», тупой провинциальный учитель, соблазняемый бесами. Гумилёв не только предостерегал православную Русь от еврейской опасности, но и много говорил о бесах (об этом вспоминает священник отец Василий — 2006: 308).
Воздействие лагеря на образ мышления Л. Н. я выделил в своей критической статье 1992 г. («Нева», 4), предположив, что он был лагерной Шехеразадой, «толкая романы» уголовникам, и привычка подстраиваться под интересы своей лагерной публики повлияла на форму и содержание его сочинений, придав направленность его учению. Эта догадка вызвала возмущение у многих ярых приверженцев Гумилёва. Он не мог быть Шехеразадой! Он был пророком и учителем, вождем!
Судить об этом трудно. Гумилёв оставил очень мало сведений о своей лагерной жизни. И это само по себе тоже загадочно. «Почти четверть века посчастливилось мне дружить со Львом Николаевичем и учиться у него — говорил Савва Ямщиков (2006). — Беседы наши были доверительными и открытыми. И только двух страниц своей труднейшей жизни ученый никогда не касался: страданий узника ГУЛАГа и отношений с матерью». Отношения с матерью — понятно, не для чужих. Открывались только близким. Конечно, лагерь — тяжелая тема для воспоминаний, но многие пишущие считают своим долгом и облегчением души поведать людям эту страшную быль. А Гумилёв — признанный мастер слова, красочно описывающий прошлые века и дальние страны, другие народы и всякую экзотику. Он побывал в этом экзотическом мире лично, всё видел, испытал, способен рассказать всем. И молчит. Шаламов, Солженицын, Губерман, Разгон, Гинзбург, Мирек и бездна других выживших узников — все пишут, рассказывают, негодуют, обличают. А Гумилёв молчит. Молчит не только в печати. Многие мемуаристы отмечают, что он и устно почти никогда не рассказывал о своем лагерном житье-бытье. Никому.
Обычно не желают вспоминать этот отрезок своей жизни те, кто был категорически недоволен собой в этом покинутом ими мире, для кого унижения лагерного быта не остались внешними факторами, а обернулись утратой достоинства, недостатком уважения среды. В лагере, где основная масса — уголовники, всё сообщество четко делится на касты. В верхнюю касту попадают отпетые уголовники и «авторитеты». В среднюю, в «мужики», — вся серая масса. В нижнюю касту, касту «чушков», беспросветная жизнь которых полна унижений, избиений и бедствий, попадают слабые, жалкие, смешные, интеллигенты, больные, неопрятные, психически неустойчивые, нарушившие какие-то законы блатного мира. Они ходят в отребье, едят объедки, ждут тычков и пинков отовсюду, жмутся по углам. Спят воры на «шконках» первого яруса, мужики — повыше и на полу, чушки — под шконками или под нарами. Там есть известное удобство (изоляция, укрытность), но место считается унизительным, а в мире зэков престиж, семиотичность очень много значит.
Я не стану сейчас подробно описывать эту систему — я сделал это в книге «Перевернутый мир».
Не сомневаюсь, что в конце своего многосоставного срока Гумилёв пользовался привилегиями старого сидельца и обладал авторитетом, а если исполнял функции Шехеразады, — то и уникальным положением. Но по моим представлениям, по крайней мере в начале своего прибытия в лагерь молодому Гумилёву пришлось неимоверно плохо. Он должен был по своим данным угодить в низшую касту. Сугубый интеллигент, в детстве преследуемый мальчишками (2006: 25-27), с недостатками речи, картавый (сам иронизировал, что не выговаривает 33 буквы русского алфавита). Характер вспыльчивый, задиристый, тяжелый, неуживчивый (2006: 121; 265), «любил препираться в трамвае» (2006: 331) — именно такие попадали в чушки. Его солагерник по последнему сроку А. Ф. Савченко (2006: 156) вспоминает, что физические данные у Гумилёва были очень невыгодные для лагеря: «Комплекция отнюдь не атлетическая. Пальцы — длинные, тонкие. Нос с горбинкой. Ходит ссутулившись. И в дополнение к этим не очень убедительным данным Гумилёв страдал дефектом речи: картавил, не произносил буквы «р»… Кто картавит? Из какой социальной среды происходят картавые?» Савченко отвечает: дворяне и евреи. Обе прослойки чужды уголовной среде.
Савченко подчеркивает, что в этот срок, «несмотря на такой, казалось бы, внушительный перечень неблагоприятных свойств, Гумилёв пользовался среди лагерного населения огромным авторитетом. Во всех бараках у него были хорошие знакомые, встречавшие его с подчеркнутым гостеприимством» (там же). Он рассказывает, как вокруг Льва Николаевича собирались многолюдные кружки слушать его истории (функции Шехеразады). Но всё это потому, что как раз перед последним лагерным сроком политических отделили от уголовников, «благодаря чему жизнь в лагере стала сравнительно сносной». А до того? «То был кошмар» (2006: 167, также 157). Но когда уголовники всё же оказывались в одном лагере с политическими, возникали эпизоды, подобные описанному тем же Савченко (2006: 168-172): «Рябой с ребятами бьет там жидов», а этим «жидом» оказался Л. Н. Гумилёв.
Есть и прямые свидетельства о деталях быта, которые вписываются в эту реконструкцию. О своем открытии пассионарности Гумилёв рассказывал так:
«Однажды из-под нар на четвереньках выскочил наружу молодой с взлохмаченными вихрами парень. В каком-то радостном и дурацком затмении он вопил: «Эврика!» Это был не кто иной, как я. Сидевшие выше этажом мои сокамерники, их было человек восемь, мрачно поглядели на меня, решив, что я сошел с ума…» (Варустин 2006: 485). И другим он рассказывал, что «теорию пассионарности придумал, лежа в «Крестах» под лавкой»). Проговорился Л. Н., определил свое положенное место в камере — под нарами, под шконкой.
О раннем сроке Гумилёв сам вспоминает, что к 1939 г. совсем «дошел», стал «доходягой». В Норильлаге зимой 1939/40 г. с ним сидел Д. Быстролетов, который поместил свои воспоминания в «Заполярной правде» (23 июня 1992 г.). Быстролетову нужно было подыскать себе помощника, чтобы вытащить из барака тело умершего. Один зэк растолкал доской спящего под нарами доходягу, это оказался Гумилёв. У Быстролетова сложилось впечатление, что Гумилёв имел «унизительный статус чумы», шестерки. Он, видимо, регулярно подвергался обычным унижениям этого люда. Быстролетов описывает его как предельно ослабевшего, беззубого, с отекшим лицом, этот доходяга еле двигался и с трудом произносил слова, был одет в грязную одежду. Никаких вещей у него не было.
Воспоминания Быстролетова некоторые подвергают сомнению, поскольку тот сам был до ареста чекистом (разведчиком), но воспоминания эти очень реалистичны и согласуются со всем остальным, что мы знаем об этом периоде жизни Гумилёва. Для Гумилёва это было особенно тяжело, потому что дворянская честь, уважение среды и сознание своей высокой миссии были его природой. Контраст самосознания со своей неспособностью противостоять гнусной реальности был для него особенно катастрофичен.
Этот период неизбежно должен был наложить отпечаток и на последующие, когда положение Гумилёва улучшилось, когда он освоил статус Шехеразады и добился внимания и уважения солагерников, да и солагерники стали другими. Зэк низшей касты никогда полностью не переходит в верхнюю ни в глазах окружающих, ни в собственном самоощущении. Сбросить это наваждение он может только со всем антуражем лагеря, откинув лагерь как кошмарный сон. Поэтому люди этого плана стараются не вспоминать лагерную жизнь, гонят от себя эти кошмары, очищают память, чтобы выздороветь от лагеря.
Однако необратимые изменения психики почти неизбежны, остаются после лагеря. У тех, кто выдержал испытания и завоевал уважение среды, не оказался внизу, воздействие лагерного прошлого может быть укрепляющим — он выходит из лагеря если не добрее, то сильнее, чем туда был взят. Те, кто был сломлен, кто не выдержал ужасных тягостей, не сумел отстоять свое достоинство в злой среде, навсегда ушиблены лагерем, у них изменилось общее отношение к людям — стало отчужденным и недоверчивым, самооценка стала нуждаться в постоянном подтверждении, самолюбие стало болезненным. Эти люди постоянно ищут, на чем бы показать свое превосходство над другими — в ход идет всё: опыт, вера, национальность, пол…
Большой поклонник Гумилёва и Ахматовой, М. М. Кралин (2006: 444) вспоминает, как впервые увидел Гумилёва на заседании Географического общества 22 января 1971 г., где Гумилёв председательствовал, а доклад делала Нина Ивановна Гаген-Торн. Она — «такая же старая, матерая лагерница, как и он, сидя на сцене, прихлебывала маленькими глоточками кофе из маленькой чашки и невозмутимо отвечала на яростные филиппики возражавшего ей по всем пунктам Льва Николаевича… В кулуарах Нина Ивановна говорила, что лагерь по-разному действует на человеческую психику, что у Льва Николаевича в этом смысле хребет перебит на всю оставшуюся жизнь. Но, кажется, он и сам этого тогда не отрицал».
Я думаю, что всё то, что распространяется по России под названием гумилёвского учения об этногенезе, не имеет ничего общего с наукой. Это мифы, сотворенные в больном сознании чрезвычайно одаренного человека под воздействием чудовищных обстоятельств его трагической жизни. Ненаучность этих талантливых произведений, абсолютно ясную всем профессионалам, он не видел и не понимал.
Между тем, в некоторых своих работах он был действительно замечательным ученым, сделавшим великолепные открытия, — это работы о циклических изменениях путей циклонов и влиянии этих изменений на жизнь и историю населения Евразии. Если бы он сосредоточился на этих явлениях, возможно, он был бы гораздо менее заметен в массовом сознании, но значительно более авторитетен в научном мире.
Фото с сайта gumilevica.kulichki.net
1 Многие воспоминания цит. по сб.: Воронович В.Н. и Козырева М.Г. 2006. «Живя в чужих словах…»: Воспоминания о Л.Н. Гумилёве. Санкт-Петербург, Росток.
Господин Фирсов!
Доказать, что у Вас сплошная путаница, нетрудно.
1) Гумилев не однажды признавался, что идея пассионарности пришла к нему под нарами, а я нигде не утверждал, что он всю свою лагерную жизнь провел под шконкой. Соврамши господин Фирсов.
2) Констатация, что интеллигентный человек имел среди уголовников низкий статус, не есть выставление его «в неприглядном свете» или «обливание грязью». «Запятнать этим его идеи» никак нельзя. Он оказывается в неприглядном свете только среди урок. Вам угодно присоединяться к уркам — это Ваше дело. Отсюда Ваши порывания «набить морду» и т. п. Это, конечно, результат широкого распространения среди нашей публики уголовной морали, о причинах чего я писал отдельно.
3) Я не разу и нигде не доказываю этими аргументами, что Гумилев не прав. Для этого у меня есть другие аргументы и излагаются они в другом месте. А статья посвящена причинам появления у Гумилева этих воззрений и настроений. Только причинам. Не стану говорить Вам что Вы опять соврамши. Просто не разобрались — от горячности и пылкого отстаивания своего святого.
4) Антропологический подход в историографии науки — это то, что я уже охарактеризовал (есть и другие названия). Я этот термин (и главное — этот подход, как я его описал) не выдумал. Почитайте работы Д. А. Александрова, И. В. Тункиной и др. Тут просто Ваше невежество в том, о чем беретесь писать.
5) В отличие от Вас Л. Н. Гумилев не порывался «бить мне морду» даже фигурально не только потому, что был интеллигентным человеком, но и потому, что мои аргументы неизменно высказывались вежливо, в научном пространстве, и, полагаю, потому, что часто возразить столь же убедительно было нечего. Взгляните на свои собственные речения. Ведь Вы же не опровергли ни единого факта, которые я приводил. На мои аргументы Вы отвечаете эмоциями и оскорблениями.
6) О реальном значении Гумилева в науке я уже писал только что Владимиру. Надеюсь, Вы читаете не только ответы Вам. Точно так, как отвечая Вам, не заблуждайтесь, я отвечаю не столько Вам (Вас переубедить невозможно), сколько другим читателям. Среди них несомненно найдутся спокойные и трезвые люди, разберутся.
7) О моем вкладе в науку отвечать было бы смешно. Это просто не Вам судить.
Лев Самуилович. Ну не надо уж так выкручиваться, когда статья прямо на странице в самом верху:
1)»я нигде не утверждал, что он всю свою лагерную жизнь провел под шконкой».
а) А прокрутить ползунок выше и прочесть свои слова у Вас сил не хватает?
Тогда помогу — процитирую: «Проговорился Л. Н., определил свое положенное место в камере — под нарами, под шконкой»
И там же:
«В нижнюю касту, касту «чушков», беспросветная жизнь которых полна унижений, избиений и бедствий, попадают слабые, жалкие, смешные, интеллигенты… Этот ПЕРИОД неизбежно должен был наложить отпечаток… Зэк низшей касты… необратимые изменения психики почти неизбежны, остаются после лагеря… те, кто был сломлен, кто не выдержал ужасных тягостей… постоянно ищут, на чем бы показать свое превосходство…»
Гумилев только сказал, что в тот момент он был под шконкой. А Вы гадко подчеркнули: «ОПРЕДЕЛИЛ свое место», «Обычно не желают вспоминать этот отрезок своей жизни те…для кого унижения лагерного быта не остались внешними факторами, а обернулись УТРАТОЙ ДОСТОИНСТВА»!
3) Я не разу и нигде не доказываю этими аргументами, что Гумилев не прав.
В) Цитирую дословно (статья выше):
«Зэк низшей касты никогда полностью не переходит в верхнюю ни в глазах окружающих, ни в собственном самоощущении…необратимые изменения психики почти неизбежны, остаются после лагеря… те, кто был сломлен, кто не выдержал ужасных тягостей… постоянно ищут, на чем бы показать свое превосходство…у Льва Николаевича в этом смысле хребет перебит на всю оставшуюся жизнь…»
И сразу после этого идет абзац заключения статьи и потом абзац смягчения приговора:
«Я думаю, что всё то, что распространяется по России под названием гумилёвского учения об этногенезе, не имеет ничего общего с наукой».
Вот именно такой переход — 17 абзацев про лагерный статус, потом про «перебит хребет», потом про «утрату достоинства», потом про «постоянно ищут, на чем бы показать свое превосходство», а потом сразу «гумилевского учения…не имеет общего с наукой» — и есть мерзость статьи, которая большинство читателей не принимает.
2) Констатация, что интеллигентный человек имел среди уголовников низкий статус, не есть выставление его «в неприглядном свете» или «обливание грязью».
Б) Да ну?! Расписывать «утрату достоинства» теми, кто имел тот же статус, что и Гумилев рассказывать всем что Гумилев был в соответствующем статусе — это не есть «унижение достоинства»? А другими словами не есть «выставление в неприглядном свете» или «обливание грязью»?
Вот за такое отсутствие понимания порядочности Вы и противны большинству читателей статьи. Гумилев об этом (о лагере и своем статусе) молчал всю жизнь. Значит — стеснялся. Ему и только ему решать есть это «неприглядный свет» или нет.
Он один раз в жизни кому-то из близких знакомых проговорился. И вы это понимаете: «Проговорился Л. Н., определил свое положенное место в камере — под нарами, под шконкой.» Стеснялся Гумилев этого, значит полагал, что есть это если не «обливание грязью», то «выставление в неприглядном свете». А вы этим размахиваете как знаменем всю статью. 18 абзацев статьи из 19-ти на этом построили.
4) Антропологический подход в историографии науки …
г)Хватит передергивать. Не о ИСТОРИОГРАФИИ НАУКИ идет речь, а о Вашей конкретной попытке очернить идеи человека через придание гласности тех моментов в жизни ученого, которых он стеснялся.
5) В отличие от Вас Л. Н. Гумилев не порывался «бить мне морду» даже фигурально…
Д) Ну зачем опять передергивать? Между а)тем, что я написал «за такие вещи бьют» и б)Вашим «Гумилев не порывался» есть разница огромного масштаба. И не надо прикидываться, что Вы ее не знаете. Первое (а) — моя личная оценка содержания статьи, а, отнюдь, не мой порыв. Мне вы только постоянно хитрите и изворачиваетесь, потому я и не порываюсь. Второе (б) — личное решение/поведение Гумилева, если бы он тогда ознакомился с нынешним текстом Вашей статьи.
6) О реальном значении Гумилева в науке я уже писал только что Владимиру.
Е) Речь сейчас о содержании статьи, а не Вашего ответа Владимиру. Вы непорядочно вставили в статью о жизни Гумилева свое заявление о неверности его идей. Уберите ИЗ СТАТЬИ гадкое ни с чем не связанное заключение (если, конечно, оно не является главным в статье, а сама статья — попыткой доказать что «Учение Гумилева — ненаучно, потому что в лагере он имел низкий статус».):
«Я думаю, что всё то, что распространяется по России под названием гумилёвского учения об этногенезе, не имеет ничего общего с наукой. Это мифы, сотворенные в больном сознании чрезвычайно одаренного человека под воздействием чудовищных обстоятельств его трагической жизни. Ненаучность этих талантливых произведений, абсолютно ясную всем профессионалам, он не видел и не понимал.
Между тем»
И все.
И тогда порядочные люди, которые прочли Вашу статью и возмутились — перестанут считать статью мерзкой попыткой победить в научном споре с Гумилевым непорядочными методами в виде перехода на личности и личную жизнь.
А. Фирсову.
Ограничусь необходимыми поправками. По Вашим пунктам:
1. Я нигде не говорил, что он всю свою лагерную жизнь провел под нарами. Не говорил это и в абзаце, который Вы прокрутили ползунком. Там сказано что он проговорился и назвал свое место — естественно, в момент, о котором была речь. Обобщили это на всю его лагерную жизнь Вы. Не нужно приписывать мне Ваши мысли. Я «гадко подчеркнул» — это уже Ваши оценки.
2а. Всякий, кто окажется в низком статусе (в чем он может и не быть виноват), чувствует утрату достоинства. Если мы это констатируем, это — что, «обливание грязью» и т. д.? К тому же Вы должны были бы заметить, что я ссылаюсь на бывалую лагерную узницу и ее мнение о Гумилеве.
2б. Откуда Вы взяли, что Гумилев стеснялся своих лагерных лет?! Сказали бы Вы это самому Гумилеву! Как видите я могу повернуть Ваши аргументы против Вас, но делать этого не стану. Эта демагогия — не мой прием.
3. Одна фраза (не вывод) о том, что концепция Гумилева представляется мне неверной, не говорит о том, что этому посвящена статья. Это лишь справка о моем отношении, которого я не скрываю. Доказательства содержатся в моей другой статье — «Горькие мысли …» 1992 года, да и в других работах моих и не только моих.
4. Как Вы понимаете «антропологический подход», никого не интересует. Вы можете понимать его как Вам угодно, а он то, что есть и что мною описано.
5. Я «передергиваю», «хитрю» и «изворачиваюсь»? Я просто каждый раз возвращаю Вас к точности, к моим высказываниям.
6. Вот и формулировки «Учение Гумилева — ненаучно, потому что в лагере он имел низкий статус» у меня нет. Она принадлежит Вам. Вы можете составлять из моих высказываний любые композиции, которые должны подтвердить Ваши представления, но это и есть хитрить и изворачиваться. Вернитесь к моему тексту и не вписывайте в него своих связей и своих выводов. Не читайте между строк. Здесь мне не было надобности писать между строк. Всё, что я хотел сказать, я сказал прямо.
Господин Фирсов напоминает попа присвоившего право толковать тексты называемые священными.Как поп Фирсов разъясняет что Л.С.Клейн хотел сказать,разъясняет почему молчал Гумилёв…
Господин Фирсов!Категорию людей «знающих» что тот или иной человек думает,что тот или иной человек имеет в виду (КГБистов) мы с друзьями называли душеведами.Вы случайно не из них ли?
Совсем забыл про заключение Фирсова:
Он считает мою статью «мерзкой попыткой победить в научном споре с Гумилевым непорядочными методами в виде перехода на личности и личную жизнь».
Как бы к этому ни относился А. Фирсов, историографы будут и дальше искать корни творчества выдающихся личностей не только в социальных факторах, но и в обстоятельствах их личной жизни, будут описывать и анализировать как их достоинства, та и недостатки, будут давать оценки их результатам. Запреты же со ссылками на этику очень часто прикрывают попытки предохранить от вскрытия и критики какие-то фигуры и расправиться с теми, кто отстаивает неугодные почитателям этих фигур взгляды.
Целиком и полностью согласен с Владимиром! Молодцом, высказался, так сказать, «в десятку».
Владимир пишет 29.05.2013 в 22:26:
«Адресую Фирсову и Денни.
Господа, разве Вы не читали комменты выше? Прочтите их и ответы на них. Вам все станет ясно. Мне искренне Вас жаль, что Вы потратили время и нервы. Статья Клейна просто не заслуживает никакого внимания по причинам Вами же изложенным. Неужели Вы думаете, что Ваши аргументы и Ваш диалог приведут к чему либо…Напрасно, совершенно напрасно. Статья Клейна, так же как и его ответы на комменты это просто издевательство над здравым смыслом….Игнорируйте, так по крайне мере Вы уменьшите спекуляции Клейна над именем Льва Гумилева…».
От себя добавлю. Несмотря на то, что занимаюсь наукой не один год, о Клейне, признаюсь, не знал. Если бы не эта подленькая, провокационная статья с попранием праха мертвых. На своем Интернет-сайте Лев Самуилович сам дает ответы на все поставленные вопросы. Он пишет: «Я знаю, что известен в стране и мире, и треть моих печатных работ – на иностранных языках. Но мои главные монографии не переведены на английский и не оказывают воздействия на развитие мировой науки. Я всемирно известен, но в узком мире археологов и не всегда своими лучшими работами. С этим гордым и горьким сознанием ухожу…».
Чётко, конкретно и предельно ясно. По-моему, господа, пора ставить точку.
О комменте Санина.
«подленькая, провокационная статья». Это брань, но укладывающаяся в языковые нормы редакции. Доказательств — никаких. На все, что были приведены Фирсовым, Денни и др., есть ответы, которые читателями, видимо, приняты (сужу по лайкам). А вот Саниным не приняты (да он их, вероятно, и не читал), и он высказался, облегчил душу. Полегчало?
Санин пытается оскорбить меня тем, что он обо мне до этой статьи не знал. Ну, я как-нибудь это переживу. Мне достаточно той аудитории, которая читала мои книги — и еще прочтет. После той печальной констатации на моем сайте («ухожу») вышло еще больше десятка моих книг, две в Англии. И немало в печати. Но вот беда — Санин их не прочтет…
Клейн! Ты неисправим! Это печально.
Санин:
10.06.2013 в 19:16
Г-н Санин!Откройте пожалуйста секрет , какой наукой Вы занимаетесь «не один год»,а Л.С.Клейна не знали?Уж не «Новой ли хронологией»?А пепел Аркаима не стучит ли в Ваше сердце?
Кстати, а как же Вы не зная Л.С.Клейна нашли эту статью?Пришли к кумиру, а он повержен?
Так храм оставленный — всё храм,
Кумир поверженный — все Бог!
Насколько я понимаю фанатичная часть поклонников Льва Гумилёва не остановится на «достигнутом» и продолжит «дебаты»,т.е. «наезды» на Л.С.Клейна.Позволю и я вставить пять конеек,хотя они и не мои!Увы!
«А вот его мнение о первых трех томах труда А.Дж. Тойнби: «Сравнительная история глазами Тойнби… Что это такое, как не воскрешение в XX веке старого литературного жанра, бывшего в свое время популярным, давшим столько шедевров? От Лукреция до Фонтенеля жанр этот именовался «Диалогами мертвых». Подытожим в двух словах. То, что в «AStudyofHistory» достойно похвалы, не представляет для нас ничего особенно нового. А то, что есть в нем нового, не представляет особенной ценности… Нам не преподнесли никакого нового ключа. Никакой отмычки, с помощью которой мы бы могли открыть двадцать одну дверь, ведущую в двадцать одну цивилизацию. Но мы никогда и не стремились завладеть такой чудодейственной отмычкой. Мы лишены гордыни, зато у нас есть вера. Пусть до поры до времени история остается Золушкой, сидящей с краю стола в обществе других гуманитарных дисциплин. Мы отлично знаем, почему ей досталось это место. Мы сознаем также, что и ее коснулся глубокий и всеобщий кризис научных идей и концепций, вызванный внезапным расцветом некоторых наук, в частности физики… И в этом нет ничего страшного, ничего такого, что могло бы заставить нас отречься от нашего кропотливого и нелегкого труда и броситься в объятия к шарлатанам, к наивным и в то же время лукавым чудотворцам, к сочинителям дешевых (но зато двадцатитомных) опусов по философии истории».152 Там же. С. 95-96.
С этими словами Л. Февра вполне гармонирует то, что было сказано о концепции Л.Н. Гумилева известным археологом и одновременно крупным специалистом по методологии науки вообще, археологии в частности, Львом Самуиловичем Клейном. «…Изложение, — писал он о работе Л.Н. Гумилева в целом, о его претензии на естественно-научный подход к истории, в частности, — яркое, увлекательное, но клочковатое и совершенно непоследовательное, даже местами противоречивое… Автор блещет эрудицией, книга изобилует фактами. Горы фактов, факты самые разнообразные, это изумляет и подавляет, но… не убеждает (или убеждает лишь легковерного). Потому что факты нагромождены именно горами, навалом, беспорядочно. Нет, это не методика естествознания. Л.Н. Гумилев не естествоиспытатель. Он мифотворец. Причем лукавый мифотворец — рядящийся в халат естествоиспытателя… Безоглядная смелость идей, громогласные проповеди, упование исключительно на примеры и эрудицию — ведь это оружие дилетантов. Странно видеть профессионального ученого, столь подверженного дилетантскому образу мышления».153 Клейн Л. Горькие мысли «привередливого рецензента» об учении Л.Н. Гумилева // Нева. 1992. №4. С. 229, 231.
К сожалению, таковы не только философско-исторические, но и конкретные исторические работы Л.Н. Гумилева. Долгое время он занимался в основном кочевниками степей Евразии. И в этих его работах было множество натяжек, ни на чем не основанных положений. Но востоковеды, видя все это, щадили его. Л.Н. Гумилев был человеком, пострадавшим от власти, гонимым, и никому не хотелось присоединяться к гонителям. Однако полностью воздержаться от критики его построений они не могли. Китаисты, например, отмечая ошибочность его построений, связывали это с «органическими дефектами источниковедческой базы его исследований». В частности, они указывали, что «основными использованными источниками» являются у Л.Н. Гумилева такие материалы, которые в действительности «представляются второстепенными в общей совокупности источников, имеющихся сегодня в распоряжении исследователя».154 Крюков М.В., Малявин В.В., Сафронов М.В. Китайский этнос на пороге средних веков. М., 1979. С.8.
В последующем, не бросая кочевников, Л.Н. Гумилев обратился к русской истории. Это он сделал в книге «Поиски вымышленного царства» (М., 1970). В ней было такое обилие прямых нелепостей, что специалисты по русской истории не выдержали. Академик Борис Александрович Рыбаков (1904 — 2001) убедительно показал, что 13 глава книги, посвященная русской истории и носящая название «Опыт преодоления самообмана», не просто содержит массу небрежностей и ошибок, а представляет собой прямую фальсификацию истории. «Тринадцатая глава книги Л.Н. Гумилева, — писал он в статье «О преодолении самообмана», — может принести только вред доверчивому читателю; это не «преодоление самообмана», а попытка обмануть всех тех, кто не имеет возможности углубиться в проверку фактического оснований «озарений» Л.Н. Гумилева».155 Рыбаков Б. А. О преодолении самообмана (по поводу книги Л.Н. Гумилева «Поиски вымышленного царства». М., 1970) // ВИ. 1971. № 3. С. 153-159.
Своеобразно среагировал на книгу Л.Н. Гумилева польский медиевист Анджей Поппе. Он охарактеризовал ее как «красивую трепатню» (hubsche Plauderei), как «перфектологический» (от «перфект» — прошлое) роман, не имеющий никакого отношения к исторической науке. Поэтому его удивило, что Б.А. Рыбаков принял эту книгу «всерьез» и вступил с ее автором в научную полемику.156 См.: Russia Mediaevalis. T. 1. Munchen, 1973. S. 220.
Вслед за «Поисками вымышленного царства» появилась книга «Древняя Русь и Великая Степь» (М., 1989 и др.), в которой Л.Н. Гумилев снова наряду с кочевниками рассматривает Русь, а его следующее сочинение «От Руси к России: Очерки этнической истории» (М. 1992 и др.) почти полностью посвящено русской истории. Но к этому времени Л.Н. Гумилев из гонимого превратился в одного из самых почитаемых авторов, и специалисты перестали себя сдерживать.
Один из видных знатоков истории кочевых обществ — Анатолий Михайлович Хазанов дал совершенно недвусмысленную оценку «Древней Руси и Великой степи»: «Претенциозная монография Гумилева (1989) о кочевниках евразийских степей, опубликованная в России, примечательна лишь ничем не обузданной фантазией и плохо скрытым антисемитизмом».157 Khazanov A. M. Nomads and the Outside World. Madison, Wisconsin. 1994. P. XXXIV.
Развернутый разбор работ Л.Н. Гумилева предпринял крупнейший специалист по русской истории — Яков Соломонович Лурье (1926—1996) в своих статьях и монографии «История России в летописании и в восприятии нового времени» (Лурье Я.С. Россия древняя и Россия новая. СПб., 1997). Характеризуя применяемые Л.Н. Гумилевым методы, Я.С. Лурье писал: «При изложении истории Киевской Руси автор в основном опирался на пробелы в летописной традиции, позволявшие ему строить произвольные конструкции; описывая историю последующих веков, он систематически умалчивает о том, что повествуется в летописях, сообщая читателям нечто такое, чего в письменных источниках найти не удается».158 Лурье Я.С. Древняя Русь в сочинениях Л.Н. Гумилева // Звезда. 1994. № 10. С. 171.
Конечный вывод: «Критический разбор работ Гумилева в большинстве вышедших за последнее время статей (имеется ввиду и упомянутая выше статья Л.С. Клейна — Ю.С.) был посвящен именно их идеологии и теоретическим положениям. Но построение Гумилева не только теоретически уязвимо, но и фактически неверно. Поверка его на материале источников по истории Древней Руси обнаруживает, что перед нами не попытка обобщить реальный эмпирический материал, а плод предвзятых идей и авторской фантазии».159 Там же. С. 177. См. также: Лурье Я.С. История России в летописании и восприятии нового времени // Я.С. Лурье Россия древняя и Россия новая, СПб., 1997.»
СЕМЕНОВ Ю. И. Философия истории. (Семенов Юрий Иванович (р. 1929) — доктор исторических наук (1963), профессор по кафедре философии (1964). В настоящее время — профессор Московского физико-технического института и Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова, главный научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН.Автор около 300 научных работ)