Воспоминания о профессоре Якове Авадьевиче Бирштейне
7 апреля этого года исполнилось сто лет со дня рождения Якова Авадьевича Бирштейна (1911-1970) — выдающегося зоолога и не менее выдающегося университетского профессора («профессора» надо бы написать с большой буквы). К сожалению, он умер, не дожив и до шестидесяти. Но в памяти знавших Якова Авадьевича он остается живым навсегда. Узкой специальностью Я.А. Бирштейна была карцинология (изучение ракообразных), но круг его интересов был гораздо более широким, охватывающим многие проблемы зоологии и биологии в целом. Его основные работы посвящены пещерной фауне (биоспелеологии), происхождению глубоководной фауны и зоогеографии. Как карцинолога-систематика его интересовали прежде всего равноногие ракообразные — представители отряда Isopoda. Это одна из древнейших групп беспозвоночных, существующая на Земле по крайней мере 300 миллионов лет и насчитывающая более 5 тысяч ныне живущих видов. Авторитет Якова Авадьевича Бирштейна как специалиста был необычайно высок. Недаром в его честь названы 57 видов, а кроме того — 5 новых родов разных беспозвоночных животных. Таким списком редко кто может похвастаться. Это знак особого признания его заслуг сообществом профессионалов. Биография Я.А. Бирштейна еще не написана. Опубликованных воспоминаний, к сожалению, тоже мало. Поэтому пытаюсь записать то, что сохранила память.
Вспоминается 1965 г. Биофак МГУ, комната большого практикума на кафедре зоологии беспозвоночных. Столы для студентов образуют два ряда: один — вдоль окон, другой — параллельно ему, посередине комнаты. К центральному ряду справа, как перекладина у буквы «Т», приставлен стол для преподавателя. На нем — раскрытые книги и оттиски статей. Курс лекций по зоогеографии читает Яков Авадьевич Бирштейн. Он в белоснежном халате (тогда принято было вести занятия в халате), стройный, поджарый, с точеными чертами лица. Во время лекции он порой присаживается на краешек стола, как-то хитро закручивая одну ногу вокруг другой. Хорошо помню эту его позу, казалось бы, неудобную, но для него очень характерную. Ближе к перерыву откуда-то извлекаются трубка, кисет и круглая коробочка с табаком. Продолжая рассказывать, Яков Авадьевич начинает совершать непонятные для непосвященных манипуляции с трубкой. Орудует какими-то железками, наполняет трубку табаком, утрамбовывает его, готовит всё к тому, чтобы её раскурить. Мы в свою очередь как завороженные, наблюдаем за всеми этими движениями, продолжая, однако, внимательно слушать.
Того, что нам рассказывает Яков Авадьевич, нет ни в каких учебниках. Это есть только у него в голове, ну и отчасти, видимо, в множестве статей и книг, прочитанных им на разных языках. Будучи студентами 5-го курса, мы это уже прекрасно понимаем и стараемся не пропустить ни слова. Кто-то стремится всё записать, кто-то целиком отдается слушанию. Но равнодушных нет — всё рассказываемое Бирштейном почему-то всегда интересно.
Лекторская манера Якова Авадьевича была предельно простой, напрочь лишенной пафоса, театральности или каких-либо традиционных ораторских приемов. Да ему это и не нужно. Его слушают и так. А слушают, потому что нутром ощущают: за простотой формы кроется нечто глубокое, таящее в себе неизвестное и потому не столь уж простое. Иногда Яков Авадьевич по ходу лекции задавал вопросы, на которые не было ответа, и это обстоятельство специально им подчеркивалось. Например, в курсе зоогеографии он рассказывал о работах Л.С. Берга по эволюции рыб и других позвоночных животных, и из этих работ следовало, что для эволюции не хватает времени. Не хватает, если допустить, что эволюция шла с постоянной скоростью — такой же, как в течение последних 500 миллионов лет, для которых у нас есть палеонтологическая летопись.
Во всяких разговорах «за науку» Яков Авадьевич никогда не боялся признать, что чего-нибудь не знает или не понимает. — А чёрт его знает, почему так! Такое от него можно было услышать весьма часто. Чёрта вообще любил поминать. Об этом совершенно справедливо было написано даже в какой-то статье, посвященной памяти Якова Авадьевича.
Говоря о том, что лекции Бирштейна были лишены театральности, я несколько лукавлю. Театральности как некой специальной формы поведения, направленной на привлечение внимания публики, не было, а вот природный артистизм был, да еще какой! Сейчас я понимаю, что Яков Авадьевич был чертовски красив, хотя тогда, по молодости, этого не сознавал. Образцом мужской красоты считал Якова Авадьевича художник Роберт Рафаилович Фальк. Это говорила вдова художника — Ангелина Васильевна Щекин-Кротова. Она принимала нас, небольшую группу молодежи, в мастерской Фалька в знаменитом «Доме Перцова», памятнике модерна начала ХХ века, недалеко от храма Христа Спасителя (правда тогда, в конце 1960-х, храма не было, а на его месте был общедоступный открытый бассейн для плавания). Ангелина Васильевна училась с Яковом Авадьевичем в одном классе — отсюда и знакомство. А привел нас в мастерскую сын Я.А. Бирштейна — Вадим. Он учился на биофаке на курс младше меня, и у нас было много общих знакомых. Зная, что у Фалька был портрет Якова Авадьевича, мы попросили Ангелину Васильевну его показать. Портрет меня несколько разочаровал. Бирштейн казался не вполне похожим на самого себя. Впрочем, и Вадим считает, что портрет этот, находящийся сейчас в Челябинской областной картинной галерее, не очень удачен.
Яков Авадьевич был предельно искренним человеком, и своего отношения к окружающему вовсе не скрывал. Понятно, что эта искренность, внутренняя честность, сочетающаяся с глубокой принципиальностью во всех вопросах (и в науке, и просто в жизни), не раз мешали его карьере. Чего только стоит история с акклиматизацией многощетинкового червя нереис (Nereis succinea).
Идея переселения нереиса из Азовского моря в Каспийское для улучшения недостаточной кормовой базы осетров высказывалась еще в начале 1930-х годов. В 1936 г. начались экспериментальные работы, а в 1939-40 гг. под руководством и при непосредственном участии Я.А. Бирштейна и Л.А. Зенкевича была осуществлена и сама перевозка червей. Нереис успешно прижился на новом месте, размножился, и, когда после окончания войны исследования на Каспии возобновились, стало ясно, что результаты превзошли все ожидания — нереис стал одним из самых массовых кормовых объектов осетра. В некоторых местах кишечники пойманных осетров были просто набиты нереисами. Сейчас, спустя годы, мы можем с полным основанием считать, что предпринятая тогда интродукция нереиса, нового для экосистемы вида, была редким примером в высшей степени удачного крупномасштабного эксперимента, к тому же с очень важными в практическом отношении результатами. Министерство рыбного хозяйства дважды (в 1948 и 1953 гг.) выдвигало работы по акклиматизации нереиса в Каспийском море на Сталинскую премию, бывшую в то время самой престижной премией в стране.
Однако нашлись злопыхатели, старавшиеся всеми силами очернить исследователей. Особенно отличался гидробиолог Н.В. Лебедев, посылавший в комитет по Сталинским премиям настоящие доносы, в которых безапелляционно утверждалось, что нереисы будто бы съели в Каспии тех беспозвоночных, которые раньше были основными кормовыми объектами осетра. По сути это было прямое обвинение во вредительстве. Но на дворе, слава Богу, был всё же не 37-й год. А то не учил бы нас Яков Авадьевич зоогеографии и другим наукам. И хотя доводы Лебедева не выдерживали никакой критики, поскольку не были подтверждены реальными данными, Бирштейн и Зенкевич вынуждены были бросить все свои дела и защищаться от необоснованных обвинений. Они написали подробный ответ в отдел науки ЦК КПСС (копия этого документа была любезно переслана мне Вадимом Бирштейном), а в 1956 г. в «Бюллетене Московского о-ва испытателей природы» вышла обстоятельная статья Якова Авадьевича, где подытоживались результаты изучения акклиматизации нереиса в Каспийском море. В этой же статье была показано, что доводы Н.В.Лебедева, который к тому времени опубликовал статью в «Вестнике Московского университета», не основываются на реальных фактах.
Когда мне говорят, что негоже говорить о прегрешениях людей, которых уже нет в живых («о мёртвых— хорошо или ничего»), я вспоминаю другое высказывание, которое представляется мне более справедливым. Принадлежит оно французскому поэту и эссеисту Полю Валери, а слышал я его от Георгия Георгиевича Винберга. Звучит оно так: «Мертвым мы должны то же, что и живым, а именно — правду». Мне кажется, что носители добра и зла должны быть названы. Яков Авадьевич многого натерпелся в жизни. Судьба нередко была к нему несправедлива. Но всегда были и те, кто по-настоящему ценил его и поддерживал. И это не только обожавшие его ученики, но и старшие коллеги. В первую очередь, конечно, нужно назвать Льва Александровича Зенкевича. Когда я учился на кафедре, то там устно передалась одна история. Будто бы когда-то давно Зенкевич с Бирштейном ехали вместе в трамвае и какой-то тип стал что-то хамское говорить по поводу национальности Якова Авадьевича. И тогда Лев Александрович (а он был человек крупного сложения и отличался недюжинной силой) взял обидчика за грудки и просто выставил из трамвая.
В мрачный период лысенковщины, к которой еще добавлялась «борьба с космополитизмом» (а попросту говоря, политика выживания евреев со всех сколько-нибудь значимых должностей), Яков Авадьевич вынужден был уйти из МГУ (точнее — остаться только на полставки), а основным местом работы выбрать Ярославский пединститут. Ярославцам, конечно, повезло, и Бирштейна там до сих пор помнят и чтят, но надо помнить, что не от хорошей жизни он там оказался. Затем благодаря стараниям Зенкевича его всё же удалось вернуть на кафедру.
Конечно, не только биология интересовала Якова Авадьевича. Он был высокообразованным человеком, свободно ориентирующимся во всей мировой культуре. Много читал художественной литературы, прекрасно разбирался в архитектуре и изобразительном искусстве (чему способствовало и то, что профессиональными художниками были его родной брат Макс Авадьевич и жена брата — Нина Николаевна Ва-толина). Кроме того, Яков Авадьевич относился к той, на самом деле немногочисленной когорте людей, которые по-настоящему любят и понимают стихи. Он знал наизусть много стихов, и не только самых знаменитых поэтов. К сугубо научной книге «Глубоководные равноногие ракообразные (Crustacea, Isopoda) северозападной части Тихого океана» (М.: Изд-во АН СССР, 1963 г.) он дал эпиграф из Леонида Мартынова:
«Я изучил морское дно.
Оно пустынно и темно.
И по нему объят тоской
Лишь таракан ползет морской».
Если знать, что «морской таракан» — это официальное название крупного морского рачка Mesidothea, представителя как раз отряда равноногих (Isopoda), то понимаешь, сколь удачен эпиграф. Правда, в академическом издательстве так не считали, и Якову Авадьевичу пришлось долго убеждать редакторов не снимать эпиграф. Но в конце концов удалось уговорить, и книга вышла с эпиграфом.
Начало лета 1970 г. — тяжелейшее для кафедры зоологии беспозвоночных. В больнице с диагнозами, не оставляющими надежд на выздоровление, лежат заведующий кафедрой академик Лев Александрович Зенкевич и его заместитель, ведущий профессор кафедры Яков Авадьевич Бирштейн. Зенкевич умирает 20 июня, и об этом решено уже не говорить Якову Авадьевичу. Мне надо было уезжать в экспедицию в Лапландский заповедник. До отъезда видел Якова Авадьевича в последний раз в больнице. Он лежал под капельницей, сильно исхудавший, обросший щетиной. И без того острые черты лица еще более обострились. Когда я взглянул на его профиль, то меня поразило сходство с каноническим образом Христа — именно так его изображали на полотнах старых голландских и немецких мастеров. И еще промелькнула мысль — Христос был евреем. До этого я никогда об этом не задумывался.
Уже будучи в заповеднике, получил печальную телеграмму от своих родителей: «Вчера похоронили Якова Авадьевича». Он скончался 8 июля 1970 г. Много лет спустя, в воспоминаниях Ю.С. Селю (врача-ветеринара, хорошо знавшего Я.А Бирштейна) я прочитал, что на панихиде Якова Авадьевича, проходившей в вестибюле Зоологического музея, играла на рояле Мария Вениаминовна Юдина. Когда я это узнал, то почувствовал на душе какое-то успокоение. Хорошо, что прощание с Учителем было освящено музыкальным гением. А ведь М.В. Юдина была не только великой пианисткой, она была также из тех в высшей степени благородных и абсолютно бескомпромиссных людей, к которым относился и Яков Авадьевич.
Алексей Гиляров,
докт. биол.наук,
профессор биологического
факультета МГУ
Все снимки любезно предоставлены сыном Я.А. Бирштейна — Вадимом Яковлевичем Бирштейном, сейчас живущим в США, автором нескольких книг по истории советской науки в условиях толитаризма
(Публикуется в сокращении. Полная версия опубликована на сайте библиотеки Биологического факультета МГУ (www.bio.msu.ru) и будет напечатана в №8 журнала «Природа» за 2011 г. вместе с другими материалами в память о Я.А. Бирштейне.)
Большой человек!