Здоровое равнодушие

Недавно я увидела по телевизору интервью с журналистом и деятелем Рунета Антоном Коробковым-Землянским.

В частности, его спросили о гей-парадах, и он ответил, что к этому надо относиться со здоровым равнодушием. Если, мол, что-то меня напрямую не касается, то на это лучше не обращать внимания. И пояснил: если соседи бьют ребенка, то это меня, да, касается. Но если соседи бьют посуду, то пусть бьют, это их дело. Мысль вполне понятная. Весь вопрос в том, что человека, по его представлениям, касается, а что нет.

Но я задумалась над этим сочетанием — здоровое равнодушие. По какой причине Коробков не захотел воспользоваться дежурным словом толерантность, а выбрал нестандартное, даже парадоксальное сочетание? Парадоксальное оно вот почему. Дело в том, что русское слово равнодушие окрашено в особые тона. Конечно, можно сказать, например, твое равнодушие к пиву — и тогда мы почти ничего не узнаем о человеке, о котором говорим. Может, вообще он пламенный, а вот к пиву равнодушен, т.е. безразличен. Другое дело — равнодушный человек. Это холодный, плохой человек. А неравнодушный человек — отзывчивый и хороший. И равнодушие просто так, без контекста, — это скорее что-то плохое. У Достоевского в «Бесах» есть сочетание болезнь равнодушия. И вот поди ж ты. Нам говорят о здоровом равнодушии, и мы прекрасно понимаем, о чем речь. И даже примерно понимаем, почему человек избегает слова толерантность.

Вообще русское слово толерантность имеет интересную историю. Оно употреблялось еще в середине XIX в. — у Лескова, Достоевского и т. д. Вот пример, где оно использовано вполне современно: «Общество упорно отказывается дать свидетельство своей толерантности по отношению к людскому разномыслию, разно-чувствию и разностремлению, а в то же время само в собирательном составе своем не обнаруживает, чтобы оно опиралось на твердой почве самостоятельных мнений, и в несогласном шуме своем напоминает лишь ветром колеблемые трости». [Н.С. Лесков. Русские общественные заметки (1869)]. На английский это слово здесь вполне можно было бы перевести как tolerance. Аналогично и с другими европейскими языками. Потом слово толерантность как-то подзабылось за ненадобностью, вернее, осталось только в качестве биологического термина. А в последнее время, в ходе интенсивного освоения «западных» ценностей, вошло в моду. Однако многие люди сразу его невзлюбили.

Вот представим себе: узнают люди новое слово. Что же оно значит? Им говорят: ну, это по-русски терпимость. Да и словари пишут: толерантность, мол,— это терпимость к чужому образу жизни,поведению, чужим обычаям, чувствам, верованиям, мнениям, идеям (Брокгауз и Ефрон, правде толкуют толерантность более узко, как веротерпимость). Ну хорошо, вот есть два слова — терпимость и толерантность. Но язык не терпит дуплетов. И они сразу начинают как-то притираться, распределять сферы влияния, диссимилироваться. А как они распределяются — это вообще-то довольно предсказуемо. Когда одно и то же в русском языке можно назвать русским словом, даже если это и калька с иностранного, или заимствованием, то можно предположить, что первое будет дрейфовать в направлении чего-то исконного, а также внутреннего, связанного с чувствами, искреннего и относящегося скорее к отдельному человеку, а второе будет осмыслено как что-то несколько чуждое, связанное с поведением, возможно фальшивое, а также скорее социальное. Например, верность и преданность— это в душе конкретного человека, а лояльность — в поведении, возможно и лицемерном, и это нечто более общественное. Когда слово лояльность только появилось в русском языке, это было не так.

Так примерно и вышло с терпимостью и толерантностью. Сейчас очень часто противопоставляют плохую толерантность хорошей терпимости. Вот типичный заголовок статьи: «Толерантность: терпимость или вседозволенность?» Многие люди говорят: ненавижу толерантность, по -тому что толерантность значит «Моя хата с краю, ничего не знаю». Другие говорят: не надо учить детей толерантности, толерантность — это пораженчество. Толерантность часто связывают с равнодушием, опять-таки по контрасту с терпимостью. В терпимости очень ясно ощущается глагол терпеть; в частности, возникает ассоциация с другим его значением: терпеть боль. Мол, мы, страдая, терпеливо выносим недостатки других людей, как терпят боль, холод, голод. Соответственно в случае толерантности мы не то что терпим, а просто ничего не чувствуем. Особенно же характерна подобная риторика для православных текстов: «Терпимость — это русское понятие, которое возникло из православного отношения к жизни. <…> Мы должны терпеть несовершенство других, понимая, что и сами несовершенны. Таким образом, терпимость предполагает активную оценку действительности: четкое разделение хорошего и плохого, и терпение по отношению к тому, что еще не в силах измениться к лучшему. Толерантность — это западный термин, который возник из либерального отношения к жизни. Он не синоним терпимости, потому что за ним стоит совершенно другая концепция. <…> Поэтому толерантность безразлична к понятиям хорошо или плохо в абсолютном смысле этих слов. Она ориентируется на временные понятия, которые обеспечивают текущее спокойствие. <…> Человек должен быть безразличен ко греху, извращениям и растлению других людей, т.е. ко всему, что его лично не касается. При этом он сам может всё это совершать, требуя толерантности к себе со стороны других» (см. www.missionary.su/theology/13.htm)

Между тем, например, у Владимира Соловьева было другое понимание терпимости: «Так называется допущение чужой свободы, хотя бы предполагалось, что она ведет к теоретическим и практическим заблуждениям. И это свойство и отношение не есть само по себе ни добродетель, ни порок, а может быть в различных случаях тем или другим, смотря по предмету (наприм., торжествующее злодеяние сильного над слабым не должно быть терпимо, и потому «терпимость» к нему не добродетельна, а безнравственна), главным же образом смотря по внутренним мотивам, каковыми могут быть здесь и великодушие, и малодушие, и уважение к правам других, и пренебрежение их благу, и глубокая уверенность в побеждающей силе высшей истины, и равнодушие к этой истине». Это очень близко к тому, как понимают толерантность те люди, которые являются ее адептами: даже не соглашаясь с позицией другого, пытаться его понять и, даже не понимая, признавать право другого человека жить по-своему. До тех пор, разумеется, пока это не затрагивает права других людей.

Часто заимствуется слово, которое как будто имеет аналог в языке. Но аналог имеет совсем другие ассоциации, другую культурную «бахрому». И вот берется новое слово, берется вместе с целым пластом представлений и ассоциаций. Но тогда слов оказывается два, и тут уж они начинают конкурировать по внутренним законам языка. Пока непонятно, чем дело кончится с толерантностью и терпимостью. Поживем — увидим.