Книга Дины Хапаевой «Кошмар: литература и жизнь» была анонсирована на объявлении длинного списка премии «Просветитель» как «популярное литературоведение». Сама попытка написать популярно о той области знания, которая популяризации практически не поддается, заставляет отнестись к книге с большим интересом.
Действительно, по оглавлению можно сказать, что речь пойдет о Гоголе, Достоевском, Лавкрафте, Пелевине, Томасе Манне. Однако несмотря на это — сразу раскрою карты, — книга не популярная и не литературоведение. Или скажем так: литературоведение играет в замысле автора вспомогательную роль. О чем, впрочем, открыто говорится в начале книги. Цель же — исследование кошмара как особого ментального состояния (в противоположность, надо полагать, бодрствующему сознанию) на материале литературных произведений и попытка понять место кошмара в современной культуре. Возможно, это лучше назвать словами «междисциплинарное исследование», тем более что сама Дина Хапаева — прежде всего историк и социолог, сотрудник Смольного института свободных искусств и наук, а сейчас — исследователь Хельсинкского университета.
Дать исчерпывающую рецензию на эту книгу так же сложно, как, вероятно, определить любое филологическое понятие. Соль, вероятно, в том, что книга всё-таки не популярная по характеру своему — с ней хочется спорить, но спорить можно только с оригинальным исследованием, научно-популярные произведения в большинстве своем рассчитаны на более ровное восприятие.
Анализируя произведения Гоголя, Достоевского, Лавкрафта, Пелевина и Томаса Манна, Дина Хапаева конструирует определение кошмара как ментального состояния, для которого характерны особые отношения со временем (темпоральность — в кошмаре мы можем переноситься в любой момент времени в прошлом и будущем), невыразимость вербальными средствами (его принципиальная антивербальность и иррациональность), кружение и постоянное возвращение в исходную точку, которые рождают образ воронки.
Это определение затем прикладывается к современной культуре, и автор констатирует: в настоящее время кошмар как особое состояния сознания, ранее бытовавший в культуре лишь как исключительное состояние, сейчас переходит в повседневность— превращается в продукт массового потребления.
Краткое описание того, о чем повествует автор, впрочем, не дает представления о том, что в книге наиболее интересно. На мой взгляд, в ней прежде всего важна собственно литературоведческая идея назвать кошмар особенным элементом в структуре художественных произведений и рассмотреть развитие литературы от XIX до конца XX века с точки зрения того, каким образом представлен кошмар и какие функции он выполняет. Таким образом, Дине Хапаевой удается объединить в едином процессе развития литературы реализм XIX и фэнтези XX века. Но в ходе рассуждений автора создается впечатление, что кошмар настолько всеобъемлющ, что может вместить почти любое литературное явление: все хронотопы, не соответствующие линейному ходу времени, можно назвать кошмаром; всякая изображаемая гармония оказывается чреватой кошмаром, и эта вольность определения кошмара несколько настораживает.
Другая особенность книги — неровность изложения. Повествование начинается с «Петербургских повестей» Гоголя — на их примере Дина Хапаева очень элегантно раскрывает сложность отношений автора и читателя в восприятии произведения. Однако далее, в части о Достоевском, происходит что-то вроде сбоя регистра: автор начинает активно полемизировать с Бахтиным и его интерпретацией творчества Достоевского как мениппеи. Всё бы неплохо, но в книге нет определения мениппеи и практически нет изложения теории Бахтина — одного из столпов достоеведения. У читателей, не знакомых с бахтинскими концепциями диалогичности и полифонии романов Достоевского, эта часть книги может оставить впечатление малопонятного спора о чем-то своем с большим числом специальных терминов.
Далее автор возвращается к более популярному стилю, который, впрочем, постепенно превращается уже в публицистику. Собственно, довольно отчетливо публицистическая нота прозвучала уже в главе о Викторе Пелевине: «Петькина амнезия, как и историческая амнезия в сознании современных россиян, скрыла всё то, что происходило при советской власти между 1917-м и серединой 90-х гг.». Но в полной мере публицистичность проявляется во втором разделе книги, озаглавленном «Кошмар культуры».
Здесь настойчиво повторяется мысль о практически полной победе кошмара как способа представления мира в современной культуре: кино, компьютерных играх, книгах. Этот общий для европейской цивилизации процесс в случае России связывается с уже упоминавшимся «провалом исторической памяти» в части советского периода истории нашей страны. Завершается же книга вполне публицистическим предостережением об опасности «вживления» кошмара в культуру: «Последствия массового потребления кошмара в современной культуре особенно непредсказуемы потому, что материализация кошмара совпала с ощущением утраты смысла культуры, кризисом научной рациональности и с радикальными изменениями восприятия времени. Культура, захваченная нелюдьми [в данном случае имеются в виду новые «массовые» персонажи фильмов и книг — вампиры, маги, оборотни и пр. — О.З.], как корабль — пиратами, сживается с новым чувством реальности. На горизонте встает кошмар — материализация готических перспектив».
Действительно, концепция кошмара, изложенная Диной Хапаевой, как будто однозначно приводит к этому финальному утверждению, однако к концу книги возникают вопросы к самой концепции. Дело в том, что, говоря о кошмаре в литературе, называя Гоголя, Достоевского, готический роман, Томаса Манна и Лавкрафта, Пелевина, упоминая даже Толстого и не очень принятых среди литературоведов Толкиена и Лукьяненко, автор ни разу не называет Франца Кафку. А ведь говорить о кошмаре в литературе и не вспомнить Франца Кафку с его болезненными превращениями, длиннейшими описаниями бытия, лишенного любого смысла, его удивительным — поистине кошмарным — хронотопом — это, наверное, то же самое, что говорить о квантовой механике и вдруг забыть про Гейзенберга. Можно допустить, автор не считает Кафку полностью самостоятельным писателем в отношении «кошмароведения» или по каким-то причинам для книги не так уж важен Кафка, но почему его нельзя назвать хотя бы единожды на протяжении более трехсот страниц. Пожалуй, именно этот вопрос я хочу задать автору.
Ольга Закутняя
Страница Дины Хапаевой на сайте Хельсинкского университета www.helsinki.fi/collegium/english/staff/Khapaeva/khapaeva.htm