«Проза» физика-теоретика

В заглавии кавычки не только потому, что так называется недавно мною прочитанная книжка: «В.Б. Берестецкий ¹. Проза. Составители: Татьяна, Ирина, Юлия Берестецкие, Бостон (Boston) – 2010», но и потому, что слово проза, когда оно не литературоведческий термин, имеет переносное значение: проза служит противопоставлением поэтичности или возвышенного: проза поэта, а особенно – проза жизни. Хочу, чтобы переносное значение не мешало. Книжка напомнила, что один из крупнейших советских теоретиков Владимир Борисович Берестецкий писал не только научные статьи, обзоры, монографии по актуальным вопросам теоретической физики, но и оставил в наследство три повести:

«Байгурская школа», «Новый мир».1976, #2;

«Семинар», «Природа».1977, #6;

«Диотима», «Химия и жизнь»,1989, #11.

«Байгурская школа» вышла при жизни Владимира Борисовича. Умер он даже по тем временам рано, в январе 1977 года, ему ещё не исполнилось 64 года. Повесть «Байгурская школа» вышла под псевдонимом Вл. Волков, но надо сказать, многие, особенно физики-теоретики школы Ландау или близкие ей, знали фамилию автора. Повесть «Семинар» вышла после смерти автора. Она имела короткое предисловие. В нём Виктор Михайлович Галицкий и Игорь Юрьевич Кобзарев, коллеги и друзья Владимирa Борисoвича, открыли, кто такой Вл. Волков и сообщили читателям «о скоропостижной кончине 25 января этого года [1977] одного из известнейших физиков-теоретиков нашей страны». Грустно констатировать, но не могу этого не сделать: ни В.М. Галицкого, ни И.Ю. Кобзарева нет в живых. Повесть «Диотима» спасла от забвения О.А.Владимирова. Это её публикация в журнале «Химия и жизнь» почти через тринадцать лет после смерти автора. Подозреваю, что О.А. Владимирова – довольно прозрачный псевдоним вдовы автора Ольги Артемьевны Берестецкой (см. Приложение). Друзья называли её Олеся. Была она очень красива и обаятельна. Думаю, многие черты Маши из «Байгурской школы» В.Б. почерпнул у Олеси.

Я не могу сказать, что мы были дружны с Владимиром Борисовичем. Но, по-моему, имею право сказать, что у нас были тёплые отношения. Со мной отнюдь не все согласны, но мне хочется думать, что действует своеобразный закон транзитивности: друзья друзей – друзья. Я был близок с А.И. Ахиезером, с Л.Д. Ландау (с Дау, как все перечисленные его называли, и я тоже), с Е.М. Лифшицем. Мне казалось, это сближало меня и с Владимиром Борисовичем. Наши встречи на семинаре Ландау не исчерпывали общения. Но непосредственных встреч было, к сожалению, немного. Некоторые хочу вспомнить. Вспоминаю и воспоминания доставляют удовольствие. Хотя бы поэтому, стоит их записать. Осуществлю своё желание чуть ниже. «Проза» Берестецкого заслуживает того, чтобы написать о ней вне зависимости, знаком ты был с автором или нет.

Для двух из повестей, для «Байгурской школы» и «Семинара», источником, служат впечатления автора от знакомых ему научных коллективов и тех семинаров, которые он посещал.

Повесть «Семинар» – слегка завуалированное описание семинара Ландау. Думаю, даже двух его семинаров: одного – в Институте физических проблем (ИФП) и другого – в Институте теоретической и экспериментальной физики (ИТЭФ). В ИФП при жизни Ландау я бывал много раз, и, конечно, в том, кого автор назвал черноволосым, узнал Ландау, хотя вложенные в его уста слова не очень похожи на реплики, часто повторяемые Ландау. Возможно, это сделано нарочно. Ведь не напрасно Владимир Борисович как бы «привязывает» «Семинар» к Ленинграду, а оба семинара Ландау были в Москве. В ИТЭФе я не был, не знаю, какая там доска в зале, где происходят семинары. Описанная в повести довольно подробно доска совсем такая, как была в ИФП. Не слишком важно, с какого конкретного семинара списаны подробности.

Я не пытался, перечитывая повесть, сообразить, какой персонаж, кого из советских физиков напоминает. Более 30 лет назад, наверное, это было проще. Правда, насколько помню, я узнал лишь немногих и тогда. Портреты участников семинара чуть шаржированы. Несомненно, автор ставил перед собой задачу развеселить читателя, знакомого с описываемой средой, заставить его улыбнуться и даже посмеяться. И эту задачу он выполнил. Но рассмешить читателя – отнюдь не главная задача, которую решил Владимир Борисович. «Семинар» – своеобразное научно-популярное произведение. В нём есть некоторое количество сведений о результатах, полученных в исследованиях по физике элементарных частиц. Но не это – главное. Главное, что узнают читатели, а многие знакомятся впервые, это – обстановка, в которой ведутся дискуссии, в которой свежие научные новости становятся общим достоянием, обстановка, в которой живут все те, кто добывает новое знание о невообразимом микромире, столь непохожем на макромир вещей и предметов, окружающих исследователя, – на привычный мир, в котором живут и участники семинара, и все остальные люди.

Для той страны, в которой мы жили (а автор в другой и не жил вовсе), есть в семинаре, описанном в «Семинаре», удивительная черта. Участвуют в его работе люди разных возрастов, различного научного опыта и положения. Конечно, как во всяком сообществе, и в этом коллективе собравшихся приблизительно на два часа (на столько, на сколько длится семинар) научных работников различных учёных степеней и званий, аспирантов и студентов, существует иерархия. Как бы поточнее выразиться? Иерархия не определяется формальным табелем о рангах. Главное – это знание того, о чём идёт речь, и, конечно, умение вникнуть, разобраться в новом, отличить новое от старого, выдающего себя за новое. Впервые появившийся на семинаре, привыкший к абсолютно другой практике – главный тот, кто либо из вышестоящего учреждения, либо свой начальник – не сразу привыкает к тому, что аспирант уверенно спорит с маститым академиком.

Не всё сказанное мною буквально почерпнуто из повести В.Б. Хорошо помнится обстановка на настоящем семинаре Ландау в ИФП. Такое трудно забыть. Как и многие другие, я испытывал радость, присутствуя на семинаре. Даже тогда, когда, отнюдь не без напряжения, докладывал свою новую работу и волновался, как она будет принята. Ощущение праздника, в котором семинар – центральное событие, было стимулом добиваться возможности ездить из Харькова в Москву. Добивался. Ездил нередко. Забыть свои ощущения невозможно.

Жанр повести «Байгурская школа» не тот, что у «Семинара». «Бaйгурскую школу» рискну отнести к жанру научной фантастики. Когда она писалась, научная фантастика была очень модна. Особенно популярна была антиутопия. Читателей тех лет привлекали страшилки. Их именовали по-разному. Например, романы – предупреждения. Впервые были прочитаны знаменитые антиутопии Оруэлла и Замятина, зачитывались с трудом пробивавшимися к читателю романами А. и Б. Стругацких. Необычайно популярен был Станислав Лем. Рисуя далёкое и не очень далёкое будущее, фантасты пытались показать, не опираясь на надоевшие штампы, что из себя будет представлять жизнь общества. Картина получалась невесёлая.

Задача, которую поставил себе Берестецкий скромнее и в каком-то смысле противоположная. Прежде всего, он ограничился одним сравнительно небольшим научным коллективом, а вся фантастичность свелась к тому, что он поставил этот коллектив в совершенно невозможную в советской действительности ситуацию: освободил от опеки всех надзирающих и руководящих органов, а руководство доверил талантливому, широко мыслящему научному руководителю. Уверен, В.Б., хорошо знавший обстановку и в ИФП при Капице, и в ИТЭФ при Алиханове, и в Институте ядерной физики Сибирского отделения АН под руководством Будкера, когда задумывал свою повесть и писал её, мечтал: «Если бы…». Неплохо было бы, если бы сегодняшние руководители наукой в России пере- или прочитали повесть Владимира Борисовича Берестецкого. Уверен, это было бы очень полезно. Правда, только в том случае, если они искренне заинтересованы в развитии науки в новой России.

Наконец, «Диотима». Она, в отличие от двух других повестей «Прозы», не имеет своим источником профессиональные впечатления и переживания физика-теоретика. Автором этой повести мог бы быть тонко чувствующий, талантливый человек любой профессии. Но написал её Владимир Борисович. И я испытываю благодарность к автору. Источник повести – диалоги Платона. Диалоги Платона – прекрасное чтение. Уважение Сократа и преклонение перед Сократом, по-моему, многих (меня в том числе) сопровождают всю взрослую жизнь. Не знаю, как других, меня, признаюсь, любовь Сократа к прекрасным юношам несколько коробила. Думаю, Владимир Борисович испытывал похожее чувство. И он решился на смелый поступок: высказался, написав повесть «Диотима». В ней главный герой, от имени которого ведётся изложение, врач по профессии, в качестве хобби серьёзно увлечённый историей литературы, «филолог досуга», как назвал его автор, «обнаружил» неизвестный диалог Платона – диалог между Сократом и Диотимой, переведённый будто бы Петраркой с греческого на латинский язык.

Герой Берестецкого греческого не знает и поэтому не может быть уверен в подлинности диалога. Диотима по сюжету повести не только собеседница Сократа, но и его любовница. Напомню, что Диотима не создана воображением автора, о ней упоминает Сократ в диалоге «Пир», чтобы в её уста вложить свои мысли о любви. Говоря о ней (в пире она не принимает участия), Сократ упоминает чуму. Она добилась десятилетней отсрочки чумы для афинян. В повести есть сюжетный ход, оживляющий разговор Сократа и Диотимы. Диотима пытается преувеличить свои заслуги, утверждая, что «спасла афинян от чумы», но Сократ её поправляет: «Не спасла, ты отсрочила чуму, действительно, надолго». Согласно «Пиру» – на десятилетие.

Повесть «Диотима» не ограничивается диалогом. У героя, от чьего имени ведётся рассказ, есть друг, как и он, «филолог досуга» Егор Челестов – математик. Ему «нашедший» петрарковский перевод диалога Платона доверяет больше, чем себе: Егор – знаток греческого языка и более глубоко чувствует античность. Он «удостоверяет подлинность» диалога, что даёт автору возможность высказать суждение о различии доказательств: истинного и основанного на доверии к авторитету. Мне показалось, что рассуждение навеяно историей с варитронами – несостоявшемся открытии Алихановыми в космических лучах частиц с массами, промежуточными между электронной и протонной, в которое многие поверили. Но главное в повести «Диотима» не в этом, конечно, а в своеобразной реабилитации великого Сократа. Не стоит приводить длинные цитаты, но несколько слов, думаю, будут полезны. Во второй главе, где рассказчик и Егор обсуждают содержание диалога, Егор, в частности, говорит собеседнику: «Если и приписывать ему (автору диалогов Платону, М.К.) пропаганду «платонической любви», то именно в смысле любви к юношам. Вспомни, как любил Сократ своих учеников». Поверив в подлинность диалога, нашедший его главный герой повести решается диалог опубликовать, а публикацию сопровождает такими словами: «И я решаюсь опубликовать эту рукопись как подлинное сочинение Платона о том, как Сократ открыл, или изобрёл, или придумал – не знаю, как сказать правильнее – любовь, любовь к женщине.» Не улыбайтесь иронично! Этим словам предшествует, например, такое высказывание: «К этому времени я уже считал, что кое-что знаю и понимаю. Я пробирался сквозь противоречивые конструкции Лауры (речь идёт о петрарковской Лауре, М.К.), и тут мною овладело наивное возмущение, переросшее в филологическую проблему. Откуда этот дуализм? Женщина, дух неземной, неприкосновенный объект поклонения, никак и никогда не пересекается с той женщиной, которую кладут с собой в постель…» Так во времена Петрарки. А во времена Сократа? «А эллины были свободны», – цитата…

Повесть Берестецкого, конечно, стилизация. Как мне показалось, высокого уровня. Тех, кто общался с Ландау не только на семинаре, кто неплохо знал его близкое окружение, поймут: чтобы задуматься о проблемах, которым посвящена повесть «Диотима», требовалась душевная свобода и смелость.

Я рад, что, пусть через много лет после её написания, прочёл «Диотиму». К тому, что сохранила память о Владимире Борисовиче Берестецком, добавились черты, о которых не подозревал. И ещё одно. Меня несколько лет назад, как ни странно, заинтересовала Диотима. Вот почему. Я вспомнил о своём давнем, ещё в Москве, разговоре со своим добрым знакомым, с Борисом Яковлевичем Левиным. Он был прекрасным математиком и знатоком поэзии. Вспомнил, что ему понравилось моё наблюдение о перекличке Пастернака с Платоном («Пир») и Пушкиным («Пир во время чумы»). В стихотворении «Лето» Пастернак задаёт вопрос: «Откуда же эта печаль, Диотима?» Я написал небольшое эссе «Бессмертья … последний залог». Приятно было узнать, что Диотима заинтересовала и Владимира Борисовича. Хотя хорошо понимаю, что за века существования платоновских диалогов интересовавшихся Диотимой было не счесть.

* * *

Удивительное дело. Есть люди, которые оставляют о себе заметную память при том, что близкого общения с ними почти не было. С Владимиром Борисовичем Берестецким я общался считанное число раз. О наших встречах у меня сохранилось приятное воспоминание. Но главное – то, что они запомнились. Со многими людьми я встречался чаще и больше, но при этом в памяти ничего не осталось. А в данном случае не только помню, но, хотя прошло много лет, нет ощущения далёкого прошлого. Приступая к воспоминаниям, хорошо понимаю, что в них нет ничего особенно впечатляющего: мои воспоминания интереснее мне, чем другим. Но разве для подавляющего большинства мемуаров не так?

Не помнил, возможно, и не знал, что Берестецкий родился в Харькове. Узнал об этом из введения к «Прозе» и обрадовался: ещё один хороший человек из Харькова. К концу жизни особую нежность питаешь к городу своего детства. А для меня Харьков не только город детства. В Харькове я стал тем, кем стал: закончил университет и прошёл путь от выпускника до доктора наук и профессора. Скорее всего фамилию Берестецкого впервые услышал в связи с тем, что он и Александр Ильич Ахиезер писали вместе свою знаменитую «Квантовую электродинамику». Недавно я с удовольствием вспоминал об этом. Приятно вспомнить, как когда-то я и другие физики-теоретики УФТИ (так кратко именовали Физико-технический институт Академии наук УССР в Харькове) знакомились с новой в те годы наукой – квантовой электродинамикой.

«Изданная в 1953-м году монография А.И. Ахиезера и В.Б. Берестецкого ”Квантовая электродинамика” – первая книга в мировой физической литературе, собравшая изложенные единым стилем основные работы, составившие содержание современной квантовой электродинамики. Авторы жили в разных городах. Ахиезер – в Харькове, Берестецкий – в Москве. Все главы книги по мере их написания, перепечатывания, вставки формул и выверки пересылались от соавтора к соавтору по почте, а пакеты выкладывались на стол в теоротделе Александра Ильича. Мы все имели к ним доступ и активно этим пользовались. Пакеты разрешалось вскрывать теоретикам из обоих отделов (в УФТИ было два теоротдела, вторым руководил Илья Михайлович Лифшиц, я был сотрудником отдела Лифшица). Ждать прихода Александра Ильича не было нужно ². Мой коллега по теоротделу Лифшица и мой близкий друг Липа Натанович Розенцвейг, рано ушедший в другой мир, читал студентам-теоретикам квантовую электродинамику в Университете, используя неизданную монографию. Главы он брал домой на ночь и готовился к очередной лекции…» ³

Не пропустите второе из подстрочных примечаний. Оно характеризует авторов и их настроение в процессе работы…

Как я буквально познакомился с Владимиром Борисовичем, не помню. Скорее всего, на семинаре Ландау. Хорошо запомнил свой единственный визит к Берестецким домой. Я ещё жил в Харькове. В Москве – в командировке. К Берестецким меня привели Ландау и Е. Лифшиц. Встречен я был приветливо. Если не путаю, в тот вечер, кроме нас троих, был и Артём Исаакович Алиханьян. Было очень непринуждённо, весело. Разговор вертелся вокруг личных дел Артёма Исааковича, но так как боюсь спутать, то пикантные подробности опущу.

Отвлекусь. Сейчас, читая о так называемых сложностях нестандартной семейной жизни Ландау, испытываю не только естественное возмущение (кому, какое дело!), но и грусть, вспоминая, как уютно чувствовал себя Дау в домах, где царили согласие и дружба.

Живя в Харькове, мы несколько лет подряд в мае отправлялись в Крым. Мы – это Элла (жена), Жека (дочь) и я. Как правило, с нами или, точнее, вместе – кто-то из друзей и, как правило, в Ялту. Использовали свободные дни: первомайские праздники, День победы. На всю жизнь запомнил цветущими азалией и иудиным деревом ещё без листвы весенний Крым. И, что особенно важно, – ещё не переполненный курортниками.

С Берестецкими в Крыму мы встретились, не договариваясь. Если не путаю, так же неожиданно для нас там оказались Юра Каган с женой Таней. С Володей и Лилей Грибовыми, с Гришей и Тамарой Любарскими договорились. Одной компанией провели несколько дней вместе. Много гуляли, валялись на пустом пляже, смельчаки купались: вода в это время очень холодная. Пытаюсь вспомнить, прошли ли в тот раз Боткинскую тропу (кажется, да). Или ограничились Царской, идущей над берегом, и выровненной для царственных гуляющих? Вели бесконечные разговоры на физические темы ⁴. Но совсем не только. Чувствовалось, что говорят между собой единомышленники. Запретных тем не было, Разница возрастов, похоже, не ощущалась. А ведь я, самый старший из «молодых», на восемь лет моложе Владимира Борисовича. То есть мы принадлежали разным научным поколениям. Но это не мешало…

Следующие эпизоды заставляют меня коснуться темы, которой касаться не хочется, но и опустить нечестно. Я-то помню. К сожалению, не всё и совсем не в том объёме, в каком хотел бы. Но я ведь и не историк науки…

Перед Евгением Михайловичем Лифшицем после ухода из научной жизни Ландау возник вопрос о продолжении написания и издания задуманных томов «Ландау-Лифшица», а также о коррекции и переиздании уже изданных томов. Не знаю содержания размышлений Евгения Михайловича по этому важному не только для него, но для всей теоретической физики вопросу. На очереди была, по замыслу авторов, квантовая электродинамика (другое название: релятивистская квантовая механика). Уже существовала «Квантовая электродинамика» А.И. Ахиезера и В.Б. Берестецкого. На Физфаке МГУ Ландау прочитал курс релятивистской квантовой механики. Слушателями были не только студенты и аспиранты, но и маститые физики-теоретики. Полный годовой курс Ландау прослушали Я.Б. Зельдович и А.С. Компанеец. По-видимому, чтение курса было для Л.Д. Ландау подготовкой к написанию очередного тома, тома, посвящённого релятивистской квантовой механике. Написать этот том вдвоём Ландау и Лифшицу уже не привелось.

Соавтором Е.М. Лифшица первого издания тома с изложением квантовой электродинамики был Владимир Борисович Берестецкий. Том вышел в виде двух книг, в двух частях. Когда релятивистская квантовая механика была написана, к сожалению, произошло то, о чём, как я говорил, не хочется вспоминать: соавторы рассорились. Причина ссоры кажется не очень серьёзной: чьи фамилии и в каком порядке будут стоять на переплёте и на титульном листе. Но принять устраивавшее авторов решение не удавалось, издание задерживалось, ссора усугублялась. К счастью, всё же решение нашлось. Оно видно на всех томах Курса, изданных в последние годы. У всех томов Курса теперь два титульных листа. Один к Курсу. На нём, как говорят нынче, его бренд: «Л.Д. Ландау и Е.М. Лифшиц. Теоретическая физика» и указан порядковый номер тома. На втором – название тома и его авторы по алфавиту ⁵.

Огорчила меня ссора очень: она ощущалась началом распада Школы Ландау, а точнее и даже тяжелее – распадом близкого к Ландау окружения. Но, должен признаться, парадоксально, но в памяти сохранилось нечто, связанное с ссорой и доставившее удовольствие. В разговоре (контекста, пытаюсь, но не могу вспомнить) Евгений Михайлович сказал приблизительно (по содержанию – точно!) следующее: «Нет худа без добра… Зато я получил в соавторы Льва Петровича.» И добавил несколько тёплых слов в адрес Льва. Как мы все знаем, Е.М. Лифшиц и Л.П. Питаевский ⁶ полностью завершили издание «Ландау-Лифшица». После смерти Евгения Михайловича переиздание с необходимой коррекцией продолжает Лев Петрович.

Теперь о моей встрече с Берестецким в издательстве «Просвещение».

Была задумана и осуществлена (частично или полностью, не знаю, а скорее, забыл) издательством «Просвещение» серия сборников «Учёные – школьникам», в один из которых я написал статью. Меня попросили зайти с выверенной корректурой. Зашёл и, увидел Владимира Борисовича. Было это в разгар ссоры. Берестецкого я давно не видел. Встрече был рад. Помню, мелькнула мысль: раз Владимир Борисович тоже один из авторов серии, не стыдно и мне… Научно-популярным писательством всегда было чуть стыдно, что ли, заниматься. Даже трудно объяснить, почему.

Владимир Борисович закончил разговор и спросил: «Вас подождать? Я на машине.» Я обрадовался. Издательство было далеко от Института физических проблем куда мне было нужно. Знал, что большую часть пути нам по дороге. О чём говорили в машине, не помню. Запомнил, что недалеко от института Берестецкий грустно сказал: «Вас высадить? Вы же, наверное, не хотите, чтобы видели Вас со мной…» Я возразил, и мы доехали до ворот. Сколько лет прошло, а помню.

Дальнейшее по рассказам. Кто рассказал, не запомнил, рассказанное помню хорошо. Во всяком случае, так мне представляется. К сожалению, всё, что могу рассказать в заключение, достаточно грустно.

Первый эпизод мог бы служить продолжением предыдущего, того, который закончился у ворот Физпроблем, но произошёл, возможно, даже раньше. Я вообще ничего не заметил, но мне потом рассказали. Случилось это на похоронах Ландау. Признаться, всё происходившее в тот день, помню очень схематично. Помню только панихиду в Президиуме Академии наук, а потом сразу – Новодевичье кладбище. Всплывает: опять кто-то что-то говорит, теперь на кладбище. Потом – провал. И … мы втроём, Володя Грибов, Лёва Окунь⁷ и я, в кафе «Юность» (зачем запомнилось название кафе?) пьём грустно водку. А вот, что мне рассказали со слов Олеси Берестецкой. Будто-бы я, появившись в траурной процессии, с кем-то здоровался (а с Милой Семёновой даже поцеловался), но её, Олесю, обошёл вниманием. И сделал это сознательно, чтобы подчеркнуть свою приверженность к «лагерю» Лифшица, а не Берестецкого. Что меня по-настоящему удивляет, так это то, что я запомнил мне рассказанное, и серьёзность, с которой к ссоре относились в семье Владимира Борисовича.

Несомненно В.Б. мучила ссора с Е.Лифшицем. Об этом свидетельствует и слова, произнесённые Берестецким на дне рождения Бориса Тойвевича Гейликмана – талантливого физика-теоретика, сотрудника Курчатовского института. И его уже давно нет в живых. В тот вечер у него в гостях были и Евгений Михайлович, и Владимир Борисович. Поднимая тост и, говорят, глядя на Евгения Михайловича, Владимир Борисович произнёс слова из песни Окуджавы: «Давайте жить, во всём друг другу потакая, тем более, что жизнь короткая такая…» Сказанное запомнилось и передавалось из уст в уста, так как вскорости Владимир Борисович умер. Таков второй эпизод.

Наверное, то, о чём я сейчас напишу, нельзя назвать эпизодом. И не вполне уверен, что всё было так, как рассказывали и как зафиксировалось в моей памяти.. Речь идёт о смерти Владимира Борисовича Берестецкого. Если это – грустный миф, то даже в этом случае он интересен. Человека, заведомо, характеризует миф, о нём созданный. Особенно о его смерти.

По версии, которую я запомнил, Владимир Борисович умер в Бакуриани, куда он приехал на семинар по физике элементарных частиц. Ехал он поездом. Один. Харьков проезжал ночью. К поезду вышел Александр Ильич или кто-то из его учеников, стучали в купе (знали, в каком вагоне и на каком месте едет), решили, что он крепко спит и не слышал стука. Там, где он высадился (наверное, в Боржоми), его никто не встретил. Он с трудом дотащил тяжёлый чемодан. В результате – инфаркт со смертельным исходом. Трагическая подробность: в поезде Владимир Борисович много раз принимал нитроглицерин – с сердцем было плохо.

Теперь совсем всё. Waltham, MA, USA

5 ноября 2010г.

ПОСТСКРИПТУМ

Рад, что могу выразить благодарность Дмитрию Александровичу Монгайту (Диме). Он познакомил меня с бостонским изданием «Прозы» В.Б. Берестецкого. Благодаря Диме, состоялся мой разговор с Татьяной Владимировной Берестецкой, которой я благодарен за два разъяснения.

Первое. Владимирова – не псевдоним, а настоящая девичья фамилия жены Владимира Борисовича. Второе касается последнего пути (см. Приложение). Почему-то я считал, что из трёх составителей «Прозы» Татьяна – дочь, а Ирина и Юлия – внучки автора. Оказалось, все трое – дочери. Старшая – Татьяна живёт, как и я, в Большом Бостоне, но в другом районе. Здесь они именуются городами, она живёт в городе Линне. Младшие – в Москве.

Свой текст решил не менять. Признаться, плохо понимаю, почему не меняю. Особенно тяжёлое впечатление когда-то на меня произвёл злополучный чемодан. Чувствую, он навечно засел в памяти.

Решив поделиться своими мыслями о прочитанных повестях Берестецкого и отрывочными воспоминаниями об их авторе, считаю необходимым напомнить: приближается столетие с дня рождения Владимира Борисовича. Насколько я знаю, нет издания, суммирующего его труды, нет сборника воспоминаний. Годы мчатся стремительно. Прекрасный физик-теоретик и интересный человек, Владимир Борисович Берестецкий, несомненно, заслужил мемориальные издания. При этом не следует забывать, что время неукоснительно снимает свою жатву, и всё меньше людей, которые знали лично Владимира Борисовича.

Там же, 11/XI-10- 15/V-11.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Татьяна Владимировна с моего согласия познакомила своих сестёр с моими заметками. Получив их ответ, написала мне. Решил всё же не менять свой текст, а привести полностью письмо Татьяны Владимировны. Вот оно. Опустил только уже отмеченное ранее замечание

«Дорогой Моисей Исаакович! Еще раз благодарю Вас за теплые, точные, благородные вспоминания о моем отце и прошу прощения за задержку с ответом, но я ждала писем от  моих московских  сестер Ирины  и  Юлии, которым переслала Ваш текст. Они со мной  абсолютно согласны. Есть незначительные  замечания.

<…>

Папа, уезжая на семинар, плохо себя чувствовал. Олеся его отговаривала, но он все-таки поехал. Олеся, к несчастью, с ним поехать не могла: она сдавала  в  печать номер журнала (кажется УФН), где  она  работала  редактором, но  собрала  все необходимые лекарства и инструкции по их применению, но папа все это забыл дома. Олеся  позвонила папиной  сестре Белле, которая жила  в  Харькове, она  пришла  ночью  к  поезду (больше  никого  не  было), но папа спал, и  Белла  не решилась  его  будить.

Машину для  папы  к  поезду  прислали, но  шофер  в  скромно одетом с простым портфелем (чемодана  не  было)  «важного  человека», за  которым  даже  машину  выслали, не  признал, забрал  кого-то  и  уехал, а папа пошел пешком, ему стало плохо, его увезли в  Боржоми, в больницу. Инфаркт…

Олеся  вылетела на следующий  день, как  и  планировала, но было уже   поздно, и ничем помочь не  могла. Олеся говорила, что папа  умер на ее руках.

Вот и  все  наши  замечания  по  Вашему  тексту. Еще  раз  спасибо.

Всех  Вам  благ, удачи, здоровья.

Всегда к Вашим услугам, с уважением Татьяна.»

Прочитав письмо, и я вспомнил, что говорили: Владимир Борисович шёл пешком от станции Бакуриани к дому, где размещались участники семинара (по версии, которую запомнил, с чемоданом). Это – в гору. Встретившие его сразу поняли, что ему плохо.

Возникает вопрос: почему Берестецкий, разумный человек, не отказался от поездки? Говорят, кто-то из врачей сказал, что в его состоянии очень полезен горный воздух. Вот он и стремился в горы. Возможно, и так…

1 Берестецкий Владимир Борисович (3 октября 1913, Харьков — 25 января 1977) — физик-теоретик, доктор физико-математических наук, профессор, заведовал лабораторией в Институте теоретической и экспериментальной физики АН СССР. Первый заведующий кафедрой теоретической физики МФТИ (из Википедии).

2 Оба, и Берестецкий, и Ахиезер, были остроумны. Вскрыв однажды конверт, на первой странице одной из глав обнаружил надпись, сделанную рукой Берестецкого: «Сколько поле не квантуй, всё равно получишь … бесконечность». Констатация была справедливой, а рифма-ловушка только подчёркивала суть.

3 М.И.Каганов «Приятно вспомнить, приятно вспоминать», статья в Сборнике в честь 80-летия В.Г. Барьяхтара (недавно опубликован издательством УФТИ).

4 Владимир Наумович Грибов (1930 – 1997)  – советский и российский физик-теоретик, член-корреспондент РАН. Его жена Лиля Дубинская – тоже физик, экспериментатор. Юрий Моисеевич Каган (1928) – советский и российский физик-теоретик, академик РАН. Его жена Таня Вирта – переводчик, Григорий Яковлевич Любарский – физик-теоретик и математик, его жена Тамара Карасёва – математик.

5 Говорят, идея двух титулов принадлежит А.Б. Мигдалу.

6 Лев Петрович Питаевский (1933) – советский и российский физик-теоретик, академик РАН.

7 Лев Борисович Окунь (1929) – советский и российский физик-теоретик, академик РАН.

ДОБАВЛЕНИЕ от 26-го октября 2011 г.

Читая переиздание мемуаров Юрия Фёдоровича Орлова «Опасные мысли. Мемуары из русской жизни» (Москва. «Захаров». 2008г.), я обнаружил описание участия автора в похоронах Владимира Борисовича Берестецкого. Обязательно привел бы его, если бы помнил о нем (возможно, в предыдущих изданиях его и не было). Сейчас приходится ограничиться Добавлением.
«В промежутке между… допросами [Орлова] умер мой старый учитель, профессор Берестецкий.
Я был отрезан от научного сообщества и не знал об этой смерти, пока его жена Ольга Артемьевна не попросила меня через Евгения Куприяновича Тарасова прийти на открытую для публики официальную панихиду в ИТЭФ. Лев Окунь провел меня туда. Вечером на панихиде домашней я сказал Ольге Артемьевне, что моральный пример Владимира Борисовича сыграл огромную роль в моей жизни. Она обняла меня и заплакала.» (стр. 197).

М.И. Каганов