Что ж, президентская гонка началась не так угрюмо, как можно было ожидать. О намерении баллотироваться в президенты 1 сентября заявил Иван Охлобыстин. В качестве избирательной программы Охлобыстин собирается предложить некий философско-идеологический концепт, который позволит россиянам «стать нацией».
Вообще-то из контекста примерно ясно, ЧТО новый кандидат собрался предложить. То есть не ЧТО конкретно, а какого рода сущность. Очевидно, в отличие от других претендентов на должность, которые будут предлагать «концепции», т.е. что-то длинное, развернутое, никому не интересное (над самим словом концепция уже только ленивый не посмеялся — чего стоят всевозможные анекдоты на тему «Концепция меняется»), Охлобыстин вбросит некое ключевое слово, в котором воплотятся надежды и чаяния российского народа, и будет его обыгрывать по всем правилам промоушена, т.е. работать с ним с как рекламным слоганом. Что концепт здесь — это некое важное понятие, ясно, поскольку Охлобыстин заявил, что для участия в выборах ему необходимо благословение церкви. «Если это не произойдет, это будет странно, потому что церковь десятилетиями шла к тому концепту, который я хочу предложить», — сказал он.
Но нетрудно заметить, что слово концепт здесь необыкновенно удачно сочетает указание на философские и лингвистические представления с отсылкой к современному искусству (в частности, к концептуализму во всех его разновидностях) и к технологиям маркетинга и рекламы. В моей науке концепты и концептология сейчас в большой моде, не так давно вот вышла огромная книга «Антология концептов». Классический пример произведения концептуального искусства — инсталляция Джозефа Кошута «Один и три стула» (1965): стул, фотография этого стула и копия словарной статьи «стул». А из более близкого нам вспомним хоть московских концептуалистов. А что до рекламы, то тут концепт — это креативная, инновационная (простите за последнее слово) идея, для демонстрации которой общественности в единственном экземпляре создается модель. Яркий пример — это концепт-кар, прототип будущего автомобиля, предназначенный для демонстрации нового дизайна, революционных технических решений и т. п. Их обычно выставляют на автошоу для проверки реакции публики. Часто они обладают такими свойствами, которыми никто в общем-то пока не собирается наделять серийные автомобили. Просто авторы хотят продемонстрировать полет мысли, вектор развития, перспективу. Слово концепт в этом последнем смысле очень популярно у современной молодежи. Нацепив желтые солнечные очки, желтую майку и желтые кеды, молодой человек заявляет: «У меня сегодня желтый концепт» — и в таком креативном прикиде отправляется в клуб. Чувствуете разницу между «Всё подобрано в тон» (много лет назад я слышала, как некий эстет говорил свысока «провинциальная дама — вся в тон») и желтым концептом? Концепт — такой предмет, в котором не просто замысел бросается в глаза, но который как бы являет собою иллюстрацию собственного замысла.
Надо заметить, что сам Охлобыстин в некотором роде является концепт-продуктом. Это некий концепт президента. Он и писатель, и звезда сериалов, и режиссер, и священник, и многодетный отец, и в рекламе с Ксенией Собчак снимается, и еще немножко шьет — т.е., мобильные телефоны продает. И инженер человеческих душ, и их же ловец и пастырь. Такое сочетание разнообразных талантов в одном серийном президенте чрезмерно и в общем-то непрактично, как шесть колес у концепт-кара, но — расширяет горизонты и поражает величием замысла.
Ну а вот сказал бы Охлобыстин: хочу, мол, предложить новое понятие — и всё бы пропало. Это я всё к вопросу о «лишних» заимствованиях. Нет, нет, в словаре никто у нас не лишний. Язык умеет приспособить к делу, даже и, казалось бы, совершенно избыточные слова. Примеры можно приводить бесконечно.
Вот, скажем, зачем было заимствовать неудобно-несклоняемое латинское слово эго, если в русском языке и так есть слово я? Причем ладно бы я осталось просто местоимением, а эго было бы в русском языке существительным. Так ведь на самом деле я тоже довольно рано стало использоваться и как существительное: Самосознание есть беспрерывно возобновляющаяся деятельность интеллектуального себя — созерцания, сопровождающая все представления субъекта и остающаяся тождественной во всех изменениях, происходящих с ним. Кроме этого, мое я НИЧЕМ НЕ РАЗЛИЧНО от я другого человека. [М. А. Бакунин. О философии (1840)]. Интересно в этом примере колебание в грамматике «я». Оно то склоняется, точнее, заменяется формой склоняемого возвратного местоимения (интеллектуального себя), то нет (от я другого человека). Или, допустим, было бы так: русское слово использовалось бы в общем языке, а латинское закрепилось бы как термин (в психоанализе, в философии, в разных духовных практиках). Так ведь и это не получилось: оба слова используются и как термины, и как слова общего языка. Любопытно, как они при этом разошлись. В слове эго, видимо, в силу ассоциации со словами эгоизм, эготизм и эгоцентризм, гораздо сильнее негативная оценка личности. Так, у М. Л. Гаспарова читаем: ЭГО. Он хочет сказать, что его рубашка ближе к его телу, чем твоя к твоему. (Записи и выписки). Конечно, и у я могут быть негативные ассоциации, отсюда слово ячество. При этом ячество — не то же, что эгоизм. Ячество — прежде всего тщеславное выпячивание собственной персоны, а эгоизм предполагает, что человек руководствуется только своими интересами. Ср. также Не якай!; Я — последняя буква алфавита. Это, однако, совершенно не обязательно: в большинстве случаев я рассматривается как ценность. Мы говорим: свое «я», собственное «я», имея в виду ту внутреннюю суть человека, которую он сам осознает как нечто неотъемлемое и без которой невозможна его внутренняя идентичность. Это близко к тому, что по-английски обозначается словом self. Такое значение, кстати, у русского слова я выкристалловалось не сразу. У того же Бакунина читаем: Разумеется, что наблюдающий субъект есть то же индивидуальное я, которое было познающим субъектом и в чувственной достоверности [О философии (1840)]. Как мы видим, я здесь рассматривается не как принадлежность человека (свое «я»), а как сам человек (личность, индивид). Это направление в общем литературном языке развития не получило. Вот любопытный пример: Это вспышка внутреннего огня, в котором сгорает эго и остается только эхо Божьего «Я». (Г. Померанц, Созерцатели нашего века). Примечательно, что здесь абсолютно невозможно было бы поменять местами слова я и эго.
Ирина Левонтина