Черное кофе и быстрый метро

Рассуждения о порче и постепенной гибели русского языка можно слышать на всех уровнях — от разговоров на лавочках до выступлений государственных лиц. Приведем фрагменты очень любопытной дискуссии, развернувшейся в Клубе научных журналистов (модератор — Александр Сергеев), которые выражают разные подходы к тому, как относиться к происходящим в языке изменениям. Дискуссия началась с обсуждения распространенных ошибок, которые встречаются в современной речи, однако затем перешла в обсуждение того, что именно значат ошибки и языковой пуризм с лингвистической и профессиональной точки зрения.

Максим Борисов, член редсовета ТрВ-Наука, научный редактор журнала «Наука в фокусе»

В нефилологической среде слишком часто возникают ситуации, когда отрицается всякая возможность вариативности (быть гордым пуристом порою так приятно). Из допустимых вариаций выделяют одну норму, а всё остальное подвергается остракизму — с самым ядовитым сарказмом.

Но, собираясь учить других, неплохо бы выяснять всё достоверно и договориться о том, что считать критерием правильности. Обычно это словари, специализированные издания и мнения специалистов Института русского языка. Поэтому, скажем, США безвариантно были и останутся США независимо от каких-либо идей о «правильности» («штаты» не станут «государствами»); непременное «ходят» по морю — лишь в профессиональной среде моряков (как «компа́с» или «крайний полет» вместо «последнего» у летчиков и космонавтов — просто маркер профессии).

«Одно кофе» и «позво́нишь» — это тоже некие социальные маркеры, по этому поводу можно долго и вкусно «разоряться», пусть в словарях уже и допустимо и то, и то, а вот населенные пункты на — о… я сожалею, но обязать склонять это все издания «по закону» никак не получится.

 Во-первых, согласно правилам русского языка в равной степени допустимо и то, и то, причем история там прихотлива — как раз в последние десятилетия происходит возвращение к склоняемости (в «Большой советской энциклопедии» строго не склоняют, скажем, то же «Кемерово»). Во-вторых, относительно естественно склонять получается только те топонимы, которые уже хорошо знакомы читателям. Стало быть, появление новых или пока еще плохо известных сопровождается периодом несклоняемости практически во всех изданиях (можно проследить по тому же «Сколково»). Иногда вот хочешь, а не просклоняешь, и даже в одной газете вынуждены в разных местах то склонять, то нет.

Для обсуждения этой темы в СМИ уже пришло время более замысловатых идей: скажем, осветить, где можно у числительных употреблять счетные формы, надо ли непременно бактерий считать одушевленными (а вирусы?), можно ли «варьироваться» или всенепременно «варьировать», «запасный выход» или «запасной» и т.д. Принесет даже больше пользы и создаст более правильное впечатление о том, как язык развивается и какие при этом возникают курьезы.

 Александр Бердичевский, докторант Института иностранных языков Университета Бергена (Норвегия)

Соглашусь с Максимом. Носители языка, особенно те, кто не являются профессиональными филологами, часто проявляют радикальнейший пуризм по отношению к каким-то языковым вариантам, которые им кажутся неприемлемыми. Как правило, при этом часто звучит рефрен о том, как портится и гибнет русский язык в наше время (см. об этом колонку Виктора Сонькина, особенно последний абзац [1]). Нельзя, наверное, сказать, что это плохо или неправильно, — язык общий, каждый думает, что хочет, — но зачастую такая пуристическая риторика выглядит безвкусной и, к слову, не особо грамотной. Обычным носителям это простительно, а вот журналистам — в меньшей мере. Попробую объяснить, по каким причинам высказывания вида «о ужас, все говорят X, а не Y, русский язык гибнет, срочно перестаньте и спасите его» могут выглядеть нелепо и безвкусно (это, по-моему, самое точное слово). В качестве примеров буду использовать только те варианты, которые так или иначе подверглись критике в предыдущих письмах.

Причины:

1) критикуемый вариант существует давным-давно; встречается в речи образцовых носителей; давно признан словарями. Пример: цифра в значении «число (обычно большое)». Встречается в словарях: БТС (наши дни, [2]), МАС (50-е годы, [3]), Ушаков (30-е годы!, [4]). МАС в качестве иллюстраций приводит примеры из Мамина-Сибиряка, Чернышевского и Чехова. Во всех словарях стоит помета «разг.», но заметьте, с пометой или нет, а слово живет уже больше ста лет и из живой речи никуда уходить не собирается. В научной статье ему, пожалуй, не место, а в интервью — почему нет?

2) критикуемый вариант стройнее, логичнее и популярнее старого, единственное основание критиковать его — «деды так говорили». Пример: кофе среднего рода. Да с какой стати ему быть мужского? Несклоняемое неодушевленное слово, да еще и на -е — такие всегда тяготеют к среднему. Мужской род — это аберрация истории, возникшая под влиянием существовавших когда-то кофия и кофея. Мы же не плачем об утрате этих слов, так с какой стати держаться за нелепый теперь мужской род? Многие ли из защитников мужественности кофе знают, что метро в первой половине XX века тоже употреблялось в мужском роде по довольно логичному правилу «сокращение наследует род исходного слова»?

Две таблички с названиями одной и той же улицы норвежского города Берген. на одной существительное употреблено с определенным артиклем (Skogveien), на другой — без (Skogvei). грамматически возможны оба варианта, разница стилистическая. Кроме того, муниципальные службы явно не определились, надо ли писать второе слово названия с прописной буквы.

Фото из коллекции А. Бердичевского

Кроме того, см. причину 1 — кофе в среднем роде употребляется как минимум с XIX века, в том числе у приличных писателей, а в 70-80-е годы XX века (а не с 2009-го, как считают многие) признается словарями русского языка без стилистических помет.

Другой пример: одеть — надеть. Если с кофе случай бесспорный, то тут со мной многие не согласятся, но всё же отмечу, что, на мой взгляд, это противопоставление совершенно искусственное, а если исторически и не искусственное, то быстро теряющее естественность. Оно не вписывается в систему: где обуть-набуть? Где переодеть-перенадеть? Совершенно нормально для русского языка, как видно из этих двух примеров, использовать приставку о- в таком значении, так почему нельзя одеть рубашку?

3) [в каком-то смысле разновидность причины 1] критикуемый вариант объявляется ужасной ошибкой последнего времени, в то время как он старше самого критика. Пример: зво́нит. Многие ли говорят включи́т и включи́м, как того требует норма? И уж, конечно, никто не говорит хвали́т. А ведь это результат одного и того же старого процесса — перенос ударения в личных формах глагола с окончания/суффикса на корень. Часть глаголов (типа хвали́ть) перешла безвозвратно, часть близка к тому (включи́ть), а вот часть (звони́ть) попала на перекресток и стала социальным маркером. Это не значит, что правильно говорить зво́нит, Это значит, что при публичной критике зво́нит хорошо бы понимать, как и почему так происходит.

4) критикуемый вариант является термином либо «де-юре», либо «де-факто». Пример: имплант. Бесспорно, правильно имплантат, но если зубные врачи в большинстве своем будут говорить имплант, какой вариант победит?

5) критикующий не видит бревна в своем глазу. Пример из нашей переписки: «супергиганты вместо сверхгигантов, звездные кластеры вместо звездных скоплений. Это типичные кальки при переводе, возникающие от незнания терминологии». Суть верна, но слово калька употреблено неверно. Калька — это заимствование структуры слова, при этом обычно подразумевается, что составные элементы как раз не заимствуются, а создаются средствами принимающего языка (ср. русское небоскрёб: либо от англ. skyscraper, либо от нем. Wolkenkratzer), В данном же случае ошибка в употреблении иностранного супер- вместо русского сверх-. Это, конечно, придирка и занудство, но большее ли, чем изначальная критика? Тоже ошибка в терминологии.

Сказанное не значит, что любые изменения языка надо безропотно принимать. Серьезным изменениям, кстати, мнение пуристов обычно глубоко безразлично. Масса всего, что стало нормой, исторически является ошибкой, народной этимологией, смешением понятий, варваризмом и т.п. И что, разве плохой язык получился? Любой человек будет что-то считать приемлемым, а что-то — нет, порой по рациональным соображениям, порой нет. Но начиная публичную дискуссию, следует хорошо разбираться в теме и проявлять хороший вкус. Кроме того, гораздо интереснее и полезнее жанр «а вот как устроен язык сейчас, а вот как был устроен раньше, а вот что считается правильным, а вот почему так популярен вариант, который считается неправильным», чем безапелляционное «говорить так!», т.е. научно-популярный рассказ, а не радикальный пуризм и уж тем более не плач Ярославны.

В дискуссии прозвучало выражение «народная языковая норма» с ярко выраженной отрицательной оценкой. Но какой еще, если вдуматься, должна быть норма?

К слову о слове народный — имевшая место дискуссия является примером «народной лингвистики», которая последние лет 15 активно изучается. Вот, например, в Питере будет целая конференция осенью [5].

Дмитрий Баюк, канд. физ.-мат. наук, с.н.с. Института истории естествознания и техники РАН, зам. главного редактора журнала «Вопросы истории естествознания и техники», доцент кафедры истории идей исторического факультет ГУ-ВШЭ

Отчасти я солидарен с выступлением Александра Бердичевского: ошибки, совершаемые журналистом, не могут и не должны служить поводом для атаки на него. У всех коллег разное образование; темы, на которые приходится писать, часто оказываются довольно далеки от тех дисциплин, которые мы изучали в университетах, написать глупость, провраться и обнаружить собственное невежество случается каждому. Тут вполне есть повод проявить цеховую солидарность, а не глумиться над коллегой, допустившим ошибку. Но ошибки, как дурной пример, часто бывают заразительны, и «внештатные» ситуации очень быстро вытесняют «нештатные». Список часто встречающихся ошибок в терминах— вещь полезная для многих из нас.

Однако содержащуюся в том же выступлении апологию невежества я никоим образом поддержать не могу. Гибнет не язык, гибнет культура. Почему это происходит, обсуждать ни к чему, да и сказано по этому поводу уже немало. Проявляется это, в частности, в том, что она (культура) «отвязывается» от языка. Появляются люди, которые отстаивают свое право коверкать слова и говорить/писать так, как им нравится, или так, как им кажется правильным. (Замечу в скобках, что иногда эти люди оказываются на достаточно высоких постах, чтобы оформлять свои идиотские идеи в виде правил. Примером может служить правило, согласно которому название автомобиля «Москвич» следует писать с прописной, а название автомобиля «мерседес» — со строчной буквы.) Когда-то имперская культура отвязалась от латыни; это не значило, что латинский язык умер. Но что это означало для европейской культуры, мы хорошо знаем.

Язык живет своей жизнью,и в нем скрыта очень важная информация об истории его развития. Слова «одеть» и «надеть» означают совершенно разные действия, хотя были серьезные причины им оказаться однокоренными: в большинстве европейских языков корни у их эквивалентов разные. Но глаголы, обозначающие противоположные действия, уже вовсе не однокоренные — «раздеть» и «снять». Разницу можно почувствовать и по фразам «быть хорошо одетым» и «быть хорошо (т.е. прочно) надетым». Тут же, кстати, и причина, по которой нельзя «переодеть» штаны или рубашку — «переодеть» можно ребенка или куклу. Это банально. Когда журналист совершает такой прокол, это, с одной стороны, рождает недоверие к тому, что он пишет, у читателей, лучше образованных чем он, а с другой— не способствует повышению культурного уровня у читателей, образованных хуже.

Примерно то же можно сказать и о «супергигантах» или «оксигене». Увидев нечто подобное в научно-популярной статье, я не стану ее читать, сразу догадавшись, что написавший ее не взял себе труд узнать хотя бы приблизительно, о чем он пишет. Такие ошибки, безусловно, служат своего рода «социальным маркером».

Александр Бердичевский

К сожалению, я совершенно не могу согласиться с интерпретацией, которую Дмитрий Баюк приписал моему тексту. Опять по пунктам:

1. Я не призывал снисходительно относиться к ошибкам журналистов, особенно к терминологическим и тем более фактическим (об этом речь вообще не шла). Да и к языковым ошибкам необязательно относиться снисходительно, особенно у журналистов! Просто нередко стоит подумать и проверить, что ошибка, а что нет (см. последствия нарушения этого правила в п. 4). Иными словами, я ничего не говорил в защиту внештатной ситуации, супергигантов, оксигена и т. п.

2. Никак не ожидал, что мой текст можно назвать апологией невежества. Я бы сказал так: язык меняется, и следовать этим изменениям не всегда есть признак невежества.

3. Метафоры про культуру и язык, признаться, не понял: ни что значит «культура отвязывается от языка», ни что такое «отвязывание» имперской культуры от латыни. Боюсь, что если пойму, то не соглашусь.

4. Дмитрий пишет: «Тут же, кстати, и причина, по которой нельзя «переодеть» штаны или рубашку — «переодеть» можно ребенка или куклу. Это банально». Это не банально, это, увы, просто неверно, см. толкование этого слова в БТС, в МАС или Ушакове. Все словари дают значение «переодеть штаны», МАС, правда, отмечает его как «разг.», но даже строгий Ушаков этого не делает. При недоверии к словарям см. также корпус [6].

5. Дмитрий пишет, что появляются люди, которые отстаивают свое право говорить так, как им кажется правильным, — признаться, я не вижу в этом апокалипсиса. Как отмечали коллеги, русской (а особенно советской) языковой культуре свойственна очень большая централизованность и нетерпимость к вариативности, поэтому русскому человеку страшно представить, что могут существовать несколько равноправных вариантов. Но если задуматься, что в этом плохого? А если нормативно запрещать любую вариативность, тогда как раз можно получить массу «идиотских» правил (знаете, сколько таких в русской пунктуации, например?).

Между этими двумя табличками, расположенным в маленьком переулке, можно найти целых три различия: орфографическое (в фамилии: Finvald или более старое Findvald, как на памятной доске); лексическое (smau означает «переулок» на букмоле, а smug — то же самое на нюнорске) и грамматическое (городские власти употребляют определенный артикль -ЕТ, а неизвестные создатели маленькой таблички — нет).

«Букмол» и «нюнорск» — два письменных стандарта норвежского языка (см. ниже).

Фото из коллекции А. Бердичевского

Многие языковые культуры устроены значительно более либерально, чем русская. Своеобразным рекордсменом является норвежская (см. характерные признаки на фотографиях). Об этом можно говорить бесконечно, но вот очень вкратце основные характеристики: два письменных стандарта (букмол и нюнорск), оба достаточно либеральные, к тому же на практике используется ряд промежуточных вариантов. Отсутствие устного стандарта, т.е. каждый (включая депутатов парламента и в некоторых случаях дикторов) говорит на своем диалекте, которых буквально сотни и которые порой существенно различаются (в России за пределами глухой деревни диалект пойди поищи, что для такой огромной страны поразительно). Вдобавок приезжие шведы и датчане говорят и пишут (и документы в госконторы подают), разумеется, по-шведски и по-датски. Можно спорить, хорошо это или плохо (чем норвежцы с удовольствием и занимаются), но никак нельзя сказать, что гибнет культура или язык или процветает невежество.

Дмитрий Баюк

Я все же вернусь к главному своему тезису — об апологии невежества. Я допускаю, что восклицания по поводу гибели языка могут претить вкусу, хотя мне такого не встречалось. Меня смущает, что Вы использовали для иллюстрации своих посылок примеры, в которых неправильный вариант представляется более логичным и не лишенным права считаться правильным, что и собственно правильный. При этом я в полной мере разделяю Вашу диалектику и признаю, что всё правильное в какой-то мере неправильно, а все неправильное отчасти правильно. И тем не менее…

Русский язык — существо не только меняющееся, но и загадочное, даже таинственное, мифическое, как и сам русский народ. Как и сам всякий народ. Логикой и аналогиями его не пронять. Хотя, удивительное дело, истинным знатокам русского языка — к которым я себя не отношу — достаточно сказать пару слов, чтобы сделать истину очевидной. Непонятно только, почему разрыв между ними и медианным носителем всё время увеличивается, хотя понятно, что этот процесс естественный.

Но я уточню: в данном случае я смотрю на дело очень прагматически. У журналиста-научника задача в основном посредническая. Ему надо передать некое знание, которым он сам, вообще говоря, не обладает, от его носителя к широкой публике, которая им не обладает тем более. Достижение всеобщего взаимопонимания в этой схеме возможно только при изрядной доле строгости и консерватизма.

Смысл моей позиции в том, что всякая повторяющаяся ошибка имеет свои основания. Александр Бердичевский относится к ним как исследователь, поэтому признает их солидность. Но подавляющее большинство людей об основаниях не думает, а говорит так, как говорят вокруг, в том социальном слое и окружении, где они выросли и живут. Для журналиста, и особенно для научного журналиста, свою принадлежность к ним лучше не показывать, потому что и те, чьи мысли он транслирует, и большинство тех, к кому он обращается в своих материалах, принадлежат другому окружению и могут не воспринять его всерьез. А это достигается только аккуратным отношением к тому, как ты говоришь.

1. http://ezhe.ru/ib/issue833.html
2. Большой толковый словарь русского языка. Гл. ред. С.А. Кузнецов gramota.ru/slovari
3. Словарь русского языка в 4-х томах (Малый академический словарь, МАС), 1999 г. http://feb-web.ru/feb/mas/mas-abc/default.asp
4. Толковый словарь русского языка, под ред. Д.Н. Ушакова, 1934—1940 гг. http://feb-web.ru/feb/ushakov/ush-abc/default.asp
5. http://ruthenia.livejournal.com/706167.html
6. Национальный корпус русского языка http://ruscorpora.ru/index.html