Российская наука и научные коллекции

Любая наука начинается с на­копления фактических дан­ных. Для целого ряда наук ин­струментом такого накопления были и остаются научные коллекции. Их значение для отдельных отраслей знаний (например, ботаники и зоо­логии) такое же, как у ускорителей для ядерной физики, сверхмощных телескопов для астрономии, совре­менных хроматографов для химии, суперкомпьютеров для биоинфор­матики и т.д.

Не претендуя на полный охват темы, остановлюсь на близких мне ботани­ческих коллекциях (особенно гер­бариях), так как проблемы органи­зации и развития российских науч­ных коллекций, как выясняется, достаточно общие.

С гербарием все или почти все стал­кивались на школьных уроках бота­ники. Гербарный образец представ­ляет собой особым образом засушен­ное растение, снабженное этикет­кой, содержащей сведения о проис­хождении образца (обычно это ме­сто сбора, условия произрастания растения, дата сбора, фамилия кол­лектора), смонтированное на листе бумаги либо помещенное в специ­альный пакет.

Какую информацию заключает в себе ботанический коллекционный обра­зец, как, впрочем, и зоологический? В первую очередь, только он досто­верно фиксирует нахождение живо­го организма и определенной точке пространства в конкретный момент времени. Все другие данные (запись в полевом дневнике, рисунок, фотография) нельзя считать полностью до­стоверными: запись в дневнике может быть ошибочной, рисунок или фото — не отражать существенные признаки вида и т.п. А коллекционный образец всегда можно изучить и, при необхо­димости, переопределить его видовую принадлежность, да и по-иному оце­нить отличительные признаки вида.

С помощью коллекционных образ­цов, собранных в XVIII и XIX веках, мы можем проследить изменения флоры и фауны, например, окрестностей Санкт-Петербурга, выяснить, какие растения, в том числе и редкие, встречались в ны­нешней городской черте, какие из них водятся там до сих пор, какие — нет.

Особое значение имеют так назы­ваемые типовые (аутентичные) об­разцы, по которым были описаны но­вые для науки виды, подвиды, разно­видности. Такие образцы важны для правильности применения научных названий, и они принципиально невозобновимы: в самом деле, невоз­можно повторить образцы, с которы­ми работали Карл Линней или Пе­тер Симон Паллас (в данном случае принципиальное значение имеет то, кто и когда работал).

Важны и так называемые ваучер­ные образцы, подтверждающие си­стематическую принадлежность объ­ектов специальных исследований: кариологических, биохимических, молекулярно-филогенетических. Если такие образцы отсутствуют, невозмож­но проверить систематическую при­надлежность объекта, и результаты исследования (часто — весьма доро­гостоящего) попросту теряют смысл.

Коллекционный образец полифунк­ционален, причем о некоторых воз­можностях его использования специалисты, когда-то его собравшие, не могли даже догадываться. Современ­ные технологии позволяют получить представление о химическом составе растения по небольшому фрагменту, который может быть отделен от гербарного образца. Выделение ДНК из гербарных и зоологических коллек­ционных образцов для молекулярно-филогенетических исследований сей­час уже стало рутинной практикой. А однажды исследователи загрязне­ния воздуха промышленными выбро­сами попросили нас отделить фраг­мент листа березы от гербарного об­разца, собранного на Кольском полу­острове в доиндустриальную эпоху, так как считали, что ныне незагряз­ненных участков там уже не осталось. Велико и общекультурное и истори­ческое значение коллекций.

Многие старейшие научные учреж­дения России формировались как раз вокруг научных коллекций. В частности, наш Ботанический институт им. В. Л. Комарова РАН, находящий­ся в преддверии своего 300-летне­го юбилея, располагает около 7 млн гербарных образцов (примерно 40% всего гербарного фонда России), а так­же палеоботанической, дендрологи­ческой (коллекция древесин), карпологической (коллекция плодов и се­мян) коллекциями, живыми коллек­циями Ботанического сада, специ­альной коллекцией культур грибов. Огромные зоологические коллекции имеются в Зоологическом институ­те РАН и Зоологическом музее МГУ.

Разумеется, поддержание и разви­тие коллекций требуют специальных усилий и средств. Необходимы специальные здания и устройства для хранения, штат технических и науч­ных работников, расходные матери­алы (для гербария — специальная бу­мага архивного качества, клей, в дру­гих — фиксаторы и т. п.), в последнее время — средства для дигитализации образцов.

В большинстве стран, которые принято называть цивилизованны­ми, естественнонаучные коллекции рассматриваются как важная часть научной инфраструктуры. Контак­ты с коллегами позволяют заклю­чить, что могут возникать проблемы со средствами на научные исследо­вания, но инфраструктура коллекций в целом поддерживается на нужном уровне. Так, к зданию Гербария Ко­ролевских ботанических садов Кью близ Лондона примерно каждые 20— 30 лет пристраивается новое крыло; невозможно представить, чтобы при любом сокращении финансирования этого учреждения для гербария ста­ли бы покупать бумагу чуть худшего качества — скорее сократят какую-нибудь исследовательскую программу. В последние десятилетия построены новые помещения Гербария Ботани­ческого сада и Ботанического музея в Берлине (под землей, помня, что старое здание вместе с большей ча­стью образцов сгорело во время бом­бежки в 1945 году), активно рекон­струируются коллекции Музея есте­ствознания в Париже. Вряд ли мож­но найти хороший исследователь­ский университет в США (тот, конеч­но, где преподается общая биология), где бы не было достаточно крупного гербария и/или зоологического му­зея с фондовыми коллекциями. Кста­ти, если посмотреть на первые пози­ции популярных ныне международ­ных рейтингов университетов, ока­жется, что в большинстве своем они имеют крупные гербарные коллекции.

Что же у нас? К сожалению, и в со­ветское время научные коллекции были не в самом лучшем состоя­нии. Достаточно сказать, что за все годы советской власти в стране не было построено ни одного здания, специально предназначенного для гербарных коллекций, а крупней­ший российский гербарий Ботани­ческого института им. В. Л. Комаро­ва РАН до сих пор находится в зда­нии постройки 1912 года. Опреде­ленные попытки получить средства для расширения этого здания пред­принимались и в 50-е, и в 70-80-е годы прошлого века, но результатов они не дали. А ведь в общем объе­ме строительства, которое тогда вела АН СССР, стоимость даже нового со­временного здания составила бы несколько процентов, если не доли процента! Не была особо престиж­ной и работа сотрудников, занимав­шихся коллекциями, так как у мно­гих из них не доходили руки до за­щиты диссертаций, а именно от на­личия ученой степени тогда зависе­ло финансовое благополучие.

Тем не менее, в советское время научные и учебные институты имели определенные собственные средства, которые позволяли хотя бы эпизоди­чески поддерживать коллекции: по­купать расходные материалы, фикса­торы, шкафы, специальное оборудо­вание и т. п. Многое зависело от на­стойчивости руководителей и хранителей коллекций.

В последние 20 лет ситуация, мягко говоря, не улучшилась. Базовое фи­нансирование институтов РАН (сейчас называемое субвенцией на вы­полнение государственного задания), в том числе и тех, которые распола­гают коллекциями мирового значе­ния, как известно, включает только заработную плату и средства на ком­мунальные платежи (и то не полно­стью), а факт наличия коллекций прак­тически не учитывается. О научных коллекциях нет упоминания в Уста­ве РАН (хотя наш институт посылал соответствующее предложение при обсуждении его проекта), нет и спе­циальной академической программы поддержки коллекций, а существую­щие программы поддержки ботани­ческих садов и музеев (по централь­ной части РАН) не охватывают всего разнообразия коллекций.

Очень по-разному складывает­ся судьба коллекций, находящихся в ведении вузов. Гербарий Томского университета, например, пользует­ся большой известностью и являет­ся гордостью университета. В большинстве случаев судьба коллекции зависит от благосклонности ректора и настойчивости руководителя кол­лекции. Сам факт наличия коллек­ций никак не учитывается в мини­стерских рейтингах высших учебных заведений. Нередко получает­ся так, что с уходом энтузиаста, по­святившего себя хранению коллекции, она в лучшем случае перемеща­ется в неприспособленное помеще­ние, в худшем — просто выбрасыва­ется. Думаю, ситуация была бы иной, если бы одним из обязательных усло­вий получения статуса федерального университета было бы наличие на­учных коллекций, внесенных в меж­дународные системы учета.

В ФЦНТП «Исследования и разра­ботки по приоритетным направлениям научно-технического комплекса Рос­сии на 2006—2013 годы» есть направ­ление 1.8, в рамках которого должны поддерживаться уникальные объекты научной инфраструктуры, в том числе и коллекции. На практике же в рамках этого направления программы под­держивается не более пяти коллек­ций, которые попали в один лот с об­серваториями и другими подобными объектами. Конечно, это очень мало! Следует также отметить, что в этих ло­тах речь идет о научных исследова­ниях на базе уникальных объектов научной инфраструктуры, т.е. пред­полагается не столько развитие ин­фраструктуры объектов, сколько по­лучение каких-то научных результа­тов (еще желательно и патентоспо­собных). Ну и система отчетности по этим проектам справедливо сниска­ла определение «бессмысленной и беспощадной».

Не способствует процветанию кол­лекционного дела и система оценки научного труда. Идеальный сотруд­ник коллекции, как правило, сочетает в себе качества научного и техниче­ского работника. Стремление изме­рить все аспекты научной деятельно­сти исключительно индексом Хирша и похожими показателями (даже про­сто числом публикаций) бьет как раз по этим сотрудникам, которые спра­ведливо считают неоправданным от­влечение от «чистой науки» на заня­тия коллекционной работой.

В последнее время о коллекциях заговорили в связи с нашумевшей историей о попытке отъема земель Павловской станции Всероссийско­го института им. Н.И. Вавилова. Ока­залось, что в стране практически нет каких-либо нормативных докумен­тов, касающихся коллекций. Прав­да, их нет и во многих других стра­нах (что не мешает их властям пони­мать значение коллекций и заботить­ся о них), однако в нашей стране, как известно, чиновник обычно не верит ни экспертам, ни очевидным фактам, ни международному опыту, если от­сутствует «бумага с печатью».

Тем не менее, «Павловский инци­дент» принес некоторые плоды. Слу­шания о коллекциях состоялись в Общественной палате, прошел круглый стол в Государствен­ной Думе. На этих мероприятиях со­брались предста­вители практиче­ски всех видов био­логических коллек­ций, стал виден мас­штаб проблемы. Под­готовлен и внесен в Думу проект фе­дерального закона «О генетических ресурсах растений и о внесении изменений в отдель­ные законодательные акты Россий­ской Федерации», который, в случае принятия, может стать хотя бы неко­торым препятствием для захвата зе­мель опытных станций и ботаниче­ских садов. Подготовлена и приня­та программа развития биотехноло­гии, где есть упоминание о значении коллекций. Шла речь о подготовке рабочей группы по коллекциям при одном из комитетов Госдумы, хотя пока она не создана.

Несмотря на некоторое внимание к проблеме, пока ситуация принципи­ально не изменилась. Коллекционная работа как специально не поддерживалась, так и не поддерживается. Соот­ветствующих программ нет ни в РАН, ни у РФФИ (кстати, у Национального фонда научных исследований США такие программы есть), а министер­ские лоты совершенно недостаточны и не вполне корректно сформулиро­ваны. Постоянно возникают пробле­мы с международным обменом кол­лекционными образцами: таможня очень часто не может понять, что в этом мире бывает что-то, представля­ющее большую ценность, но не име­ющее таможенной стоимости.

К сожалению, в России нет прак­тики отнесения отдельных научных объектов к национальному достоя­нию страны. А между тем, такая си­стема достаточно успешно работает в ряде постсоветских стран: Белорус­сии, Украине, Узбекистане. К подоб­ным объектам в этих странах относят и коллекции: например, статус наци­онального достояния имеют 8 из при­мерно 50 гербариев Украины. Этот статус предполагает постоянное (не конкурсное) финансирование из го­сударственного бюджета, что позво­ляет решить если не все, то хотя бы некоторые имеющиеся проблемы.

Без сомнения, российские научные коллекции, особенно важнейшие, должны получить специальное постоянное финансирование. Не так уж принципи­ально, как это будет сделано: специаль­ной строкой в базовом финансирова­нии, в рамках ведомственных или фе­деральных программ. Важно помнить и о том, что состояние таких коллек­ций является хорошим индикатором цивилизованности страны и просве­щенности ее управленческой и поли­тической элиты. Попытки создать «но­вое лицо» российской науки (Сколково, мегаустановки, мегагранты и т. п.) обречены на провал, если в стране не будет в том числе и нормального отно­шения к научным коллекциям — наци­ональному достоянию, которое созда­валось трудом многих поколений уче­ных. Если всё будет по-прежнему, в это «новое лицо» серьезные зарубежные коллеги просто не поверят.

Дмитрий Гельтман,
заместитель директора Ботанического института им. В. Л. Комарова РАН