Борис Райков — собеседник из прошлого

Много лет назад мой старший друг, известный питерский лингвист Лев Рафаилович Зиндер, сказал мне: «Зачем читать мемуары? Ведь все врут!» С тех пор я прочитала если не целую библиотеку, то как минимум большой шкаф сочинений в этом жанре, и хуже того — написала свои…

Совсем неинтересных мемуаров оказалось не так много: написать воспоминания для печати — не простая задача, да и при издании всё же происходит отбор. Вот книга неизвестного нам автора — а он, оказывается, знавал самого (допустим) Блока. Другой участвовал в кругосветном плавании (воевал под Сталинградом, работал у самого Юнга, получил премию Филдса, в молодости пересек пустыню в одиночку и т.д.).

Вообще-то мемуаристу не обязательно путешествовать во льдах или быть скрипачом-виртуозом, зато обязательно — уметь рассказать об этом на бумаге. Заметили ли вы, что в воспоминаниях даже весьма знаменитых людей самое замечательное — это не история успеха и даже не рассказ о поисках своего пути, а описание детских снов или ловли рыбы в компании старшего брата, рассказ о первом посещении театра и т.п.

Мне интереснее всего читать о том, как тот или иной данный персонаж формировался, т.е. о процессе самосозидания. Поэтому я нередко открываю записки лиц, имена которых я ранее не слыхала. Так я начала читать мемуары Бориса Евгеньевича Райкова (1880–1966).

Б.Е. Райков известен преимущественно в педагогической среде как специалист по методике преподавания естествознания в школе (учебники, программы, статьи) и издатель соответствующих журналов. У него много работ по истории естественных наук: он автор нескольких фундаментальных биографий ученых-биологов, в частности научной биографии Карла Бэра.

Конечно же, эта тематика от меня очень далека. Однако, прочитав примерно 1600 страниц мемуаров Райкова, непритязательно озаглавленных автором «На жизненном пути» и тщательно изданных петербургским отделением Архива РАН (СПб.: «Коло», 2011), я бы сказала, что этот человек замечателен тем, что был специалистом по жизни— именно по жизни, а не просто по выживанию ^[1].

На первый взгляд, траектория жизни Райкова отнюдь не уникальна, — включая даже его арест в 1930 году и пребывание в лагере, а потом на поселении вплоть до начала Отечественной войны. Впрочем, судьба Райкова как человека своего времени, несомненно, заслуживает подробного описания — что он и сделал в своих мемуарах.

…Немало людей, родившихся в России в более или менее обеспеченных семьях в 80—90-х годах позапрошлого века, кончали гимназию, поступали в университет, там присоединялись к студенческому движению и нелегальной деятельности. Многие, как и Райков, студентами пережили тюрьму и ссылку, вынужденно кончали университет экстернами и т.д. Немногие, однако, сумели столь достойно справиться с тяжелейшими жизненными и житейскими трудностями, не переставая приобретать новые знания и умения, при этом, не теряя интереса к жизни в разнообразных ее проявлениях.

Борис Евгеньевич Райков любил и умел писать. Число его научных работ перевалило за 600, а еще он систематически писал стихи — любительские, но неплохие. Всю жизнь он собирал книги; терял одну библиотеку и незамедлительно начинал собирать другую. У него была огромная переписка и, несомненно, уникальная память.

История нескольких поколений семьи Бориса Евгеньевича весьма причудлива: в мемуарах автор посвятил этим сюжетам около двухсот страниц увлекательного текста. Далее я ограничусь самым необходимым.

Итак, по разным личным причинам мать Райкова в 1891 году с двумя детьми решила поселиться в Гельсингфорсе, где была небольшая русская классическая гимназия. Она не давала, однако, общеимперского аттестата зрелости, в силу чего гимназисту Райкову пришлось доучиваться уже в Петербурге.

Для характеристики моего героя очень важно, что с ранних лет он не боялся никакого нового дела, методично обретая разнообразные практические навыки, на первый взгляд — далеко не обязательные. Так 13-летним гимназистом по настоянию матери он два раза в неделю вечерами посещал вначале переплетную мастерскую, а позже — столярную, так что овладел этими умениями вплоть до уровня мастера-краснодеревца. К этому времени дома у Райкова уже была порядочная химическая и физическая лаборатория. Наладить печатание тайного школьного литературного журнала на гектографе, а позже — прокламаций — было уже и вовсе простой задачей.

С ранних лет Райков много читал; случайно попавшийся ему еще в Гельсингфорсе полный комплект «Колокола» он от корки до корки прочитал еще совсем мальчишкой и даже сочинил восторженное стихотворное послание Герцену. Стихи он писал с 11 лет; да и вообще писал легко и отличался превосходной памятью.

Вернувшись с матерью и сестрой в Петербург, Райков поступил в 8-ю классическую гимназию (ту, где директором был Иннокентий Анненский), а, окончив ее, стал в 1899 году студентом естественного факультета Санкт-Петербургского университета.

В то время студенческие организации в России, имели, как правило, политическую направленность, в силу чего власти считали как минимум подозрительной — а, возможно, и вредной — любую самостоятельную деятельность студентов. Как известно, в России конец 1890-х и начало 1900-х годов были ознаменованы серией покушений и убийств крупных государственных чиновников, что сопровождалось репрессиями среди студенчества как наиболее активной социальной группы. Так, в 1901 году в Киеве был убит министр просвещения Боголепов: перед тем за участие в беспорядках были отданы в солдаты 183 студента Киевского университета Св. Владимира. В Петербурге студенческие протесты против «солдатчины» приняли по-настоящему массовый характер.

Райков уже в силу своей активной жизненной позиции не оставался в стороне: он организовывал студенческие столовые, игравшие роль клубов, участвовал в сходках, писал уставы и прокламации, о чем не только никогда потом не сожалел, но лучшую из своих прокламаций сохранял всю жизнь, несмотря на тюрьмы и ссылки — как царские, так и советские.

Неудивительно, что студент Райков был дважды исключен из университета, дважды побывал в ссылке и в тюремном карцере. Эти свои «университеты» и встреченных им людей разных профессий и сословий он описал очень подробно, позволяя нынешним читателям оценить своеобразие мира, полностью уже исчезнувшего.

Жизнь Райкова изменилась благодаря встрече с его будущей женой, Ольгой Любимовной Черемисиновой, молодой вдовой с четырьмя детьми, из которых старшей дочери было уже 16. Оказавшись семейным человеком, Райков был вынужден, прежде всего, озаботиться получением диплома, для чего экстерном сдал все университетские экзамены. В 1905 году Райков стал  преподавателем естествознания в недавно открытом Лесном коммерческом училище. Этот шаг определил его дальнейший жизненный путь и — что особенно важно — его понимание свих жизненных целей.

Райков осознавал себя, прежде всего, просветителем. Здесь важно напомнить, что не только многие учебные, но и научные учреждения России функционировали как частные, что давало большую свободу в определении содержания обучения. Райков работал в частных гимназиях, в Психоневрологическом институте им. Бехтерева (который долгое время был, по существу, небольшим частным университетом), создавал кружки и биостанции, писал программы и учебники, организовывал издание массовых журналов для учителей естествознания.

В Райкове счастливо сочетались интерес к разным проявлениям жизни и способность не только увидеть неочевидные возможности для действий, но и умение эффективно использовать эти возможности. Даже, казалось бы, в безнадежной ситуации — в лагере на Беломорканале (его арестовали в Ленинграде в 1930) он, во-первых, не бездействует, а что-то налаживает, предлагает и организует— от вошебойки до неплохо оборудованной бактериологической лаборатории. Во-вторых, и там Райков не теряет интереса к людям и не сосредотачивается на своем несчастье. А ведь «на воле» он оставил беременную молодую жену — это второй его брак; от первого брака у него была дочь, жившая в Ленинграде.

Оказавшись после лагеря на поселении, в поселке у станции Медвежья Гора, Райков сумел использовать приобретенные уже в лагере навыки работы в клинической лаборатории и в конце концов стал заведующим клинической лабораторией при железной дороге, т.е. железнодорожным служащим. Это дало Райкову некоторые возможности — впрочем, чтобы столь умело их использовать, надо было быть Райковым…

В силу собственных семейных обстоятельств в середине 50-х годов прошлого века я встречала людей со сходными обстоятельствами лагерной и поселенческой жизни — вначале, как и Райков, они прошли Белбалтлаг, позже — другие «великие стройки». Общим для них было то, что воспитание и фундаментальное образование они получили в досоветские времена. (Этот человеческий тип в его высших проявлениях описан А. П. Чудаковым в романе «Ложится мгла на старые ступени…»)

Напомню, что замечательный русский просветитель Н. П. Анциферов, оказавшийся в Медвежьей Горе примерно в то же время, уцелел потому, что, имея опыт археологических раскопок, сумел стать практическим геологом и читал соответствующие лекции для работников, связанных со строительством Беломорканала.

Райков работал одновременно на четырех работах, преимущественно руководя клиническими лабораториями и постоянно расширяя свои познания. Когда он сумел купить себе небольшой деревянный дом с участком земли, то завел на этом участке небольшое крестьянское хозяйство: козу, кур, поросенка и огород, с которого в первый же год собрал полторы тонны картошки…

И уж совсем невероятным сюжетом представляются регулярные поездки Райкова в Ленинград, где он, благодаря помощи своего давнего знакомого В. Л. Комарова, в то время — Президента АН СССР, имел не только доступ в Архив АН, но и мог брать книги на дом! И всё это — с еще не снятой судимостью!

…Мемуары могут быть более или менее точными в описании событий; более или менее пристрастными/объективными в описании действующих лиц. Читая воспоминания Бориса Евгеньевича Райкова, надо помнить, что автор умер на девятом десятке лет, оставаясь при этом в совершенно ясном уме и воздав словом своим обидчикам и врагам.

Как самые продуктивные для себя годы он упоминает период с 1920 по 1930 год. Размышляя о судьбе Райкова и тех, с кем он так или иначе сталкивался, в очередной раз задумываешься о том, что и 1920-е годы были весьма разными для разных людей.

В последнем, десятом томе мемуаров Райкова я нашла небольшой очерк, посвященный памяти известного историка биологии, профессора Самуила Львовича Соболя (1893–1960). Мы с мужем были дружны с младшим поколением семьи С. Л., так что часто бывали у него в доме. Три поколения семьи Самуила Львовича ютились в комнатках неправильной формы, где с дореволюционных времен оставался недействующий мраморный камин и лепнина на потолке…

Поражает точность, с которой Райков самым детальным образом описал условия жизни в этой московской коммунальной квартире на 12 семей. Очевидно, что свою жизнь Райков несомненно понимал как определенную миссию, видя себя летописцем эпохи. Он не только сохранил в завидном порядке колоссальный массив документов, но еще при жизни передал многое в Архив АН СССР.

1. Подробнее о книге см.: www.kolohouse.ru/articles/92/16/na-zhiznennom-puti.html