В ТрВ-Наука № 24(118) от 11 декабря 2012 года была помещена небольшая заметка — интервью с проф. Г. А. Цирлиной «Родства не помнящие». В ней рассказывалось, в частности, о чудовищном эпизоде, произошедшем после кончины выдающегося российского электрохимика Владимира Сергеевича Багоцкого — о том, что зам. директора ИФХЭ «по режиму» распорядился снять со стены некролог, посчитав, что «эмигрировавший из СССР» недостоин памяти коллег. Эта заметка явилась импульсом к размышлениям на более общие темы — об атмосфере в научных учреждениях, и в первую очередь в институтах Российской академии наук.
Я проработал с В. С. Багоцким почти полвека. И здесь более чем уместен штамп «мне посчастливилось работать с…». В коллективе, который возглавлял Владимир Сергеевич, была замечательная жизненная, рабочая, творческая атмосфера. Сам шеф был редкостным примером интеллигентного ученого. Он прекрасно знал европейские языки, включая эсперанто. В этом он скорее походил на человека из девятнадцатого века, чем сильно отличался от нашего окружения. Был большим любителем (и знатоком) классической музыки, обожал путешествия. И был истинным естествоиспытателем, натурфилософом, смысл жизни видел в познании природы. Именно с этой точки зрения он оценивал своих сотрудников. Большая часть нашей совместной работы проходила при коммунистическом режиме, когда многое (если не всё) зависело от партбюро, а критерием научных достижений было выполнение социалистических обязательств. Когда учитывались не результаты исследований, а работа на овощной базе и в подмосковном совхозе. Когда постоянно действующим фактором была не всемирная паутина, а сеть политпросвещения, и великим грехом считалось отсутствие на политинформации. И даже тогда дух, атмосфера в нашей лаборатории заметно отличались от «среднестатистических». Шеф никогда не приказывал, всегда советовал. Он никогда не звонил «вызываю к себе, немедленно», в трубке всегда слышалось: «Можете ли Вы зайти ко мне?» В этом проявлялось великое уважение к труду другого человека, хотя, конечно, шеф никогда не приглашал нас к себе, чтобы поболтать о погоде или ценах на рынке. Шеф не любил бездельников, но критерием работы никогда не было время пересечения проходной в начале и в конце рабочего дня. Само собой разумелось, что научная работа в голове ученого не прекращается никогда, в течение суток изменяется только форма этой работы.
Точно так же, сам собой, разумелся атеизм. Всякое мракобесие в науке (да и не только в науке) было настолько органически чуждо, что никогда этот вопрос и не дебатировался.
Наука интернациональна. И всегда считалось непреложным знать всю мировую литературу по своей специальности, следить за исследованиями во всех странах, а, значит, иметь возможность читать не только по-русски.
Шеф знал все, он был истинным энциклопедистом. В то же время, в своей любимой науке, в электрохимии, он отличался глубиной и фундаментальностью познания. Основные фундаментальные закономерности электрохимии сидели у него под коркой так же прочно, как то, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов двух катетов. Ну а то, что кроме эвклидовой геометрии есть и неэвклидовы версии, он, конечно, тоже знал, и хорошо ощущал границы применимости электрохимических закономерностей. И всему этому мы у него учились, и процесс этой учебы был незаметен. А теперь все наши работы, так или иначе, носят отпечаток стиля Багоцкого.
Конечно, нам повезло не только с Багоцким, но и с институтом. Это был небольшой институт, в котором работало большое число людей с независимым мышлением, и даже после смерти основателя института, академика А.Н. Фрумкина, внутриинститутский климат портился довольно медленно, что позволяло долго сохранять привычную атмосферу внутри «отдельно взятого подразделения». Однако все это приходится описывать в прошедшем времени. Ученикам школы Багоцкого уже не поддержать сейчас этот стиль, этот дух, эту атмосферу, хотя расставание страны с коммунистическим прошлым должно, казалось бы, этому способствовать. К сожалению, именно «казалось бы». До сих пор очень живуче желание реставрации, что ощущается на всех уровнях — от возвращения советского гимна до строгой отчетности о контактах с иностранными подданными. Это желание не обходит стороной и Академию Наук. До сих пор во многих институтах существуют «штабы гражданской обороны», подразделения не только секретного, но и отдельно конфиденциального делопроизводства, сохранились отделы мобилизационной работы (!). Я начал эти заметки с упоминания об Институте физической химии и электрохимии им. А. Н. Фрумкина. Этот Институт образовался в 2005 году при объединении относительно большого Института физической химии и малочисленного Института электрохимии. Конечно, само по себе объединение «большого» и «маленького» институтов имело как плюсы, так и минусы, однако минусов-то получилось больше — существует очевидный размерный эффект и в «атмосферных» явлениях. Такая же история повторилась и с некоторыми другими институтами, например, при объединении Института новых химических проблем с филиалом Института химической физики. Но вопрос о реорганизации институтов — это отдельная тема.
Так вот, в бывшем Институте электрохимии в советское время тоже существовала служба гражданской обороны, но с кончиной ее руководителя эта служба была ликвидирована, и ничего кроме пользы это институту не принесло. А в объединенном институте все эти службы «функционируют». И как правило, все эти службы укомплектованы, как и в советские времена, «бывшими». А чего стоит запрет появляться в институте в праздничные дни! Это же параноидальная боязнь провокаций со стороны классовых врагов. А как пригласить в институт иностранного (например, из Казахстана) ученого? Надо за 2-3 недели согласовать это с органами ФСБ и иностранным отделом (по сути, та же ФСБ). Это ли не реставрация советских порядков?
В советское время нас приучали к борьбе. К борьбе за урожай, борьбе за светлое будущее всего человечества, борьбе за выполнение и перевыполнение пятилетки, борьбе с внешними и внутренними врагами. Но не очевидно, что удастся использовать этот опыт для ныне актуальной борьбы — борьбы за возможность работать в атмосфере лаборатории Багоцкого, иными словами, просто за право заниматься научной деятельностью.
А.М. Скундин
докт. хим. наук,
профессор г.н.с. лаборатории процессов
в химических источниках тока ИФХЭ РАН,
профессор МЭИ (ТУ)