Бессмысленное дело

О книге Николая Андреева «Жизнь Сахарова», М.: Новый хронограф, 2014
(полная версия рецензии, напечатанной в газете в сокращенном виде)

Книга вышла большим томом в 950 страниц. Ядро книги — 900 страниц — составляют три части, посвященные «объекту», московскому диссидентскому периоду («Боннэр») и жизни в ссылке («Горький»). Еще есть пролог и 40 страниц, посвященных последним трем годам жизни Андрея Дмитриевича Сахарова. Я прочел в общей сложности порядка 750 страниц, опустив начало и конец.

Андреев (в дальнейшем – автор) воспользовался известным журналистским приемом: несколько текстов других авторов разбираются на отдельные эпизоды, затем собирается то, что отобрано для повествования, и получившуюся цепочку эпизодов оживляют добавлением придуманных сцен. Разборке на эпизоды подверглись «Воспоминания» и «Дневники» А.Д. Сахарова, некоторые тексты Елены Георгиевны Боннэр, отдельные главы книги воспоминаний о Сахарове «Он между нами жил». Похоже, использовались материалы из интернета и работы Геннадия Горелика по истории советской физики. Труд автором проделан большой, да, по-моему, все без толка.

О подмене

Возьмем наугад, со стр. 194 и далее, чем занимается Сахаров на объекте. Много работает (иногда засиживаясь до полуночи). Пока жена Клава с маленькими дочками находится в Москве, вместе с товарищем ходит по вечерам к двум девушкам, одна из которых предается любовным утехам с товарищем, а вторая (Алла) настойчиво подбивает клинья Андрею. Постоянно выслушивает излияния любвеобильного Я.Б. Зельдовича («жизнерадостный сперматозоид Яшка» по лихой дефиниции Ландау, стр. 308): тот не пропускает на объекте ни одной юбки, и, в конце концов, ублаготворяет и привлекательную Аллу. Перевозит семью из Москвы, но продолжает ходить на работу в потрепанном костюме, неухоженный, в грязной рубахе и ветхом пальто. Не знает, о чем разговаривать с женой Клавой (и в гостях все больше помалкивает). Демонстрирует коллегам свою гениальность. По принуждению Зельдовича распивает с ним бутылку коньяка, чем ввергает Клаву в страшные подозрения, что он алкоголик. Наутро, с разламывающейся головой, бьет Клаву, силясь прекратить ее неумолчные причитания. Мучается содеянным, но Клава его прощает («бьет — значит любит»). Через 20 страниц опять бьет Клаву (за приступ ревности к Алле) и опять страшно мучается. Вскоре бьет Клаву и в третий раз. Невпопад отвечает на вопросы специальной комиссии, проверяющей идейную подкованность ученых (но ему это сходит с рук). По ловкой интриге Зельдовича защищает еврея Альтшулера, тоже поскользнувшегося на вопросах комиссии. Не смущается, когда одного и того же человека автор называет то Боголюбовым, то Богомоловым, а другого – то Померанчук, то Паламарчук. Вечно на страницах книги или Тамм учит компанию играть в винт, или Харитон пропагандирует «латино-американскую» канасту, или Боголюбов учит пить коньяк по-боголюбовски и т.д. и т.п. Весь этот ряд дел и событий (не все из которых происходили в реальности) оборачивается невыразимой пошлостью, едва только ему стремятся придать статус «жизни Сахарова».

Действительно, жизнь человека состоит из приема пищи, естественных отправлений, работы, переездов, контактов, обмена мнениями, развлечений, позевывания, интимных отношений – но бесхитростное протоколирование всего этого потока жизненной мути не является рассказом о жизни человека. И тот, кто пытается выдать одно за другое, занимается подменой понятий.

О пошлости

Примерам несть числа…

Зельдович (описывает Сахарову свои впечатления от испытания атомной бомбы, стр. 164): «Взрыв завораживает. Я знал, что счастье – это когда сливаешься с женщиной в экстазе. Такое накатывает… Взрыв – впечатление сильнее… Я смотрел на черный гриб и думал: вот занятие для настоящего мужчины! Стоять на земле, которая колышется, и знать: заставил ее трястись ты…».

Сахаров (в тягостных раздумьях о своем приятеле, стр. 405): «… у него свои тараканы».

Боннэр (стр. 609): «В «Березке» и продукты высшего качества, и барахло приличное, западное. У советских рабочих руки не оттуда растут».

Она же (успокаивая Сахарова по телефону, стр. 636): «Ну будя, будя». Не хватало еще, чтобы Сахаров отозвался: «Хорэ!»…

Она же (чрезвычайно довольная обедом в самолете, который спецрейсом из Москвы в Горький доставляет Сахарова в ссылку, стр. 710): «Супер! Будто в «Арагви». Почаще бы тебя в ссылку отправляли…»

Она же (в начале третьей горьковской голодовки, 1985 год, стр. 825): «…ласково шлепнула его по затылку. Правозащитничек ты мой несчастненький».

По старым лекалам

Боннэр отпускает Сахарову «ласковые подзатыльники» в общей сложности раз 6 (может и больше). Так что распускавшиеся КГБ слухи о том, что Боннэр поколачивает Сахарова, пригодились автору.

Весь раздел «Боннэр» написан как обвинение в ее адрес. Властная хищница замкнула на себя все сенсорные каналы рохли-академика, использовала его денежные средства для устройства своих детей на Западе, загубила жизнь детям Сахарова, и даже его правозащитную деятельность, в конце концов, поставила себе на службу. Практически любой эпизод в этой части книги рассказывается так, чтобы вызвать неприязнь к Боннэр и ее детям и посеять сомнение в адекватности Сахарова.

Автор опять погружается в мутный бытовой поток: кто с кем спал, а кто с кем разводится, кто требует «отступного», а кто делает аборт, кто хочет оттяпать дачу, а кто кого ненавидит, кто кого обаял, а кто покушался на самоубийство, кто кому завидует – и так далее, и тому подобное. Сахаров все время разруливает семейные неурядицы, возникающие у беспокойных родственников Боннэр. Подбрасывают проблемы и собственные дети. Словом, это не жизнь для нормального человека.

Разбирается известный эпизод, когда Сахаров, Галич и Максимов обратились к Пиночету с призывом оградить от преследований знаменитого поэта Пабло Неруду. Все подано в кагэбэшной трактовке 1973 года: изолгавшиеся двурушники поддерживают кровавого чилийского диктатора (стр. 589). Для пущей убедительности автор даже придумал уличающую цитату из их письма – но такой цитаты в письме нет! Зачем вводить читателей в заблуждение? Между прочим, вся история с письмом детально рассмотрена Сахаровым в его «Воспоминаниях», где показано, что «наигранный гнев» советской прессы был лишь элементом пропагандистской кампании против Сахарова и Солженицына.

Другая кагэбэшная «липа» (стр. 559-561): Сахаров хлопочет перед ректором МГУ о восстановлении на журфаке Татьяны Янкелевич (дочери Боннэр) — ее отчислили по надуманному предлогу. Ректор МГУ Иван Георгиевич Петровский – выдающийся математик и организатор науки. Во время очередного визита к Петровскому Сахаров разошелся, словно Рэмбо: кричал на присутствующих, стучал по столу, грозил Петровскому. В результате слабое сердце Ивана Георгиевича не выдержало – его не стало. Теперь, когда «Воспоминания» Сахарова доступны каждому, и любой может познакомиться с его изложением событий, просто неприлично подсовывать читателю лежалый гэбэшный товар.

Впрочем, говорить о приличиях не приходится. Многое из этого раздела могло бы войти в разряд перлов по части авторского стиля. Например (стр. 625): «Андрей Дмитриевич до того испереживался за Мотиньку¹, что легче пережил трагедию Любы Клавиной². У нее при родах погиб ребенок – асфиксия». Просто бесстыдно приписывать Сахарову умеренные переживания по поводу смерти собственного внука.

Другой примечательный эпизод изложен автором слишком пространно, дадим его в сокращении (стр. 670-671). Время от времени к Сахарову появляется его сын: повидаться, попросить помощи в устройстве своих дел, обсудить возможность отъезда за границу и т.п. Парню больше 20 лет, он уже прошелся по первым курсам нескольких факультетов и отовсюду вылетал, попробовал разные работы. Нельзя сказать, что отец не принимает в сыне участия – всякий раз автор заставляет Сахарова с монотонностью автоответчика проговаривать стандартный монолог: «Мы хотим тебе добра… много думаем о твоем будущем… мы хотим тебя спасти… ты должен упорно работать над собой, чтобы заслужить наше доверие». Но на этот раз им с Еленой Георгиевной пришлось удивиться – сын разыскал и привез показать старинные фотографии предков Сахарова. Рассматривание фотографий закончилось драмой — Боннэр отобрала их и спрятала у себя: дескать, она давно планирует составить родословную Сахарова, а Дима фотографии потеряет. Ни мольбы сына, ни обращение за поддержкой к поначалу растерявшемуся отцу, ни сидячая забастовка, устроенная возле входной двери — ничто не помогло, и во втором часу ночи бездушные взрослые вытолкали беднягу из квартиры.

Вопрос: а почему бы на следующий день не пойти в ближайшее фотоателье и не переснять фотографии? Все ж таки, не «Архипелаг Гулаг». Нет, автору против элементарной логики важнее замарать своих героев, изобразить их садистами.

Таков здесь авторский стиль – жуткий и беспощадный к самому себе.

О жанре книги

Специалисты не затрудняются с определением жанра книги — беллетризованная биография: документальная основа плюс «оживляж». Но «оживляж» здесь бывает такой силы, что никакой документ не устоит.

Дело в том, что большая часть персонажей книги– реальные люди, выведенные под своими природными фамилиями: от Курчатова и Харитона до мимолетных персон. Таких героев в книге — порядка сотни. Напротив, выдуманных персонажей мне попалось совсем немного – обобщенный друг юности, обобщенный близкий сотрудник по объекту, Алла-совратительница. (Возможно, кого-то я упустил, но порядок величин именно таков.) Иными словами, автор заставляет действовать реальных людей, ставит их в конкретные ситуации и вкладывает им в уста придуманные речи. Казалось бы, действовать при этом надо аккуратно. Оказывается – необязательно.

Например: Игорь Евгеньевич Тамм, отвечая на вопрос Сахарова о Ландау, прозрачно намекает своему молодому другу (стр. 281): «Вы знаете мое отношение к антисемитизму. Но и другая крайность мне претит. Ландау не берет к себе русских…».

Как бы втолковать автору, что Тамм и Ландау не занимались высчитыванием процента еврейской крови у своих сотрудников? Что вообще, далеко не всех людей интересует этот процент. По-видимому, втолковать это невозможно.

Про Сахарова (стр. 459): «Она осталась на ночь. В постели у него не получилось»…

А че, в натуре? Автор – хозяин-барин, может за своим героем и в постель слазить. В данном случае – с виртуальной героиней (Алла), но и не обязательно. На стр. 515, после первой близости с желанной и любимой женщиной, прямо в постели Сахаров признается ей, что вот, сейчас «он думает о самом любимом … – о ком? Не о ком, а о чем: о реликтовом излучении!..» Тут автор просто потешается над своим героем.

Ефрем Янкелевич, помогавший А.Д. печатать Нобелевскую лекцию, последним ее вариантом остался доволен и (ст. 636) сдержанно похвалил Сахарова: «Ведь можете, когда стараетесь». Это сказано сильно. Андрей Дмитриевич действительно был высокого мнения о Ефреме, но все-таки сам Ефрем был неизмеримо более высокого мнения об А.Д.

Правозащитница Татьяна Великанова бросает в сердцах (стр. 677): «Андрей Дмитриевич, у вас каша в голове. Почитайте Тростникова³, у вас сразу наступит ясность». Тех, кто знает, с каким пиететом относилась Татьяна Михайловна к Сахарову, передернет от отвращения. А для автора это всего лишь «оживляж».

Не будем множить примеры. Легкость в выдумывании подобных историй у автора — необыкновенная. Но на деле подобный «оживляж» только обнажает извращенное отношение автора к Сахарову и его окружению.

О заимствованиях

Автор довольно широко пользуется еще одним неординарным приемом – назовем это заимствованием. Если ему понравился какой-то отрывок в чужой книге, автор смело вставляет этот отрывок в ткань собственного повествования. Без кавычек. Иногда пару слов в отрывке изменит, но сильно не напрягается. Вот несколько примеров.

1. Дискуссия Сахарова с генералом госбезопасности Павловым: два фрагмента на стр. 383, 384 = стр. 354-355, т.1, «Воспоминания» А.Д. Сахарова, Москва, Время, 2006.⁴ Второй фрагмент так понравился автору, что он его использовал дважды, поручив Сахарову выпалить его в споре с приятелем на стр. 544. Действительно, хороший фрагмент, приведу его здесь (в кавычках): «Мы слишком мало знаем о законах истории, будущее непредсказуемо, а мы – не боги. Мы, каждый из нас, в каждом деле – и в «малом», и в «большом» должны исходить из конкретных нравственных критериев, а не абстрактной арифметики истории. Нравственные же критерии категорически диктуют нам – не убий!». Перед «абстрактной арифметики истории» стоило бы поставить «из», но раз у Сахарова этого нет, то автор и берет как есть.
2. Разговор Сахарова с П.Л. Капицей в попытке получить у того подпись под письмом к руководству страны: стр. 468 = стр. 653, т.1. В этом фрагменте имеется одна характерная фраза: «Говорить с ним [с Капицей] было чистое удовольствие». Этот прелестный старинный оборот – квинтэссенция сахаровского стиля. Он запоминается раз и навсегда. Понятно, что автору трудно было удержаться от заимствования этой фразы.
3. Огромные заимствования из сахаровского рассказа о том, как они с Еленой Георгиевной и ее сыном Алешей сидели в поселке Сосновка (Дубровлаг), надеясь на свидание с «самолетчиком» Эдуардом Кузнецовым: стр. 655-657 = стр. 371-378, т.2. Заключительные абзацы этого отрывка – по-моему, одно из лучших, что написано рукой А.Д. Сахарова. К сожалению, автор небрежно отнесся к оригинальному тексту, сильно перепутал и даже извратил его. Я хочу все восстановить.

Итак, после десятидневного проживания в местном общежитии, наши герои познакомились со своим соседом — лагерным начальником среднего уровня Ваней (так его обозначил Сахаров). Ваня оказался нормальным человеком, без звериных наклонностей и садизма. Как-то раз Сахаров и Боннэр смотрели телевизор в красном уголке, и наткнулись на Давида Самойлова, читавшего свои стихи. Дальше курсивом дается сахаровский текст, полностью перекочевавший к нашему автору: «…Рядом сидел Ваня – у него был свободный от дежурства день. Из наших реплик он понял, что мы лично знаем поэта, читающего свои стихи по телевизору. Это было для него глубочайшим потрясением. Мир, где пишут и читают стихи, и мир, где унижают друг друга, пьют водку, матерятся, гнут спину днем и забываются тяжелым сном ночью, мир пустых магазинных полок, кино с рвущимися лентами – эти два мира были в его сознании бесконечно далеки друг от друга – и вдруг они в нашем лице как бы сблизились».

Полужирным шрифтом выше выделено то, чего автор в свою книгу не взял. Дело в том, что он нашел иное применение этому тексту. Автор решил, что будет лучше, если означенные бесконечно удаленные миры сблизятся в сознании Сахарова, а не в сознании Вани. Грубо говоря, чтобы Сахарова наконец «пробило». Конечно, автору виднее, как распорядиться чужим текстом…

В «Воспоминаниях» А.Д. Сахарова сразу вслед за этим идет отрывок, который стоит того, чтобы его лишний воспроизвести – по-моему, это замечательный текст. У себя в книге автор частично использовал и этот кусок, но мы не будем следить за его стараниями, а просто прочитаем отрывок полностью. Курсивом – сахаровский текст: «Может, это покажется кому-то наивным и поверхностным, но когда я думаю о выражении лица Вани в тот день и когда я вспоминаю некоторых других людей, с которыми меня столкнула жизнь, мне начинает казаться, что этот несчастный, замордованный, развращенный и спившийся народ, который сейчас даже и не народ в прямом смысле этого слова, все же еще не совсем пропал, не совсем погиб. Не величие исторического пути нации, не православное религиозное возрождение, не сопричастность к революционному интернационализму – все это не то, все это иллюзии, когда говорят о народе. Но простое человеческое чувство, сопереживание чужой жизни, жажда чего-то более высокого, чего-то для души. Эти искорки еще есть, они не погасли окончательно. Что-то с ними будет? Как в общенациональном плане – не знаю, да и важно ли именно это?.. Но в личном, общечеловеческом плане я уверен, что искры будут гореть, пока существуют люди».

Ну вот, теперь все правильно…

Навскидку я обнаружил в книге с десяток подобных заимствований — иногда всего по несколько фраз, иногда довольно пространных. Вероятно, «Диссернет» обнаружит и больше. Думаю, что автор не имеет права без ссылок использовать чужие тексты, выдавая их за собственный труд. Может после присоединения Крыма уже и это позволено. Но раньше за такие дела били канделябрами…

Все ли в книге так плохо?

Есть в книге и более или менее нормальные куски, но и по ним возникают вопросы. Поговорим для примера о двух больших кусках текста.

1) В первой части книги много внимания уделено постепенному осознанию Сахаровым того, что испытания термоядерного оружия в атмосфере являются преступлением против человечества. Продукты ядерного распада разносятся по всему свету, с пищей и водой попадают в организм людей, и за счет непороговых биологических эффектов наносят непоправимый вред здоровью. Сахаров оценил, что в долгосрочной перспективе каждая мегатонна взрыва уносит порядка 10000 жизней. Безадресно, по всему миру – но жертвами становится такое количество народа. Советский Союз в тот момент уже взорвал около 50 мегатонн, американцы – еще больше. Миллион ни в чем неповинных людей обречены стать невидимыми жертвами гонки вооружений. Сахаров остро переживает мучительный конфликт: с одной стороны надо совершенствовать «изделия», а с другой – каждое новое испытание уносит тысячи жизней. Он стремится минимизировать число взрывов, в частности — старается остановить испытание, которое считает бессмысленным. Предотвратить испытание не удается, и он очень эмоционально это переживает. С этой открытой душевной раной автор отправляет Сахарова в раздел «Боннэр», к диссидентам.

Только автор не сообщает читателю, что в 1963 году был заключен Московский договор о запрете испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космосе и под водой. Испытания спрятали под землю, и это решило проблему загрязнения среды. Договор был подписан в Москве, потому что его инициатором выступил Советский Союз. А самыми первыми инициаторами были Сахаров и его сотрудник Виктор Борисович Адамский. Именно Адамский сформулировал основной принцип и стал обсуждать его с Сахаровым, а тот сумел заинтересовать здравой идеей министра Славского, который, в свою очередь, сумел так подать идею Хрущеву, что тот отнесся к ней благосклонно. Все завершилось заключением Московского договора, к которому со временем присоединились десятки государств.

Сахаров всегда гордился своей причастностью к заключению Московского договора, сохранившего жизнь миллионам людей, и во всех автобиографиях отмечал это как один из самых важных своих результатов. Если писалась именно «Жизнь Сахарова», то не худо было бы отразить в книге этот факт.

2) Представляется, что почти вся часть, посвященная жизни в Горьком, написана приемлемо. Здесь дано более или менее адекватное изложение истории трех голодовок Сахарова⁵. В этой части книги имеется много тяжелых сцен: мучительное насильственное кормление, беспросветная тоска одинокого человека, бессильное отчаяние перед всемогущей государственной машиной, боязнь и переживания за судьбу другого. Иной жизни у Сахарова и Боннэр тогда не было.

Есть в этой части книги одна трогательная сцена. Идет третья голодовка (продолжавшаяся полгода!), Сахарова держат в больнице, а изолированная от всего мира и доведенная до отчаяния Боннэр идет на Пасху в церковь и ставит свечку. Елена Георгиевна была убежденной атеисткой, поэтому история эта маловероятна, но написана сцена убедительно. Никак не могу обнаружить первоисточник этой сцены – откуда она взята? Знатоки утверждают, что в опубликованных материалах такой истории нет. Неужто автор «из головы» ее выдумал? По всему, что он наворотил до того, в это трудно поверить.

Насильственным медицинским «обслуживанием» Сахарова во время его голодовок руководил главврач горьковской больницы им. Семашко – Обухов Олег Александрович, 1923 г.р. Настоящий советский врач, депутат и гуманист разъяснял Сахарову, что убить его не убьют, но инвалидом сделают, так что брюки он сам себе застегнуть не сможет. Сахаров в воспоминаниях отметил жесткость Обухова. Почему наш автор прикрыл его реальное имя и назвал Лобовым – одна из загадок этой книги.

Резюме

В книге полно искажений, пятнающих репутацию конкретных людей. Имеется в книге некоторое количество более или менее приемлемых кусков, но никаких откровений эти куски не содержат. А тогда зачем все это? К чему этот невразумительный пересказ простой и ясной прозы Сахарова?

Реальный источник, по которому только и можно составить себе представление о жизни Сахарова — его собственные воспоминания. Текст этот — поистине кристальной ясности. Только КГБ раза четыре похищал у Сахарова «Воспоминания» — и всякий раз Андрей Дмитриевич восстанавливал все заново. Это, конечно, не 12 вариантов начала «Анны Карениной», но близко к тому. Выверенный рассказ о собственной жизни, продуманный и написанный Сахаровым – вот что стоит читать, если хочешь понять его образ мыслей и судьбу. Заодно получишь надежную прививку против биографов-шарлатанов.

А обсуждавшаяся «беллетризованная биография» — неприятная книга. Хотя, конечно, где-нибудь на ОРТ/НТВ по этой книге вполне могут снять телесериал. Такая фактура: бомба, Берия, объект, Серафим Саровский, заключенные, эротические сцены у бомбы, секретные советские гении, Яшка-сперматозоид!.. Сняли же что-то подобное про Ландау, несмотря на протесты научной общественности.

Бессмысленное дело всегда пробьет себе дорогу⁶ – эта формула советских времен все еще довлеет над нами.

Леонид Литинский,
член Общественной комиссии по сохранению наследия академика Сахарова

¹ Попавший в реанимацию годовалый сын Тани и Ефрема Янкелевичей.

² Средняя дочь Андрея Дмитриевича.

³ Современный религиозный философ. В кавычках сохранена орфография оригинала.

⁴ В дальнейшем все сопоставления даются по единой форме: номер страницы настоящей книги соединяется знаком равенства с номером страницы другого издания, где находится идентичный или неотличимо близкий фрагмент.

⁵ В меньшей степени эта в целом положительная оценка относится к описанию первой голодовки, 1981 года, за Лизу Алексееву. Сахаров и Боннэр держали голодовку 17 дней. При описании этой голодовки еще можно напороться и на передергивание в мотивировках, и на хамские характеристики.

⁶ Из частного разговора с умным человеком.