О странных и смешных словах

Часто люди смеются, говоря о словах, которые когда-то пытались проникнуть в язык, да не попали и забылись. А те слова, что удачно в языке обустроились, кажутся совершенно нор­мальными. Совсем как в анекдоте про смешную фамилию Зайцев.

Ха-ха-ха, мокроступы! Какая потеха! Кто мог даже предположить такую глупость, что такое дурац­кое слово приживется? А интересно, почему глупость-то? Самокат и паровоз прижились — и ничего. Мокроступы совершенно в том же духе. Повезло бы больше — и никто бы не смеялся, а наоборот потеша­лись бы над тем, какое было когда-то уморительное слово — не то галоши, не то калоши. Вместо нормальных обычных мокроступов.

А какой-нибудь летчик? Слово используется где-то с 1910 года (Ре­алисты на руках перенесли его из экипажа к аэроплану, взобравшись на который летчик на открытом воздухе прочел лекцию об авиации [«Мо­сковские ведомости», 1910]), но еще в 1912 году Блок называет стихотворение «Авиатор» и использует в нем слово летун. Видимо, какое-то время слово летчик казалось странным и искусственным. Наверно, лет­чик вместо авиатор — это было как мокроступы вместо калош. Не зря же возникла легенда, что слово летчик изобрел поэт Хлебников в 1915 году. В 1984 году Б. Слуцкий писал: Понадобилось перешагнуть порог / небес, чтобы без всяких отсрочек / слово «летун» придумал Блок / и Хлебников чуть поправил: / «Летчик».

Мой любимый сюжет с неприжившимся словом — это печальная история слова не­делимое. Как часто случалось в русском языке, одно и то же слово и заим­ствовалось, и калькировалось. Часто приживались оба, как-то распреде­лив между собой сферы влияния (как объект и предмет). Французское individu, восходящее к латинскому individuus (неразделимый, неделимый) было вполне усвоено русским языком (индивид, индивидуум, индивидуаль­ность). Хотя тоже, между прочим, не сразу приладились, как его склонять-то. Сначала писали: индивидуов, индивидуам. Ну, потом приспособили — ненуж­ное отрезали, суффиксов прилепили. Однако в языке любомудров стала ис­пользоваться и калька — неделимое,точный перевод этого individu. Напри­мер, у Н.В. Станкевича в письме А.М. Неверову («Моя метафизика»): Целое природы составлено из неделимых; каждое неделимое живет на основании общих законов, есть часть общей жизни природы… <...> Многие неделимые не сознают себя. В дневнике А.В. Никитенко под 1841 годом: Не целое жи­вет, а живут неделимые, которые одни могут страдать или не страдать. Заботьтесь же о неделимых, а целое всегда будет, так или иначе хорошо, независимо от вашей воли. В книге К.П. Зеленецкого «Опыт исследования некоторых теоретических вопросов» (М., 1836) читаем, что Сие-то преиму­щественное, исключительное начало в истории народа сообщает ему осо­бый его характер, неделимость, национальность и отличает его всем этим от других народов. Значение это просуществовало в русском языке доста­точно долго, хотя потом уже в качестве редкого. Так, Даль использует его для толкования слова особь: Особь — неделимое, индивид; всякое отдельное существо или растенье. А вот дневниковая запись Пришвина: Реальность в мире одна — это творческая личность (творческое неделимое) [М.М. При­швин. Дневники (1928)]. Или вот у Бердяева: Индивидуум есть неделимое, атом [Николай Бердяев. Проблема человека (1936)].

Однако в целом можно сказать, что слово неделимое в этом значении в русском языке не прижилось. Причина, видимо, кроется в сбивающей с толку внутренней форме этого слова. Как и латинский прототип, неделимое призвано было выражать идею того, что далее не делится, то есть единицы, или, как у Бердяева, атома, или кванта. Однако из-за внутренней формы это слово тяготело к выражению несколько иной идеи — идеи слитности, цель­ности, неразрывной связи; то есть не единицы, а единства. Впрочем, и сам европейский прототип слова неделимое оказался носителем двух разных идей, постепенно дрейфуя от «схоластического» понимания в смысле «еди­ница» к «романтическому» пониманию в смысле «единство».

Интересно, что в русском языке эти два понимания для прямого заим­ствования размежевались словообразовательно: для нас индивид — это еди­ница общества, его атом, а индивидуальность — это уникальное единство свойств человека в его цельности и неповторимости. А кальке найти свое место в этом тонком семантическом процессе мешала внутренняя форма, провоцировавшая употребления одного типа, в то время как терминоло­гическое представление о том, что неделимое — это русский вариант сло­ва индивид, подразумевало употребления другого типа; и калька так и не была вполне усвоена.

Любопытно, что это слово критиковал уже В.А. Жуковский в заметке кон­ца 40-х годов XIX века «Философический язык»: «Говорят неделимое, чтобы выразить individu; едва ли это слово останется в употреблении: оно не вы­ражает вполне соединенного с ним понятия. Неделимость не значит един­ство; оно означает одну только материальную сторону предмета, только его неразделимость на части. Слово лицо выражает, кажется мне, его полнее и точнее. Впрочем, понятие individu не может быть выражено в разных случаях одним и тем же словом; например, мы не можем употреблять слово неде­лимое, как французы употребляют свое individu; никто не скажет: это неде­лимое у меня нынче обедает; этот неделимый очень глуп; его неделимость мне несносна. Это понятие должно быть раздроблено на многие выражения: лицо, личность — когда дело идет о человеке; единица, единичность — для выражения единства вообще; неделимость — для выражения единства ма­териального. Не выдаю здесь предлагаемых выражений за счастливую на­ходку; думаю, напротив, что они будут новым доказательством, сколь трудно выдумывать слова отдельно. Слово упрямо и причудливо: его нельзя взять силою; оно прячется от нас, когда мы его ищем и кличем, и вдруг нам явля­ется там, где мы найти его не ожидаем. Слово есть откровение».

Слово упрямо и причудливо — лучше и не скажешь. Как мы теперь знаем, русский язык приспособил для описания человека и слово лицо, и слово личность, и индивид, и индивидуальность, и индивидуум. А вот неделимому места не нашлось. А могли бы ведь как ни в чем не бывало говорить: Меня восхищает его яркое неделимое...