Любой нации необходим повод для гордости. Чтобы гордиться культурой своего народа, желательно иметь в наличии выдающегося писателя или поэта, про которого можно уверено сказать: «Имярек — это наше всё». Если такого автора нет, сгодится героический эпос. А что, если и эпоса нет? В таком случае подойдет фольклорная традиция, к которой можно добавить немного эпичности.
Бретонская литература в наши дни мало известна и интересна за пределами Бретани. Будь у бретонцев хотя бы одно эпическое произведение, прогремевшее на весь мир, или хотя бы один писатель европейского масштаба, к бретонцам вряд ли стали бы относиться как к малокультурной нации, способной лишь ловить рыбу, выращивать картошку и неумеренно употреблять алкоголь. А ведь в начале XIX века у них был шанс прославится в качестве нации великих поэтов. В 1839 году бретонец Теодор Эрсар де ла Виллемарке, намереваясь сотворить знаковое произведение, которое возвысило бы бретонскую литературу, создал лишь почву для безобразного скандала, затянувшегося на целый век. В результате само существование у бретонцев литературной традиции долгое время считалось сомнительным фактом.
К тому времени расцвет бретонской литературы, соединявшей в себе продолжение кельтской поэтической традиции и раннесредневековой христианской учености, осталось в далеком прошлом. Мало кто знал, что в XII веке бретонская литература была известна далеко за пределами полуострова Бретань. А ведь именно из бретонских произведений, увы, не сохранившихся полностью, перекочевали во французский средневековый роман легенды о Тристане и Изольде и короле Артуре.
Расцвет был, увы, недолгим. Политическое ослабление Бретани, бывшей сначала независимым королевством, а позже герцогством, и постепенное присоединение ее к Франции привело к падению престижа бретонского языка и культуры. Исчезновение профессиональных литераторов, продолжающих древнюю традицию бардической поэзии, привело к тому, что ко времени Великой французской революции о средневековой бретонской литературе и ее богатом прошлом никто уже и не помнил. Все более или менее образованные люди читали по-французски, а к крестьянам, поющим баллады и рассказывающим сказки на бретонском языке, никто не относился всерьез. Однако на рубеже XVIII и XIX веков бретонцами неожиданно заинтересовалась просвещенная публика.
Всё началось с того, что, устав искать благородного дикаря за океаном, европейская читающая публика обратила внимание на не менее диких, но симпатичных обитателей кельтских окраин. В первую очередь — на шотландцев. В 1761 году просвещенные европейцы открыли для себя «Оссиановы песни», якобы перевод эпического произведения, написанного бардом III века. Литературное наследие древних кельтов вскружило голову не одному любителю древностей, однако довольно быстро выяснилось, что автор этой великолепной поэмы вовсе не бард по имени Оссиан, а шотландский писатель Джеймс Макферсон, и сам текст — лишь фантазии на тему кельтского эпоса, попросту говоря — литературная фальшивка, коих в ту пору было множество. Несмотря на разоблачение, поэмы Макферсона полюбились публике и породили моду на всё кельтское, причем такую сильную, что для нее появилось особе название: кельтомания.
Кельтомания докатилась и до Бретани. Прежде, чем французские ценители «Оссиановых песен» внезапно обнаружили кельтов у себя под боком, очнулись сами бретонцы. Уже к середине XVIII века существовала прослойка двуязычной интеллигенции, одинаково хорошо владевшей бретонским и французским. Это были, как правило, представители местечкового дворянства и лица духовного звания. Причем, как это часто бывает, чем дальше они находились от Бретани, тем сильнее становился их бретонский патриотизм. Неудивительно, что именно среди парижских бретонцев зародилась идея изучения бретонского наследия. Была учреждена так называемая Кельтская академия, целью которой было написать историю кельтов, опубликовать памятники литературы кельтских народов и заняться этимологией. Поскольку к тому времени еще не существовало ни фольклористики как научной дисциплины, ни индоевропеистики со сравнительно-историческим методом, результаты исследований Кельтской академии способны вызвать лишь улыбку. Этимологические исследования в духе Тредиаковского служили обоснованием того, что именно бретонский является прародителем всех языков мира и именно на нем говорили Адам и Ева до изгнания из рая. Впрочем, даже этот вывод был не нов: за сто лет до создания академии о бретонском языке в раю уже писали патриотично настроенные местные клирики.
Как ни комичны были результаты трудов первых «академиков», они подготовили почву для более серьезных исследований. Более того, среди романтиков-фантазеров попадались и серьезные люди: Жан-Франсуа Ле Гонидек, чиновник Управления вод и лесов, удачно реформировал бретонскую орфографию. Он взялся также за создание литературной нормы и очищение письменного языка от французских заимствований. Однако прославился на всю Европу отнюдь не педантичный Гонидек, а один из его сподвижников.
Молодой человек по имени Теодор Эрсар де ла Виллемарке, уроженец Нижней Бретани, потомок мелкого дворянского рода, проходил обучение в парижской Школе хартий и тосковал по своей малой родине. Тоска эта привела к тому, что он посвятил свой досуг кельтским штудиям, изучал валлийский язык, помогал Гонидеку в издании его трудов. Выросший в окружении бретонских сказительниц и паломников, де ла Виллемарке был прекрасно знаком с устным народным творчеством Бретани. К этому прибавилось изучение средневековых поэм и мистерий. По всей видимости, скудость и однообразие дошедших до Нового времени образцов бретонской средневековой литературы удручало его. Особенно блекло эти нудные поэмы и пьесы смотрелись на фоне яркой и самобытной валлийской традиции. Что же касается фольклора, то тут было где разгуляться собирателю и издателю. Однако у народной литературы есть два больших недостатка. Во-первых, она груба и в необработанном виде вызывает у изысканной салонной публики отвращение и ужас (даже более терпимый к жестокости и грубости современный читатель может быть шокирован, прочтя, например, сказки Афанасьева в изначальном виде). Во-вторых, сказкам, песням и быличкам (жанр устного народного творчества: рассказ о встрече с нечистой силой. — Прим. ред.) недостает величия, древности и эпического размаха. Ирландские саги с королями и героями, валлийский сборник легенд Мабиногион, где тоже кишмя кишат могучие правители и прекрасные дамы, уже дали европейским читателям представление о славном прошлом кельтов. А что может дать какая-нибудь бретонская баллада о пастýшке с дальнего хутора, зверски изнасилованной заезжими рыцарями? А история крестоносца, которому жена наставила рога, резвясь с конюхом? Увы, получалось, что бретонцы на фоне других кельтов выглядят как бедные родственники. Патриотически настроенная юная душа де ла Виллемарке жаждала обнаружить в Бретани хоть какой-нибудь обломок эпоса. Результат не заставил себя ждать.
В 1839 году французская читающая публика наконец-то смогла убедиться в том, что бретонское наследие древнее и вполне героическое. Теодор Эрсар де ла Виллемарке издал сборник бретонских баллад, в которых упоминались друиды с их неясным философским учением, воспевались доблесть короля Артура и магия Мерлина. Название сборника, «Барзаз Брейз», что в переводе означает «бретонские песни», интриговало аллитерацией. Тексты были изданы на двух языках: бретонский оригинал и французский подстрочник. Французские кельтоманы были в восторге, интеллектуалы высоко оценили это гениальное произведение, отражавшее героический дух бретонского народа. Жорж Санд считала, что «Барзаз Брейз» перещеголял «Илиаду» Гомера, и готова была снять в знак почтения свою мужскую шляпу перед любым из бретонцев. Сборник бретонских песен был переведен на английский, немецкий, польский и шведский языки. Автор, которому на момент публикации первого издания было 24 года, купался в лучах славы. Больше того, казалось, что теперь у бретонцев есть знаковое литературное произведение, которым можно будет гордиться по праву.
Однако те, кто мог прочесть и понять бретонский текст баллад, испытывали вместо восторгов удивление. Песни бретонских крестьян были на удивление складными, и их язык подозрительно соответствовал всем нормам, изложенным в предписывающей грамматике Гонидека. К тому же было непонятно, откуда, например, в известной многим шуточной песенке «Лягушачья месса» вместо потешной лягушки взялся таинственный друид. Да и само название сборника было странным: не существовало в бретонском языке слова Barzaz. Само слово barz («бард», «поэт») исчезло из языка еще в Средние века. Однако придумать слегка вычурное название для сборника — это еще полбеды. Настоящая беда случилась, когда бретонские собиратели фольклора принялись вслед за Виллемарке собирать и записывать народные песни и баллады. Большинство фольклористов середины XIX века уже были знакомы с трудами братьев Гримм и научным взглядом на фольклор. Наиболее известен своей дотошностью Франсуа-Мари Люзель, собравший два тома бретонских баллад и песен. Ни он, ни его последователи никаких друидов, Артура или Мерлина в балладах не обнаружили. Хотя многие баллады описывали зафиксированные в хрониках средневековые сражения, крестьянские восстания и эпидемии чумы.
Составителю «Барзаз Брейз» были предъявлены обвинения в подделке текстов и обмане. И хотя в «причесывании» и вольной литературной обработке фольклорных текстов в угоду публике не было и нет ничего криминального (вспомнить хотя бы сказки Пушкина, которые мы не воспринимаем как обман или подделку), для бретонцев подобное разоблачение было серьезным ударом. Европейские интеллектуалы почувствовали себя одураченными и на много десятилетий отвернулись от бретонского фольклора, сочтя любую его публикацию подозрительной. Более того, произведение, которое для бретонцев могло бы стать поводом для национальной гордости, стало символом унижения.
На Виллемарке посыпались упреки. Критики считали, что он не знал бретонского языка, что выдумал и написал свои произведения на французском и нанял переводчика. Никаких ответов на критику не последовало, что еще больше укрепило собирателей фольклора в их подозрениях.
Потребовалось целое столетие для того, чтобы сборник «Барзаз Брейз» был реабилитирован в глазах научной общественности. В 1964 году бретонский исследователь Донасьен Лоран опубликовал записные книжки де ла Виллемарке. Выяснилось, что «Барзаз Брейз» всё же не литературная фальшивка, а литературная обработка фольклорных текстов. Де ла Виллемарке добросовестно записывал бретонские баллады и песни на бретонском языке, личности его информантов были установлены. Казалось бы, что мешает сборнику бретонских песен занять достойное место в сокровищнице мировой литературы наряду с «Калевалой» и другими подобными произведениями? Однако, по всей видимости, благоприятный момент был упущен. И отношение к этой безусловно прекрасной и талантливо написанной книге до сих пор брезгливо-скептическое. И это несмотря на то, что уже в ХХ веке фольклористами были сделаны записи сказок, в которых фигурировал лесной человек по имени Мерлик или Мерлин. Ситуация напоминает старый анекдот о пропавших после прихода гостей серебряных ложках: ложки-то нашлись, а осадок остался. Так бретонская литература и осталась без знакового произведения, а заодно и без достойного внимания со стороны фольклористов и литературоведов.