Первая мировая: в окопной грязи и в приемной посла

Частицы войны

Энглунд Петер. Восторг и боль сражения: Первая мировая в 211 эпизодах / Пер. со шведского Т. Чесноковой. — М.: Астрель, Corpus, 2014. — 640 с.

«Война для них не столько событие, за которым надо следить, сколько состояние, которое приходится терпеть», — пишет шведский историк, секретарь Шведской академии Петер Энглунд о людях, переживших Первую мировую войну в тылу, на фронте, в плену. Сегодня для нас эта война, как и любое далекое историческое событие, лишь набор фактов и имен, хотя она перевернула мир с ног на голову и поменяла все: самоощущение человека, его мировоззрение, военный и повседневный быт, даже моду.

Книга Петера Энглунда о Первой мировой войне «Восторг и боль сражения» дает читателю возможность вникнуть в то состояние, в котором пребывала большая часть населения земного шара на протяжении четырех лет, и почувствовать, как это состояние менялось. Это не так просто сделать, и Энглунд использует необычный прием: его книгу сложно отнести как к жанру нон-фикшн, так и к художественной литературе. Историк, с одной стороны, аккуратно выстраивает хронологию, включая все самые крупные события, поражения и победы, так что после прочитанного остается достаточно полное представление о ходе войны, какое можно было бы почерпнуть из любого классического исторического труда, описывающего действия на военном и дипломатическом фронтах. Но на фоне четко выстроенной хронологии, в ряду сухих фактов движутся и оживают очертания судеб двадцати реальных персонажей — разных национальностей, пола, возраста, социального положения, как военных, так и гражданских, находившихся в разных странах Европы, Азии и Африки, сражавшихся или живших в тылу по разные стороны фронта. От двенадцатилетней немецкой школьницы до сорокапятилетнего французского политика. Благодаря многоголосию и многоликости этой истории, выстроенной как роман со множеством непересекающихся линий, возникает стереоскопический эффект, живо передано «ощущение того, что люди в своей анонимности, взаимозаменяемости, низведены до нуля, пятнышка, капельки, кусочка, частицы, неизмеримо малой доли, поглощаемым огромным «Нечто«, где отдельный человек вынужден жертвовать всем, хотя его жертва никоим образом не влияет на происходящее». Впрочем, и это лишь слова, которые не передают ничего. Передают иные слова — скупые, короткие фразы, констатирующие, описывающие, перечисляющие. Так пишет Энглунд, рассказывая о перипетиях, больших бедах и маленьких радостях, с которыми сталкиваются его герои: в основе почти художественного повествования лежат скрупулезно изученные письма, дневники, воспоминания, исторические труды и документы. Всё — в деталях: «Монотонность жизни нарушалась только тогда, когда немецкие аэропланы пролетали над ними, как правило, на рассвете или поздно вечером, и сбрасывали на них бомбы», «…книжные тома потеряли для нее всякое значение, они словно принадлежали другому миру, который канул в прошлое в августе минувшего года», «Когда он со своими гусарами въехал в город, его ошеломили две вещи. Первое: дом с неразбитыми окнами, в которых виднелись белые кружевные занавески. Второе: юная полька в белых перчатках, пробиравшаяся через толпу солдат и русских военнопленных. Он долго не мог забыть эти перчатки и эти кружевные занавески, — ослепительно—белое посреди грязи и слякоти». Образ войны получается объемным, всеохватным, огромным, и вдруг возникает понимание, насколько неподъемна, страшна, непреодолима была стихия, разбуженная в августе 1914-го, насколько тяжело это «бремя, которое может раздавить нас» (удивительные слова, сказанные кайзером Вильгельмом).

Петер Энглунд пишет отстраненно, иронично, нагнетая, увеличивая под выпуклым стеклом реалии войны, пересказывая жизнь чужих ему — и нам — людей, и сначала это коробит. Он как будто издевается над ними, над их ожиданиями: «Арно боялся только одного: как бы не кончилась война, прежде чем он успеет попасть на фронт: «Как унизительно не участвовать в главном приключении моего поколения!»». Того поколения, которое после назовут «потерянным», которое не сможет найти себя в жизни, которое ждут пьянство, разврат, разнузданная жестокость, апатия или сумасшествие. «Главное приключение жизни» приведет этого француза, Арно, под Верден, в самое кровавое и страшное сражение Западного фронта, и выпустит оттуда живым. Этот человек однажды посмотрит на то, как «притихший Верден озаряется красными и белыми бликами при восходе солнца, и подумает: «Война — красивое зрелище с точки зрения генералов, журналистов и ученых«». Война перепашет его душу — и души всех, кто сумел ее пережить. Война, ставшая инициацией для юнцов, жаждавших славы и геройства, станет инициацией для всего мира. И вот злая ирония Энглунда, его отстраненность, жестокость по отношению к чужим ошибкам, слабостям, страхам начинают восприниматься как должное, когда речь идет уже не о первых днях войны, полных иллюзий и надежд, а об ее страшном и сером быте, в котором нет ни героизма, ни романтики. Только грязь, кровь и смерть, которая «всегда рядом, и от этого ее величие меркнет». Наконец Энглунд, проводив своих героев от первого до последнего дня войны (кроме двоих погибших), говорит, возможно, самые важные слова этой книги: «Эти искалеченные, истерзанные тела были, конечно, сами по себе реальностью, но также и картиной того, что делает война с представлениями и надеждами людей, — да и со всей их прошлой жизнью. Война началась не в последнюю очередь как попытка сохранить Европу в точности такой, как была, восстановить statusquo, а на самом деле превратила весь континент в нечто такое, чего люди и вообразить себе не могли в самом страшном сне. И вновь подтвердилась старая истина, что война рано или поздно становится неконтролируемой, контрпродуктивной, потому что люди и общество в слепой жажде победы готовы пожертвовать ради нее всем».

Книга заканчивается цитатой из «Моей борьбы» Адольфа Гитлера: «Мне стало ясно, что все потеряно. Возлагать какие бы то ни было надежды на милость победителя могли только круглые дураки или преступники и лжецы. В течение всех этих ночей меня охватывала все большая ненависть к виновникам случившегося. <…> Я пришел к окончательному выводу, что должен заняться политикой». Эти слова приведены не просто так — Энглунд, как и любой другой историк, знает, что самым страшным последствием Первой мировой стала война Вторая.

Цыганский торг за карту мира

Берти Френсис. За кулисами Антанты: дневник британского посла в Париже 1914–1919 / Под ред. К.В. Миньяр-Белоручева; пер. и примеч. Е.С. Берловича. — М.: Государственная публичная историческая библиотека России, 2014. — 400 с. — (К столетию Первой мировой войны).

Дневники сэра Френсиса Берти, занимавшего пост британского посла в Париже в 1905–1918 годах, раскрывают совершенную другую сторону войны: речь о дипломатических и политических — открытых и подковерных — договорах, сговорах, решениях и интригах. Сэр Френсис Левесон Берти, виконт Теймский, обладал качествами малопригодными для работы послом — резкий, едкий, прямолинейный, и, как пишет в предисловии Д. Заславский, «в искусстве ссориться ему не было равных». Но именно это делает его дневник не только интересным чтением, но и ценнейшим историческим источником: редко встретишь искреннее «ворчание» дипломата даже в личных документах — уж такова их скрытная натура.

Почему так получилось, что имя Берти ныне забыто не только во Франции и России, но даже в самой Великобритании, неясно. Впервые его дневники были изданы на родине в 1924 году, всего пять лет спустя после окончания войны и смерти автора, а в переводе на русский — в 1927 году. Дневник британского посла в Париже, прекрасно осведомленного о внутриполитических планах и делах своей страны и внимательно приглядывавшегося к действиям союзников — России, Франции, Италии и позже США, действительно позволяет заглянуть за кулисы победившей стороны и увидеть, как и почему принимались решения, обернувшиеся впоследствии победами и поражениями, огромными жертвами и внутренними кризисами. Горькое чтение, чтобы убедиться в том, что и так знает каждый «подневольный» человек: в решениях начальства на одну долю разумного и логичного приходятся три доли эгоистичного, ошибочного и даже безумного.

Френсис Берти, умнейший и дальновидный политик, естественно, превыше всего ставил интересы род-ной Британии, был плоть от плоти ее, поэтому честно планировал и размышлял о выгодных для своей империи последствиях войны: «Входя «за кулисы Антанты«, мы попадаем прямо на базар», — пишет в предисловии Д. Заславский и добавляет: «Народам толковали, что они должны проливать кровь для защиты отечества, для спасения цивилизации, а в это время за кулисами шел цыганский торг из—за новых территорий и колоний». Или, словами самого Берти: «Бесконечные интриги как в гражданских, так и в военных кругах». Тем интереснее сравнить едкие заметки посла с историей «пешек войны» из книги Энглунда — на страницах дневника посла мы найдем отражение тех же событий и сражений, но совершен-но с другого ракурса, так как, если в окопах «зрительный мир сужается — ведь видишь очень мало, — тогда как стремительно расширяется мир, воспринимаемый через обоняние и слух» (Энглунд), то с позиции дипломата и политика всё видится чище: «здесь незаметно никаких ужасов войны, нет раненых и нет несчастных беженцев из занятых областей» и шире — Берти находится достаточно высоко, чтобы прозревать последствия войны и многих ошибочных действий союзников, предсказывая события на сто лет вперед (впрочем, также довольно часто и не угадывая). Берти считает, что надо сражаться до конца, не только потому, что так выгоднее Британии и странам Антанты (никого не устраивало восстановление довоенной ситуации, чтó в качестве условий мира по соглашению неоднократно предлагала Германия), но и потому, что искренне опасается: «…если немцы окажутся в роли завоевателей, какова будет тогда наша судьба?»

Естественно, «огромная усталость и стремление к миру» раньше возникли в окопах, чем в тылу, но дневник Берти демонстрирует, что и среди людей, почти незатронутых войной физически, эти настроения появляются уже в середине 1916-го, за два с половиной года до Компьенского перемирия: «Некоторые члены правительства говорят, что мы разорены и не можем продолжать войну. Другие говорят, что мы достаточно воевали и можем добиться приемлемого мира, или говорят, что победить мы не можем, что мы не в состоянии выгнать немцев из Франции и Бельгии и что война окончится вничью». Тем не менее все мирные предложения со стороны Германии отвергаются — и записки британского посла позволяют детально разобраться в сложной политической игре, лишь частично зависевшей от ситуации на фронтах.

Одна из самых интересных линий дневника Берти — истории о нейтральных и «буферных» странах, таких как Греция, Румыния, Сербия, Хорватия, Венгрия, норовивших продать себя как можно дороже странам-лидерам. Ситуация торговли за территории затрагивала эти страны напрямую — именно от них отрывались целые куски (пока только на бумаге), чтобы задобрить (читай — купить) союзников. Большая часть дневника отведена и отношениям с русскими представителями во Франции — Извольским, Сазоновым, Севастопуло и другими. И, конечно, рассуждениям о самой России — огромной варварской стране, в которой, по мнению Берти, в принципе невозможна республика. Царя Николая II он называет «восточным деспотом», после Февральской революции заключает, что от России «уже никогда не будет пользы», а большевиков вообще не воспринимает всерьез и ругает Уинстона Черчилля за то, что тот признает их как новых правителей страны. О наших войсках, отказывающихся сражаться, пишет: «что за сволочь эти русские!» — внутренняя ситуация в России его волнует только с точки зрения выгоды для родной Великобритании. Не вызывает у него радости и заключение договора между Россией и Германией, так как его позиция — «Война до конца, до полного разгрома германского милитаризма, заключение сепаратного мира невозможно!».

Берти искренне ненавидит немцев: «Конференция с немцами была бы похожа на игру в карты с шулерами. Апеллировать к совести германского народа бессмысленно. У них нет совести». Обидные для немцев слова, но всё же английский посол зрит в корень, предсказывая: «уничтожение Германии в качестве мировой державы необходимо, так как иначе через короткое время начнется новая война». Многие предчувствовали это и раньше, но по окончании войны и заключении Версальского договора стало кристально ясно, что это не может гарантировать настоящий мир и продолжение, как говорится, следует…