Последний из могикан

Владимир Зелевинский, профессор факультета физики Университета штата Мигичан, прислал в редакцию статью памяти Бориса Ерозолимского, одного из последних участников команды Курчатова.

На экране компьютера передо мной проходят страницы неоконченного автобиографического повествования, история одной жизни, названная «Клочки памяти». Автор ушел из жизни 26 августа 2014 года в городке Андовер (штат Массачусетс, недалеко от Бостона). Ему было 93. А жизнь его была замечательной и достойной.

Борис Григорьевич Ерозолимский, для многих просто Б.Г., не стал академиком или нобелевским лауреатом, хотя одну высокую премию он получил — Сталинскую премию 1953 года. Он был одним из последних могикан курчатовской команды.

Б.Г. учился на физическом факультете МГУ перед войной, тогда же, когда и А.Д. Сахаров и многие другие впоследствии известные ученые. Не успев закончить курс или начать самостоятельную работу, они были подхвачены военным вихрем. Копали окопы под Курском, а потом Б.Г., как физика, послали на курсы авиационных техников по новому направлению — оборудование самолетов и радиолокация. Выезжали на фронт, ремонтировали технику и возвращались к занятиям. Б.Г. стал тонким специалистом по импульсной электронике (конечно, ламповой).

С детства Б.Г. мечтал о театре, играл в классических пьесах в клубных постановках под руководством артистов МХАТа. Театр и физика боролись в его душе. Его демобилизовали, чтобы он закончил университет и присоединился к работе в атомной программе. А он думал «удрать в театр». Постепенно физика победила, он открыл в ней красоту мысли и изящество глубоко продуманного эксперимента. Он попал в курчатовскую Лабораторию № 2, из которой вырос Институт атомной энергии, позже получивший имя Курчатова.

Они строили ядерный реактор. Вместе с другим прекрасным физиком, Петром Ефимовичем Спиваком, Б.Г. должен был измерить так называемое ню эффективное, основную характеристику цепной реакции, число вторичных нейтронов на акт деления. Здесь его квалификация в электронике была незаменимой. Когда в конце концов они были уверены в результате и принесли ответ Курчатову, тот посмотрел на цифру и сказал только: «Молодцы», — он уже знал этот ответ из агентурных данных… В дальнейшем Спивак и Б.Г. работали над измерением констант слабого взаимодействия в бета-распаде нейтрона, и эта тематика осталась для Б.Г., может быть, главной любовью в ядерной физике.

В 1951 году отец Б.Г., известный московский врач, был арестован. По-видимому, это была первая прикидка будущих больших процессов. Но главный обвиняемый, профессор Этингер, погиб в тюрьме, и отец Б.Г. был «просто» приговорен к 10 годам лагеря. В институте нашлись люди, которые начали злобную кампанию, требуя убрать сына врага народа из секретного учреждения. Тогда Курчатову удалось противостоять этому, Б.Г. услышал от него только «Спокойно работайте». Когда дело врачей развернулось, отец Б.Г. был привезен в Москву для новых допросов и обвинений. Неизвестно, какова была бы судьба Б.Г., если бы не вмешательство другой судьбы. Сталин умер, врачи реабилитированы, отец Б.Г. вернулся, а сын получил Сталинскую премию.

Следующий большой этап в жизни Б.Г. — работа с Андреем Михайловичем Будкером над первым ускорителем электронов на встречных пучках. Когда легендарная восьмерка (необычная форма этой машины), ускоритель ВЭП-1, была почти готова, Будкер получил для дальнейшего развития ускорительной и плазменной физики свой институт — ИЯФ в новом Академгородке под Новосибирском.

Б.Г. был в ученом совете ИЯФа и получил предложение переехать в Сибирь и возглавить там большую лабораторию. Как рассказывал Б.Г., он просто «испугался» необходимости руководить сотнями людей. Ему хотелось делать свой эксперимент своими руками, с небольшим числом близких сотрудников. После долгих раздумий он отказался и остался в Москве. Уже в Америке он часто возвращался в разговорах к этому прошлому и признавался, что сожалеет об этом решении, — вся дальнейшая жизнь пошла бы иначе… ВЭП-1 был успешно запущен в Сибири, открыв дорогу для будущих ВЭППов (электрон-позитронных встречных пучков).

В Москве, в Курчатовском институте, уже без Курчатова, продолжалась работа по физике слабых взаимодействий. Попутно Б.Г. внес большой вклад в прикладную ядерную физику — развитие техники нейтронного каротажа, разведка нефтяных месторождений с помощью нейтронных источников. Опять было выдвижение на государственную премию, но на каком-то этапе Б.Г. выпал из списка, уступив место администраторам разного калибра. Новая тяжелая полоса жизни началась после того, как сын Б.Г. решил уехать из страны. Б.Г. пытались заставить публично осудить сына, и не было уже Курчатова для защиты. Конечно, эта позорная кампания не достигла цели, но она заставила Б.Г. уйти из своего родного Курчатовского института. Он нашел новое пристанище в Гатчине, в (ныне Петербургском) Институте ядерной физики. Всё та же неисчерпаемая физика — слабые взаимодействия, распад нейтрона.

В 1991 году Б.Г. уезжает в США. В 70 лет он начинает новую жизнь. Постепенно устанавливаются контакты с американскими физиками в Гарварде, в НИСТе (Национальный институт стандартов и технологии). Вместе с другим бывшим московским физиком, Львом Гольдиным, Б.Г придумывает новые методы прецизионных измерений характеристик слабых взаимодействий, успешно убеждает американцев начать такие эксперименты. Он с удовольствием рассказывает о своих идеях, всегда добавляя: «Это же безумно интересно». Когда после одного из семинаров я подошел к докладчику и начал было говорить, что мой старый друг предлагает …, он моментально прервал меня словами: «Конечно, это Борис».

Полный опыт по бета-распаду нейтрона с регистрацией всех трех частиц (протон, электрон и антинейтрино) описывается несколькими параметрами, измеренными с разной степенью точности. Б.Г. воспринимал эти параметры, как будто это были его личные знакомые, каждый со своим трудным характером, так он и рассказывал о них. Одна из этих величин, «маленькое <а>», коэффициент угловой корреляции электрона и антинейтрино, была его любимицей, и главный эксперимент, уже без Б.Г, должен измерить ее гораздо точнее, чем раньше, и, возможно, найти отклонения от нынешней стандартной модели.

Почти ежегодно летом Б.Г. ездил в Москву, в родной «Курчатник». Каждый раз он надеялся увидеть работающих физиков, обсудить новые результаты, почерпнуть новые идеи. Все повторялось: каждый раз он возвращался глубоко разочарованным, резко говорил: «Мерзость запустения» — и все же опять ехал через год. Он старел, прибавлялись морщины, судьба не обошла суровыми ударами его семью. Оставалась наука, оставались новые бостонские друзья, оставалась любимая музыка. Со времен своей театральной молодости Б.Г. хранил трепетное отношение к высокому искусству, его выразительный голос замечательно звучал, когда он вспоминал любимые стихи и классические арии. У него было свое отношение к живописи и к искусству вообще: только две категории — «волнует» или «не волнует». И если «волнует», то его глаза увлажнялись, и было видно, что он действительно глубоко чувствует это.

Один из его молодых американских коллег, узнав печальную новость, написал: «Boris was a remarkable man with a remarkable history. It seems like there are so few of them left, which makes the loss еven sadder». Но я уверен, что для многих, знавших его, всегда будет звучать его крепкий, ясный, совсем не старческий голос — «Ведь это безумно интересно…».