Лингвистическая реанимация, или Чудовище Франкенштейна

Поддерживать язык, оказавшийся под угрозой исчезновения, — задача непростая, но посильная. У обывателя деятельность энтузиастов, принимающих меры по спасению «языка бабушек и дедушек», часто вызывает недоумение. Однако, даже если спасателям умирающих языков окружающие, не будучи лингвистами, отказывают в здравом смысле, в подобном труде видится некое благородство, как в уходе за безнадежно больным, но родным и горячо любимым человеком. Гораздо большее изумление вызывают те, кто пытается возродить язык, на котором никто не говорит уже несколько десятков, а то и сотен лет. В лучшем случае речь идет о реанимации, если последние носители языка ушли в мир иной не так давно и лингвистам удалось записать их живую речь, составить грамматики и словари исчезающего языка, записать фольклорные тексты или рассказы о повседневной жизни. В худшем случае аналогии получаются совсем уж траурные и прибегать к сравнениям не хочется.

Впрочем, если человека не оживишь через сто лет после похорон, то возродить забытый язык вполне возможно. В редких случаях он может получить вторую жизнь, как это произошло с ивритом. Язык, вот уже 18 столетий считавшийся мертвым, книжным языком, стал не только средством повседневного общения, но и государственным языком Израиля. В этом случае совпали сразу несколько благоприятных для языка факторов. Не в последнюю очередь — усилия энтузиастов, среди которых самым известным стал Элиэзер Бен-Йехуда. «Если можно восстановить язык, на котором перестали говорить, и сделать его разговорным, выражающим всё, что хочет сказать хотя бы один человек, то, несомненно, такой язык можно сделать разговорным языком и для всего общества», — написал он в предисловии к своему словарю.

Однако на одном энтузиазме язык возродить едва ли возможно: при обычных обстоятельствах пассионарным интеллектуалам редко удается получить признание и уважение в обществе и распространить свои идеи в массы; к возродителям языка чаще всего относятся как к чудакам, не более. Для того чтобы выйти из роли городского сумасшедшего и стать уважаемым человеком, необходимо появиться не только в нужном месте, но и в нужную эпоху. Создание нового государства как раз очень удачный момент для того, чтобы для возрожденного языка были созданы все необходимые условия. Но и этих условий может быть недостаточно (пример тому — ирландский язык, о котором я уже писала для ТрВ-Наука). В случае с ивритом дополнительным благоприятным условием стало наличие более чем богатой книжной традиции, не прерывавшейся около трех тысяч лет.

Такое совпадение благоприятных факторов встречается нечасто. Обычно какого-то важного элемента не хватает, а иногда и не одного. В этом случае язык возможно восстановить, но он с трудом выходит за рамки интеллектуальных кружков, подобных клубам эсперантистов. Более того, иногда попытки воссоздать утерянный язык наталкиваются на препятствия в виде недостатка в засвидетельствованных грамматических формах, пробелов в словаре или отсутствии достоверных сведений о произношении.

Однако всегда находятся люди, готовые возродить язык, даже не имея в своем распоряжении достаточно полного его описания. Любопытная в этом плане история произошла с корнским языком. Этот мало кому известный язык был некогда распространен на территории полуострова Корнуолл и являлся потомком бриттского языка.

После того как бриттов потеснили англы и саксы, носители бриттского языка оказались отрезанными друг от друга: одни остались на территории современного Уэльса, Корнуолла и Кумбрии (графство на границе с Шотландией), другие эмигрировали на континент в Арморику (современная Бретань). Общий для всех бритт-ский распался на отдельные языки, из которых лишь два — валлийский и бретонский — дожили до наших дней. История существования корнского языка относительно коротка и, без сомнения, печальна.

C VIII века зона распространения корнского языка сужалась, продвигаясь всё дальше на Запад, к оконечности полуострова. Корнуолл никогда не был самостоятельным государством, так что изначально у корнского языка не было возможности стать языком власти, государственной администрации или крупной аристократии. Однако на нем говорили в городах и деревнях, создавали литературные произведения, в основном религиозного содержания.

Корнский язык так бы и сдавал позиции медленно и постепенно, но в XVI веке на западе Корнуолла стали активно добывать олово. Это вызвало массовый приток англоговорящих рабочих в ту самую часть полуострова, где население до того не знало английского вовсе. К превращению зоны распространения корнского языка в пром-зону добавилось еще и то, что в это же самое время портовые города на западной окраине полуострова стали морскими воротами в Новый Свет. Британия осваивала заморские территории, а стало быть, в приморских городах местное население было разбавлено понаехавшими англоговорящими матросами и портовыми рабочими.

Считается, что к концу XVIII столетия корнский полностью вышел из употребления и стал интересен лишь антикварам, собирателям рукописей. Среди любителей старины XIX века нашлись те, кто с энтузиазмом занялся возрождением уже полностью забытого языка, а заодно и поисками кандидата на роль «последнего из могикан»: вопрос о том, кто именно был последним носителем живого разговорного корнского, остается открытым, за неимением достоверных данных. Большинство считает последней носительницей языка женщину по имени Долли Пентрит, торговку рыбой, которая умерла в 1777 году в возрасте 85 лет, но далеко не все разделяют это мнение.

Как обычно бывает в таких случаях, со временем нашлись люди, у которых хватило знаний, энергии и преданности своей идее, для того чтобы стать ключевыми фигурами, благодаря которым возрождение языка можно считать состоявшимся. Первый из них, Генри Дженнер, исследователь, специалист по кельтским языкам, задался целю создать современный вариант корнского, на котором можно было бы писать и говорить на любые темы. Работая в Британском музее, он обнаружил фрагмент средневековой корнской пьесы, после чего загорелся идеей изучения языка предков. Вскоре он стал автором первого учебника корнского языка, вышедшего в свет в 1904 году. Вторым энтузиастом-возродителем стал археолог Роберт Мортон Нэнс. В 1929 году он также выпустил учебник корнского, при этом его представления о том, какими должны быть корнское произношение и грамматика, несколько отличались от дженнеровских.

Дальше — больше. Число энтузиастов, выучивавших вариант корнского языка, предложенный либо Дженнером, либо Нэнсом, стало расти как снежный ком. В 1967 году был создан Совет по корнскому языку, отвечавший за издание учебных пособий и литературных произведений на корнском, исследования в области корнского языка и так далее. Однако к единому мнению о том, что же должен представлять собой корнский язык, энтузиасты так и не пришли.

Причиной этого расхождения, породившего долгие споры о том, каким же должен быть возрожденный корнский язык, было банальное отсутствие сведений о многих грамматических формах и о произношении: в конце XVIII века, когда в деревнях еще можно было услышать живую корнскую речь, еще не была разработана система фонетической транскрипции и не было лингвистов, способных дать детальное описание языка. К тому же далеко не все лексические единицы и грамматические формы были засвидетельствованы в немногочисленных поздних корнских текстах.

Создателям современного корнского языка при составлении грамматик пришлось искусственно восполнять недостающие элементы, а взять их решили из средневековых текстов. С произношением дело обстояло сложнее: как должен звучать язык, которого никто никогда не слышал? Энтузиасты нашли сколь остроумный, столь и сомнительный с точки зрения лингвиста выход из положения, решив опираться на современное им произношение местного диалекта английского языка. По их мнению, всё, что отличало корнский английский от лондонского, можно было считать влиянием исчезнувшего языка. Учитывая, что во время оно в Корнуолл съезжались рабочие и матросы как минимум со всей Англии, такой подход к реконструкции произношения не выдерживает никакой критики, но на безрыбье и это за рыбу сошло.

Для того чтобы восполнить пробелы в словарном запасе языка, пришлось прошерстить средневековые тексты, а если и в них нужных слов не оказывалось, их заимствовали из родственных валлийского и бретонского языков, а для обозначения предметов, возникших в ХХ веке, вроде автомобиля или самолета, придумывали новые слова из имеющихся в корнском, валлийском и бретонском элементов. Что же получилось в итоге? По мнению выдающегося российского кельтолога Виктора Павловича Калыгина, «в результате получился устрашающий гибрид, составленный из клочков языковой системы XVI, XVII и XVIII веков с добавлением никогда не существовавших элементов. Действительно странно выглядит язык, в котором слова XVI века звучат в диалектном (английском) произношении ХХ века и соединяются между собой по никогда не существовавшим правилам».

Однако это лингвистическое чудовище Франкенштейна ожило и относительно неплохо себя чувствует. Корнский язык жив. Он существует аж в трех вариантах: стандарты «современный корнский», «общий корнский» и «пересмотренный корнский». Число носителей всех трех вариантов, по некоторым данным, достигает примерно пяти тысяч человек, однако многие исследователи считают эту цифру завышенной и полагают, что в повседневной жизни корнский используют от 100 до 500 человек. Для подавляющего большинства из них корнский не столько привычное средство повседневного общения, сколько способ выделиться из толпы англоговорящих и подкрепить свое корнское самосознание.

С 1983 года служба радиовещания ВВС Корнуолла начала вещание на корнском языке. Первые передачи на корнском длились около двух минут, потом воскресные программы стали отводить возрожденному языку четверть часа. С 1982 года трехминутные уроки корнского появились на телевидении. С появлением Интернета распространение аудио- и видеоматериалов на корнском упростилось.

Сейчас корнцами, говорящими по-корнски, никого не удивишь. Среди них по-прежнему преобладают неординарные, талантливые люди. В 1999 году на Кельтском конгрессе в Ирландии автору статьи посчастливилось познакомиться с Кеном Джорджем, создателем стандарта «общий корнский», океанографом, лингвистом и поэтом, корнцем по отцу и бретонцем по матери. Кен Джордж бегло говорит и по-бретонски и по-корнски, причем оба языка для него одинаково живые и родные. Слушая его стихи, трудно поверить, что язык, на котором он говорит и пишет, составлен, как лоскутное одеяло, из различных, изначально не очень-то сочетающихся между собой элементов.