«Прекрасная эпоха — 2»

Продолжение. Начало в ТрВ—Наука № 166)

Археология не была готова к переменам постсоветского периода. Но многие археологи были готовы, и основу для этой готовности им дала археология — давнее брожение в ней, деятельность фрондеров и уклонистов, трудновоспитуемых и свободомыслящих. Не случайно кое-где во главе новых демократических и национально-освободительных движений встали археологи. В Прибалтике это общества охраны памятников культуры. В Белоруссии археолог Зенон Позняк возглавил общество «Мартиролог Белоруссии», открыл и раскопал места захоронений жертв НКВД в Куропатах. В Ленинграде археолог Глеб Сергеевич Лебедев оказался в числе руководителей общества «Мемориал», а молодой археолог Алексей Анатольевич Ковалёв стал лидером группы «Спасение», которая в борьбе против сноса исторических домов города (в частности, дома Дельвига и гостиницы «Англетер») начала проводить первые в городе массовые митинги и пикеты. Оба, Лебедев и Ковалёв, вошли в новый, демократический Ленсовет в качестве его руководящих деятелей (возглавили комиссии). Еще пять археологов баллотировались в депутаты, большей частью от демократических организаций…

По-видимому, в недрах застоя выросло поколение, чуждое застою.

Оставшееся в верхах прежнее руководство растерянно печалилось. Нужно было менять идеологические ориентиры (атеизм — на религиозность, интернационализм — на шовинизм), но это бы не так страшно: было подозрение, что вообще новые власти не нуждались в идеологическом обслуживании. Как доказывать свою необходимость? Сменились правила собственности на землю и древности, исчезла централизация… Беляев и Гуляев констатировали «кризис археологии».

С другой стороны, демократизация и впрямь не приносила ожидаемых улучшений сразу.

Конечно, связи с заграницей наладились, препоны к выезду исчезли, но зато экономические возможности поездок за границу у наших археологов оказались очень скудны, и часто люди испытывали унизительную зависимость от иностранных ассигнований. А для выезда надолго появились препоны с той стороны — запреты на иммиграцию и подозрения, что все гости — это потенциальные иммигранты, жаждущие убежать от российских потрясений и трудного быта в западное царство спокойствия и изобилия. Действительно, многие ученые ринулись на Запад, однако археологов среди них было очень мало (Лесков, Долуханов, Шилик и еще несколько человек). Некоторые покинули археологию, сменив профессию, — ушли в бизнес. Остальные пополнили массу обездоленных и недовольных.

В начале 90-х провал путча сторонников старого режима привел к распаду Советского Союза, к отделению союзных республик — прибалтийских, среднеазиатских, славянских, Казахстана и Молдавии. Россия разом ужалась до границ допетровской Руси. Советская власть пала, в магазинах появилось обилие продуктов, но нищенский уровень народных масс не мог повыситься сразу. Разрушение плановой экономики привело к остановке производства и сельского хозяйства. Введение свободного рынка означало скачок цен и ликвидацию сбережений (впрочем, фиктивных — не обеспеченных реальным достоянием).

Еще важнее была моральная неподготовленность всего народа. При советской власти какой-то минимум был обеспечен каждому без усилий, а в условиях свободы для заработка нужно было проявлять инициативу и энергию. За 70 лет советской власти народ от этого отвык. Люди растерялись. К тому же из лагерей вышли не только политические заключенные, но и многие уголовники. Вместо советского порядка, пусть и мертвенного, население столкнулось с разгулом криминала. Появилась масса недовольных «либерастами» и «дерьмократией». Это создавало базу для ностальгии по социализму. У водителей в кабинах появились портреты Сталина.

Развал империи означал обострение самых разных националистических настроений (сепаратистских и великодержавных), столкновение региональных интересов, кризис интернационализма.

Кризис археологии? В отличие от денацификации в Германии, у нас декоммунизация не была проведена, и установилось если не двоевластие, то двоемыслие. Особую опасность представляли реваншистские настроения, питаемые чувством национального унижения в связи с потерей империи и утратой великодержавности. Тоска по крепкой руке и ностальгия по сталинскому величию создали условия для восхождения к вершинам власти офицера КГБ Путина. Усмирение Чечни и некоторая стабилизация экономики за счет доходов от экспорта нефти (удачно выросли цены) позволили Путину приступить к завинчиванию гаек и сковыванию демократических институтов. На экономику и быт это оказало скверное воздействие (гигантская коррупция, показуха, воровство на всех уровнях, бездействие), но всё это маскировалось взлетами доходов от нефти — распродажей национальных запасов страны.

Власть мгновенно срослась с крупным сырьевым бизнесом. Ориентация экономики на экспорт сырья и компрадорскую роль в торговле привела к тому, что для власти и крупного бизнеса фундаментальная наука оказалась не нужна: своей промышленности и сельского хозяйства практически нет, даже военная промышленность в упадке.

В этих условиях археология оказалась в трудном положении. С одной стороны, власть отказалась от поддержки науки в большом масштабе. Российская наука, которой в советское время власти старались обеспечить паритет с американской хотя бы в некоторых отраслях, сразу откатилась на уровень науки захудалых стран третьего мира. Начался «отток мозгов» из физики, математики, биологии и т.д. на Запад. Бюджетное финансирование археологии почти прекратилось. С другой стороны, благодаря нефтяным деньгам, вкладываемым в крупное строительство (дороги, каналы, новые кварталы городов), археология (новостроечная) получила тот канал финансирования, которого естественные науки не имеют. Поэтому после катастрофического спада полевой активности в 90-е годы наблюдается беспримерный рост в нулевые (2000-е).

Зарплаты археологов, однако, особенно вне полевой деятельности, остаются на уровне зарплат других ученых, то есть нищенскими. Многие вынуждены подрабатывать в других сферах жизни — водителями, торговыми агентами, грузчиками. Некоторые ушли из археологии, чтобы содержать семью. Целые школы угасают: иссяк приток научных кадров. Институты заметно постарели, пожилые ученые умирают без адекватной смены. Столь же скудно и снабжение институтов техникой и литературой. Вообще, в притоке иностранной литературы в российскую археологию можно видеть два резких спада в течение века — в годы революции и в 1990–2000-е.

Болезненно перенесла российская археология и разрыв старых связей. «Открытые листы» из Москвы отныне стали действительны только для территории Российской Федерации; Украина, Казахстан, Средняя Азия и другие резко сократили, а то и прекратили въезд российских экспедиций и запретили вывоз своих материалов в Россию. Многие российские археологи были вынуждены сменить специализацию. Ряд новых соседей (бывших союзных республик) исходя из национальных амбиций стал изживать употребление русского языка, хотя в регионе это язык межнационального общения и некоторые страны продолжают в основном печатать свои археологические труды на русском. Особенно здесь заметен молдавский журнал на русском языке «Стратум плюс», по годовому объему превосходящий «Российскую археологию» (правда, четыре года он не выходил регулярно).

Столичные археологи утратили свою былую влиятельность еще и в силу значительной децентрализации. В целом ряде регионов образовались местные центры археологии (Новосибирск, Иркутск, Томск, Омск, Челябинск, Пермь, Ростов-на-Дону, Казань, Уфа, Волгоград и др.), с самостоятельными университетами, музеями, печатными изданиями и собственными научными школами, некоторые из них даже стали высылать экспедиции в соседние регионы. По многим параметрам ведущим академическим научным центром археологии оказался не Институт археологии в Москве и не Институт истории материальной культуры в Петербурге, а Институт археологии и этнографии в Новосибирске. Новосибирский центр явно позиционирует себя как главный археологический центр России: он больше по количеству сотрудников, чем московский Институт археологии.

Во многом это произошло благодаря роли академика Деревянко как директора института и секретаря отделения истории и философии Академии наук. Располагая финансами, он смог развернуть в институте междисциплинарные исследования, привлечь специалистов смежных наук из разных стран, приобрести необходимое оборудование, организовать совместные экспедиции и щедро финансировать поездки археологов за рубеж. Для молодежи за счет института приобретается жилье, финансируется стажировка в ведущих научных центрах мира. Деревянко изыскал средства на возобновление археологических съездов. Институтом учрежден журнал, выходящий на русском и английском языках и читаемый во всем мире.

Таких возможностей ни Москва, ни Питер сейчас не имеют. Разрушенная советская сеть книготорговли так и не восстановлена, так что часто Москва и Питер не получают провинциальной литературы.

В распадающейся империи со всё увеличивающимся экономическим разрывом между богатыми и бедными обострились национальные противоречия. С одной стороны, национальный стержень империи -русский народ, испытывая демографический спад и чувство национального унижения при виде крушения имперских амбиций, впадает в искушения шовинизма и реваншизма, а приток экономических мигрантов усиливает ксенофобию и приводит к экстремистским выпадам и эксцессам. Правительство мечется между каранием наиболее сильных националистических эксцессов и поддержкой имперских амбиций, которые оно в глубине души разделяет. С другой стороны, подъем бывших национальных республик, ставших независимыми соседями, пробуждает зависть в тех республиках, которые еще остались в составе России, и вкупе с экономическими неурядицами ведет к сепаратистским настроениям, также толкающим на экстремизм. Партизанская война в мусульманских районах (особенно на Кавказе) не утихает, и лишь уступками властных полномочий местным элитам удается ее сдержать, но эти полномочия столь велики, что близки к самостоятельности (Чечня). К тому же приток северокавказских мигрантов, опирающихся на клановую поддержку и традиционное молодечество, резко усиливает в коренной России антикавказские и антимусульманские настроения.

Эти проблемы отражаются в археологии и культурной антропологии резким усилением войны на археологических картах, появлением массы расистской литературы с апологией арийской расы. На это звание претендуют разные народы — от славян до кавказцев и тюрок.

В условиях сохраняющихся, хоть и ограниченных, свобод некогда сильная тяга молодежи к археологии сменилась апатией: другие профессии стали более притягательными — экономические, юридические и политические науки. Только упрямые романтики еще решают обучаться археологии.

Словом, в путинской России расширение археологической активности в регионах и рост ее в целом опасно зависят от колебаний международных цен на нефть, а на этом фоне наблюдается захирение традиционных столичных центров и угасание научных школ. Теперь же надо подумать о том, как скажутся на археологии тенденции последнего времени: возвращение многих советских идеалов, взлет имперских амбиций и антизападного изоляционизма при возрождении средневекового мракобесия и глупейшего шапкозакидательства.

В итоге можно вспомнить высказывание Гуляева и Беляева о кризисе археологии в 90-х. Если взять полевую археологию, то, учитывая бурный количественный рост, дело вы глядит так, что кризис преодолен, и это подкрепляется ростом региональных центров. Но если обратиться к другим показателям (уровень научных исследований, развитие методов, функционирование связей, подготовка кадров, а главное, существование научных школ и традиций), то можно сделать вывод, что после перестройки отечественная археология вползает в наиболее глубокий кризис за всю свою историю, связанный с общим захирением фундаментальных наук в России.

Мне представляется, что всё это -закономерные порождения того застоя, в котором прежние верхи археологии видят «прекрасную эпоху» и в котором такой отщепенец, как Формозов, еще тогда углядел гниль и упадок.