Имя Шардена для нас связано прежде всего с натюрмортом. Натюрморт Шардена — это образцовый натюрморт: он не требует изощренных толкований, не взывает к «духу эпохи», а если и имеет сложную символику, то может, тем не менее, быть понят и вне набора символических значений.
Сказанное представляется справедливым даже для такой многозначной работы Шардена, как «Атрибуты искусств», которая хранится у нас в Эрмитаже. Построение этой картины столь изысканно-обдуманно, что едва ли не каждый серьезный художественный критик оставил нам детальный анализ ее структуры, а не только ее живописных достоинств.
А ведь даже такая лаконичная работа Шардена, как «Стакан и кофейник», проще «Атрибутов» лишь в том смысле, что мир этой картины сведен художником к двум предметам. В остальном ее сложность несомненна, а ее магия — загадочна. И таких работ у Шардена немало.
Натюрморт Шардена вообще загадочен. Его современники привыкли к пышности фламандского стиля — к картинам, где одно перечисление изображенных предметов заняло бы как минимум полстраницы текста, а то и больше. Если же собственно вещей немного, как, например, в натюрмортах голландцев — Геда или Де Хема, то каждая из них — дорогая и изысканная: блюдо или чаша — серебряные, бокалы — хрустальные, и всё это в ореоле богатства и изобилия. Шарден же пишет медный бак для воды — и мы не можем от него глаз оторвать…
Разумеется, замечателен Шарден не только своими натюрмортами, но еще и жанровыми сценами; однако именно в натюрмортах Шарден уникален.
Современник и друг Шардена известный гравер Шарль-Никола Кошен (Cochin) писал уже после смерти Шардена:
«Некий художник однажды устроил показ разных средств, которые сам он использовал, чтобы достичь совершенства и чистоты цвета в своих картинах. Шарден, утомленный болтовней человека, которому он, Шарден, отказывал в способности достичь чего—либо, кроме равнодушного и тщательного копирования натуры, сказал: «Откуда вы взяли, что мы пишем красками?» «Но чем же?» — удивился этот художник. «Мы пользуемся красками, но пишем мы чувствами«, — возразил Шарден».
Шарден родился в 1699 году в Париже в семье столяра — мебельщика. Он начинал с того, что писал детали на картинах других художников, а известен стал, когда в 1728 году показал свои работы на выставке молодых художников, которая проводилась под открытым небом. Там на Шардена обратил внимание известный художник-портретист Никола де Ларжильер (Largillière). Благодаря этой встрече Шарден был принят в Королевскую академию. С тех пор работы Шардена пользовались успехом и неизменным спросом; автор же до конца дней (он умер в 1779-м) оставался тихим тружеником, в том числе — исполняя самым тщательным образом свои обязанности казначея Академии художеств…
Шарден был домоседом и за пределы Парижа не выезжал. Работал он много, неуклонно отказывая желающим видеть его непосредственно за мольбертом; при этом писал он медленно — не более четырех-пяти картин в год. Большую часть жизни Шарден писал масляными красками, а когда у него уже на склоне лет резко ухудшилось зрение, стал писать пастелью — в частности, в этой технике исполнены его автопортреты.
Известности Шардена способствовало его регулярное участие в «Салонах», начиная с 1737 года, и в не меньшей степени «Салоны» Дидро — подробные и красноречивые обзоры этих выставок, которые Дидро, начиная с 1759 года, писал в форме писем. Он не только был страстным поклонником Шардена, но умел объяснить читателям необычность и прелесть стиля художника.
Современники рассказывали, как очень уже известный и самодовольный Грез во время одного из «Салонов», глубоко вздыхая, долго и как бы недоумевая, стоял у натюрморта Шардена. А в конце следующего столетия в эссе «Против Сент-Бева» Пруст писал о Шардене:
«Благодаря Шардену мы поняли, что груша не в меньшей мере живая, нежели женщина, что простая посуда столь же прекрасна, что и драгоценный камень. <…> Он заставил нас отказаться от ложных идеалов ради глубокого познания реальности, дабы мы узрели красоту повсюду и освободились от условностей и дурновкусия, став свободными, сильными и открытыми. Открывая нам подлинную реальность, он увлекает нас в океан красоты».
Сезанн, Матисс, а потом и Брак считали Шардена своим идеалом.
И еще через много лет Пастернак напишет: «Всем нам являлась традиция…»