Лет семь назад в городе Ренн встретились несколько друзей, бывшие однокурсники-филологи, когда-то вместе учившиеся в департаменте бретонского и других кельтских языков Университета Ренн-2. Как положено, пошли в блинную, где за поеданием бретонских гречневых блинов и распитием сидра завели беседу о старых добрых временах, когда все мы были молодые и глупые.
Беседа велась, разумеется, на бретонском языке. Кто-то говорил на леонском диалекте, кто-то — на корнуайском, но все друг друга понимали. За плечами было несколько лет учебы в университете, где преподавание велось на несколько искусственном наддиалектном варианте бретонского. Именно на таком бретонском, выученном в университете и слегка приправленном корнуайским диалектом, поддерживал беседу и автор этих строк.
Сентябрь выдался теплым, и компания расположилась на открытой террасе. Мимо по улице шел молодой человек и, заслышав бретонскую речь, подошел и пожелал присоединиться к беседе. Он работал стажером на местном бретоноязычном радио и был рад любой возможности попрактиковаться в устной речи. Однако как только он сказал пару фраз, все почувствовали себя не в своей тарелке, вернее, наоборот: сделали вид, что как раз свои тарелки с блинами их интересуют в данный момент больше всего. Обижать молодого человека никто не хотел, но и продолжать разговор с ним тоже. Почувствовав неловкость, юноша поспешно распрощался с присутствующими и скрылся в вечерних сумерках. Как только он исчез из виду, присутствующие принялись обсуждать инцидент.
— Ну как же можно так говорить? Всё произносит на французский манер!
— Если бы он говорил на ваннском диалекте, еще куда ни шло, но все эти ударения на последний слог в стандартном бретонском… ужас!
— А как он строит фразы? Подлежащее — сказуемое — прямое дополнение!.. Да он говорит по-французски, только слова заменяет на бретонские. Да еще и коверкает. Да еще и вставляет все эти дурацкие неологизмы!
— Если даже иностранку шокировал его бретонский, что уж там… И ведь целое поколение так говорит и думает, что это и есть бретонский язык во всей своей красе!
Не было бы смысла пересказывать этот эпизод, если бы речь шла о нерадивом студенте, который не потрудился выучить язык как полагается. Однако как именно полагается говорить по-бретонски, вопрос спорный.
Пару десятилетий назад, когда еще живо было поколение, родившееся в первой трети XX века, подавляющее большинство бретоноговорящих выучивало язык в семье и говорила на одном из четырех диалектов. Вопросов о том, как следует говорить на языке и как не следует, для них не возникало: «правильный» язык — это тот, на котором говорят старшие родственники. Но не всем так лингвистически повезло с родней.
После Первой мировой войны франкоязычные бретонские интеллигенты, чьи предки давно выбились в люди и благополучно забыли бретонский, начали выучивать этот язык ради его сохранения и поддержания. Многие из них стремились к созданию нового литературного языка, нового письменного стандарта. Стандарт этот основывался не столько на живых бретонских диалектах, сколько на весьма своеобразной разновидности письменного языка, пренебрежительно называемого brezhoneg beleg, «поповский бретонский». Язык бретонских священников не всегда был понятен их пастве, так как изобиловал кальками с латыни и французского, а также многочисленными заимствованиями, причем не только на уровне лексики. В «поповском бретонском» появились грамматические конструкции, в принципе не свойственные современному бретонскому языку, но имеющиеся в латыни и французском. Пришлось создать отсутствующую в бретонском подчинительную связь, ведь есть же в латыни и во французском сложноподчиненные предложения! Нет в бретонском языке союзов или союзных слов, которые бы годились для выражения подчинительной связи? Ничего, придумаем! Так появились искусственно созданные союзы pehini («каковой, который») и pere («каковые, которые»).
«Поповский бретонский» исстари вызывал насмешки у тех, кто привык по-бретонски не писать, а разговаривать. Но именно на нем создавались в конце XIX и начале ХХ веков тексты, имевшие хоть какую-то литературную ценность. Поэтому он отчасти лег в основу языка, на котором создавались новые литературные произведения и переводы золотого фонда мировой литературы. Более того, именно эту разновидность языка выучивали интеллектуалы из университетской среды. Подавляющая их часть обитала в основном в городе Ренн, жители которого, как и обитатели всей Верхней (Восточной) Бретани, никогда не говорили на бретонском языке. Больше того: бывало, что, переженившись между собой, активисты и активистки движения за спасение бретонского языка от угасания начинали говорить с детьми только по-бретонски. Только этого литературного бретонского, увы, не понимал никто, кроме неофитов.
Не всем «интелектуальный», «выученный» бретонский пришелся по душе: слишком узок был круг пишущих и говорящих на нем, и, главное, страшно далеки они были от народа. Поэтому наряду с «городской» литературой существовало и «деревенское» направление: бытописательская, мемуарная литература, написанная на языке близком к живым диалектам. Любопытно, что в начале 1990-х в Бретани вышел краткий биографический справочник писателей ХХ века, где наряду с именами и датами жизни присутствовало не менее важное указание «говорит по-бретонски с детства». Разумеется, такая пометка стояла отнюдь не после каждого имени.
нантские костюмы и бретононижненемецкий словарь. Конец XV века
При этом знание этого языка с рождения может означать, что писатель родился и вырос в бретоноязычной глубинке и унаследовал его от поколений, восходящих к раннесредневековым бриттским переселенцам. Но точно так же он мог родиться в семье чудаков-интеллектуалов, выучивших язык из патриотических соображений. В начале ХХ века таких искусственно вскормленных носителей языка было немного, и над ними принято было добродушно подсмеиваться, но к концу столетия ситуация постепенно изменилась.
Жесткая лингвистическая политика Франции, урбанизация и исход сельских жителей из бретоноязычных деревень в города, где к тому времени уже все говорили на французском, привели к умиранию языка, ставшего невостребованным. В то время как горожане с университетским образованием сознательно выучивали бретонский и передавали его детям, жители хуторов и рыбацких поселков, наоборот, отучали своих детей от привычки говорить на этом никому не нужном языке. К тому же в государственных школах за разговоры на бретонском сурово наказывали.
Стараниями энтузиастов в 1977 году была создана первая школа Diwan, где обучение велось исключительно на бретонском языке. Однако достаточно быстро стало понятно, что «школьный бретонский» не менее искусственный и далекий от живых диалектов, чем «поповский» и «интеллектуальный». И, приезжая в деревню к бретоноязычной бабушке (если таковая, конечно, имелась), дивановцы были не в состоянии поддержать с ней разговор. Разрыв между «исконными бретонцами» и неофитами становился тем серьезнее, чем меньше становилось первых и чем больше — вторых. Школы Diwan постепенно распространились по всей Нижней (Западной) Бретани, к тому же большой популярностью стали пользоваться двуязычные школы, где обучение ведется и на бретонском и на французском.
Интересная ситуация сложилась в 1990-е годы. Во время учебы в Университете Ренн-2 по специальности «бретонский и другие кельтские языки» автору этих строк постоянно приходилось наблюдать раскол и между преподавателями, и между студентами. По одну сторону баррикад были потомственные носители живого разговорного бретонского, выученного от бабушек и дедушек в сельской местности, по другую -неофиты или потомственные носители бретонского, который оппоненты иронично называли «реннским диалектом» или «химическим бретонским». В целом сохраняя доброжелательные отношения, обе стороны подчеркивали собственное превосходство. Студенты-горожане посмеивались над «деревенщинами», которые, конечно, говорили на бретонском свободнее, но не всегда бывали поняты окружающими из-за диалектных различий, к тому же не отличались начитанностью и широтой кругозора. «Деревенские» в ответ ловко пародировали французский акцент горожан и их потуги выглядеть настоящими бретонцами вкупе со стремлением изгнать из своей речи все французские заимствования, накопившиеся в языке за последнюю тысячу лет. В результате и без того небольшой коллектив студентов департамента бретонского и кельтских языков разбился на две мало совместимые компании.
За прошедшие с тех пор двадцать лет ситуация изменилась. После 2000 года количество выучивших бретонский в школах заметно выросло, в то же время ушли в мир иной представители поколения, родившегося в первые два десятилетия ХХ века, для которых бретонский был родным языком, а французский — выученным в школе из-под палки.
Прирост бретоноязычного населения среди молодежи, конечно же, дает языку шанс продолжить существование, но и тут есть свои подводные камни. Порой школьник не особенно горит желанием говорить на этом языке, но подчиняется выбору родителей и идет учиться куда скажут. Причины родительского выбора могут быть разными. Многие стремятся сохранить родной язык и, если уж не удалось выучить самому от родителей, хотя бы дать возможность выучить его ребенку. Однако от многих коллег доводилось слышать, что часто изучение бретонского языка считается уделом тупиц и неудачников, которым не осилить английский или другой иностранный язык. Получить плохую оценку за бретонский язык сложно: во-первых, преподаватели, как правило, энтузиасты, готовые возиться даже с самыми трудными учениками, а во-вторых, ввиду сомнительной перспективы трудоустройства со знанием бретонского языка планка требований к ученикам снижается, получить хорошую оценку становится проще. Так что хоть количество изучающих бретонский язык в школах и университетах увеличивается, вопрос о качестве образования и о том, на каком же бретонском языке говорит молодежь, остается открытым.
Но вернемся к компании бывших однокурсников, поедающих блины. Вдоволь покритиковав бретонский новояз, присутствующие пришли к выводу: хотим мы того или нет, именно за таким бретонским будущее. И как бы он ни оскорблял наш слух, с ним надо примириться. Лучше хромать, чем лежать в гробу.
«В результате и без того небольшой коллектив студентов департамента бретонского и кельтских языков разбился на две мало совместимые компании.»
А к какой компании принадлежала уважаемая автор? :)
P.S. Спасибо за очень интересную статью.
Денис, поскольку у автора нет бабушек и дедушек в бретонской глубинке, автор обеими компаниями воспринимался как любопытный чокнутый персонаж. Это давало огромное преимущество: можно было дружить с представителями обеих компаний и в случае разногласий не было занимать ничью сторону :).
Интересно наблюдать как носителли живых диалектов сопротивляются формированию литературной формы языка. Он, по их мнению, «поповский» или даже «химический»! Господа, а какой литературный язык не проходил подобную «химическую» фазу? Или не был наследником диалекта, которого не стало, и который став книжным, литературным языком, продолжал оставаться искусственным и неродным для носителей других диалектов? Будущее, конечно, за «химическим» бретонским, так как он по крайней мере находится в стадии формирования, продолжает бродить, а значит он все-таки тоже живой! Есть ли другой вариант развития? Может, носители всех далектов договорятся между собой и попробуют создать новый литературный бретонский язык на основе одного из «живых» диалектов? Не уверен. Возможно, время уже упущено навсегда.
Я как понимаю, прикол в том, что бретонский — исчезающий язык. И главная задача — это вообще его сохранить, а не приспособить под нужды литературы. Вот ежели бы на нём разговаривали миллионы, но не имели бы письменной культуры и не знали бы других языков — тогда да, некоторое насилие над языком с целью просвещения неграмотного племени имело бы смысл. Но у нас-то другая ситуация. Бретонским владеет смешное количество народа, при этом все они свободно разговаривают на французском. То бишь им бретонский в общем-то не нужен, как и указано в статье. Разве что для удовлетворения патриотических чувств. Бретонский язык ценен исключительно с научной (лингвистической) точки зрения. И вот с этих позиций выбор адептов новояза выглядит совершенно дичайше. Это как ежели бы я назвался египтологом и стал изучать пирамиды, но вместо того, чтобы ездить к пирамидам в Гизе, построил бы на своём заднем дворе пирамиды из бетонных блоков, купленных на ближайшем строительном рынке, и говорил бы всем, что это и есть настоящие пирамиды, а то, что в Египте — это шлак.
Решительно не понимаю сторонников бретонского новояза. Чисто с практической точки зрения чем распространённее язык, тем он полезнее. В этом смысле лучше учить английский, китайский или продолжать говорить на французском. Хочется быть не как все — можно выучить гереро, синдарин или изобрести свой язык. А бретонский ценен исключительно тем, что «так говорили наши прадеды». То бишь патриотизм наряду с сохранением древних исчезающих языков. А говорить на новоязе, знать, что это новояз, что бретонцы говорили по-другому и при этом называть новояз бретонским — это уже чёрт знает что такое. Ну не знаю, это как ежели бы мы хотели сохранить амурских тигров, и для этого вырядили бы таджиков в костюмы тигров и заставили бы их жить в тайге. При этом самих тигров бы гоняли — а то ещё, чего доброго, загрызут.
В общем, на месте «бретонцев» я бы каждому бретоноязычному колхознику пожаловал бы титул профессора, денно и нощно учился бы у них и записывал бы каждое их слово на видео в назидание потомкам.
Уважаемый Фонтан, были бы В Бретани колхозы, были бы и колхозники :). На самом деле ситуация не настолько однозначная, чтобы схожу выдавать готовые рецепты. Меня саму «химический бретонский» коробит. Но носителей живых диалектов осталось очень мало и он.и сами не жаждут передавать свой язык потомкам, так как стесняются своего языка (я об этом писала в одной из предыдущих статей). И получается, что любой юный бретонский патриот, желающий выучить бретонский и не имеющий доступа к живым диалектам, попадает в школу или на языковые курсы, где практически обречен выучивать новояз.
Разумеется, этому пытаются противодействовать. Например, отправляют младших школьников на языковую практику в дома престарелых: и бабушкам приятно с детишками пообщаться, и детишкам польза. Но такие меры не способны переломить общую тенденцию.
Да, я уже все ваши статьи на эту тему прочитал. Печально, конечно.
«и идет учится»
В Норвегии два норвежских языка — книжный и разговорный, и никого это не беспокоит. А вот то, что вымерли бретонские бабушки, говорившие на естественном бретонском, это жаль, конечно.
Замени бретонский на белорусский и получится статья о лингвистической ситуации в РБ.