В серии книг, выпущенных Государственной исторической публичной библиотекой к столетию Первой мировой войны, есть две, затрагивающие особенно острые темы. Воспоминания Юлия Кирша дают возможность узнать о долгом пребывании в немецком плену и почувствовать настроения людей самого низкого статуса на этой войне, а также небывалый подъем духа, связанный с революцией, от которой «прежде всего ждали мира», а значит — возвращения домой. Книга историка и литературоведа, очевидца событий Павла Щёголева дает противоположный взгляд — со стороны человека, представлявшего высшую военную и государственную власть. В книге «Последний рейс Николая Второго» подробно воссозданы несколько дней из жизни последнего российского императора, предшествовавшие его отречению от престола.
Мечты о хлебе и мире
Кирш Ю. Под сапогом Вильгельма: из записок рядового военнопленного № 4925 / Предисл., коммент. А.М. Савинова. — М.: ГПИБ, 2014. — 160 с.
В книге воспоминаний латышского рядового Юлия Ивановича Кирша «Под сапогом Вильгельма» описаны три с половиной года, проведенные в германском плену, в городе Гамельне Ганноверской провинции. Отношение к военнопленным в России было крайне негативным, попавших в плен приравнивали к дезертирам и предателям и не оказывали помощи. А тем временем в плену находилось около 2,5 млн русских солдат и офицеров, и причины пленения были самыми разными — не только надежда отсидеться в ожидании мира. Кирш попал в плен во время Лодзинской операции в ноябре 1914 года — в самом начале войны. Уже тогда в армии среди простых солдат пышным цветом цвели пассивность, растерянность и пораженчество, и Кирш хорошо передает эти чувства в своих воспоминаниях: «Кругом падали убитые, раненые. Не было уже никого жалко. Не чувствовалось и страха. Как мячи, мы падали на землю, в окопы, поднимались, выползали и бежали дальше».
Книга воспоминаний Кирша была опубликована в 1925 году, а потому неудивительно, как настойчиво подчеркивается в ней тот факт, что автор был ярым большевиком. Он много пишет о своей политической работе, о революционной агитации собратьев по несчастью, используя характерные пафосные стилистические приемы того времени: «В широких народных массах Германии росло недовольство кайзеровской политикой. В патриотической скале немецкого бюргерства и крестьянства стали появляться трещины, которые изо дня в день ширились и углублялись». Таких мест в книге немного, хотя глава об Октябрьской революции практически вся написана именно так.
Иначе автор пишет о фронтовом и лагерном быте, об отношениях с другими пленными, с немцами, о фактурных деталях и неожиданных подробностях нехитрого лагерного бытия. Увлекаясь воспоминаниями о пережитом, Кирш пишет и живописно, и с юмором, хотя в целом ему свойствен лапидарный, простой и сухой язык — короткие предложения, перечисления действий, минимум метафор и красок. Впрочем, встречаются образы, достойные настоящего писателя: «…На небе появились длинные светлые пальцы — это были лучи прожектора», встречаются и готовые афоризмы: «…Факты, говорят, самая неприятная вещь для мечтателя». Сыплет интересными фактами, например, упоминает, что и немцы, и военнопленные-союзники в лагере называли русских «азиатами», противопоставляя «европейцам», то есть себе. Но это не должно обманывать читателя — Кирш не писатель, он ничего не придумывает и не приукрашивает. Он прост и прямолинеен и лишь описывает то, что видел. В этом и особенность, и прелесть его повествования.
Самое ценное в книге — описание жизни военнопленного, изо дня в день, из года в год освещаемого лишь одной надеждой, что однажды война закончится и все отправятся домой. Собственно, жизнь военнопленного и не жизнь вовсе, отсутствие жизни. Начиная с размещения в бараках лагеря: «Каждый пленный имел свое „отделение“ для спанья, или гроб, как говорили военнопленные; гробы были расположены и на полу, и посередине в виде лежанок в два этажа», заканчивая букетом бед — голодом, болезнями, вшами, побоями и наказаниями, в результате которых «люди умирали, как мухи. Оставшиеся в живых ходили, как тени». Кроме физических испытаний, «ни о какой духовной жизни не было и речи. <…> Ни книг, ни бумаги не было. Люди превращались в животных, которые только о еде и мечтали». В первые годы войны смертность среди пленных была очень высока — это объясняется и жестоким обращением с ними, и неотла-женной еще помощью от благотворительных организаций, и тем, что никто не был готов к такому количеству пленных. Кирш иронизирует: «Кладбище содержалось в хорошем состоянии. Это давало повод пленным говорить, что если бы немцы так обходились с живыми, как с умершими, то в Германии можно было бы жить долгие годы». Неудивительно, что в таких условиях «побег считался своего рода подвигом».
К 1915 году ситуация начала меняться — пленных активно привлекали к работам, за которые они получали плату. В лагерях оставались лишь больные, остальных распределяли кого на осушение болот, кого на работы в угольной шахте (именно там работал некоторое время Кирш, пока не заработал туберкулез — после этого он больше не покидал лагерь, работая там в русской библиотеке). Но «наиболее хорошими работами считались крестьянские. У крестьян пленные работали без часового, могли ходить свободно по селению. Их и хорошо кормили. Многие из пленных прожили у хороших хозяев несколько лет без перерыва, вошли, как свои, в семью, впоследствии поженились и живут поныне в Германии». Постепенно обстановка в лагере становится более свободной, у заключенных появляется возможность участвовать в различных формах социальной активности — оркестре, театре, хоре. Открываются библиотеки на разных языках, наконец-то начинают более-менее свободно доходить газеты. Кирш, как активный большевик, даже умудряется организовывать политические собрания.
Меняется и ситуация с обеспечением пленных продуктами и одеждой. «В конце 1914 года и в начале 1915 года мы все были на равном положении; тогда еще не существовало высшей расы — французов, бельгийцев, англичан, которые в 1916 и 1917 годах питались как нельзя лучше, и низшей — русских, которые пухли от голода и сотнями отправлялись к праотцам». «С весны 1915 года дело резко изменилось. Французы, англичане стали получать великолепные посылки, притом в большом количестве. В посылках посылали различного рода яства, и это дало возможность французам и англичанам жить и питаться хорошо, вплоть до шампанского, и совершенно не довольствоваться лагерной пищей. Все они великолепно одевались, имели по нескольку прислужников — из русских, которые за оказанные услуги получали французские и английские порции хлеба и супу, равно остатки обедов и ужинов кухни последних». Кирш со смесью горечи и иронии пишет о «спасительнице—брюкве», о которой в лагере «складывали вирши, распевались частушки», но от которой при этом русские пленные «чаще стали заболевать катаром кишечника и отправлялись в могилу». Наконец, к весне 1918 года к голодающим русским присоединились и сами немцы: «голодали в полном смысле этого слова не только мы, русские военнопленные, но и немецкие солдаты, несшие в лагере караульную службу. Французы в своем жестоком смехе были правы, когда хвастались, что они за бисквит или кусочек мыла могут купить не только любую немецкую женщину, но и всякого немецкого патриота».
Печальные картины жизни в лагере военнопленных, на тяжелых работах, как в тылу, так и на фронте, яркие детали и сочувствие бедствиям людей вне зависимости от их национальности (порой кажется, что немцам Кирш сочувствует куда больше, чем богатым и скупым союзникам) помогают лучше понять настроения тех времен и тот факт, что военнопленные с радостью поддержали Февральскую, а затем и Октябрьскую революции. Более понятной становится и последовавшая за этим интервенция стран Антанты, для которых Россия, несмотря на союзничество в мировой войне, оставалась чужой непонятной страной, а русские — дикими и чуждыми «азиатами». Стоит упомянуть и о дальнейшей судьбе Юлия Кирша — в декабря 1936 года он был осужден Военной коллегией Верховного суда СССР по обвинению в контрреволюционной террористической деятельности и расстрелян 15 декабря 1936 года. Настоящая причина расстрела — пребывание в немецком плену во время Первой мировой войны.
Всюду опоздал
Щёголев П.Е. Последний рейс Николая Второго / Предисл., примеч. А.С. Сени—на. — М.: ГПИБ, 2014. — 165 с.
Историк и очевидец событий Павел Елисеевич Щёголев описывает в своей книге «Последний рейс Николая Второго» несколько дней из жизни последнего русского царя — с 22 февраля по 3 марта, когда цепь событий привела его к отречению от престола. Как пишет сам автор, в работе «подвергнут изучению один момент в этой истории — и не последний — поведение самого „героя“ отречения», да, именно так, в кавычках. К хронике отречения приложена «Характеристика Николая II», в которой проанализированы образование, характер, привычки, приоритеты, интересы царя от юности до трагического конца. Щёголев придерживается мнения, что император несет высокую личную ответственность за события, приведшие к Февральской революции, а также за печальный конец династии Романовых. Равнодушие, нечувствительность, средние умственные способности царя, его неуступчивость и полное непонимание текущей ситуации при раздутом самомнении, активно подогреваемом царицей Александрой Федоровной, сыграли не последнюю роль в неудачах, ошибках и бедах его царствования. Февральская революция лишила царя последних надежд на то, что он сможет «быть твердым повелителем» и показать свою «властную руку».
По словам автора предисловия, доктора исторических наук А.С. Сенина, «при авторитарном правлении все успехи и провалы во внутренней и внешней политике связываются в сознании людей с первым лицом страны. Правление последнего русского императора и при жизни чаще вызывало разочарование современников». Павел Щёголев признает, что его версия февральских событий, в которой за точку отсчета взяты психологические особенности царя, лишь версия и существуют другие точки зрения, однако подчеркивает: «…При изучении вопроса принята во внимание вся литература, как наша, советская, так и появившаяся за пределами СССР». Книга Щёголева вышла спустя десять лет после описываемых им событий, в 1927 году.
Итак, главное для историка — беспросветно серая личность царя. Анализируя резолюции, оставленные императором на различных документах, отчетах и предложениях, Щёголев особенно отмечает одну, очень характерную: «Вот здесь—то и подарил перлом царской мудрости Николай: „Предупреждать и не опаздывать. В этом вся суть управления!“ И всем своим царствованием, всем своим управлением Николай блестяще оправдал истину своего афоризма. Он ничего не предупредил и всюду опоздал. Из цепи непрерывных опозданий сложилась и история его отречения от престола».
Весь ход событий, произошедших в литерном императорском поезде, с кульминацией в Пскове, когда бумага об отречении была получена думцами А.И. Гучковым и В.В. Шульгиным, автор исследования объясняет нечувствительностью и тугодумством царя: «Николай был совсем средний человек, без каких—либо горизонтов. Всероссийский престол застал его врасплох, и он принял царство, как чиновник должность… Из Николая и вышел царь—циновник». Приведены слова генерала Дмитрия Дубенского, личного историографа государя: «Тихая бесталанная жизнь, всё будет по—старому. От „Него“ ничего не будет, могут быть только случайные внешние причины, которые заставят что—либо предпринять». Впрочем, и значительные внешние причины мало отразились на холодном непробиваемом спокойствии царя, слушавшего только супругу: «И Александра Федоровна сообщила мужу, что это хулиганское движение мальчишек, девчонок и рабочих, не желавших работать, конечно, не существовало бы, если бы была холодная погода: тогда все сидели бы по домам». До последнего царь не воспринимает всерьез взорвавшее Петербург и как пожар распространившееся в других городах империи восстание. Он пытается подавить революцию силой, но войска переходят на сторону восставших. Тогда он наконец соглашается на ответственное министерство — то, о чем давно его просят советники, близкие лица, представители Думы, остро ощущающие, что царь сидит на пороховой бочке. Но уже поздно — царь опоздал буквально на несколько дней. Не чувствуя момента, когда совершалась история, Николай постоянно опаздывал на шаг, не догадываясь даже, что и его отречение в пользу брата уже опоздало — народ и слышать больше не желал о монархии, даже конституционной. С одной стороны, нечувствительность к историческим событиям, с другой — отсутствие эмоций, которые испытывали в этот момент все, кроме царя. Гучков вспоминал: «И всё это (отречение) произошло в такой простой, обыденной форме и, я сказал бы, настолько без глубоко трагичного понимания всего события со стороны того лица, которое являлось главным деятелем в этой сцене, что мне прямо пришло в голову, да имеем ли мы дело с нормальным человеком?»
Этим странным свойством личности Николая объясняет Щёголев ту легкость, с которой в итоге царь подписал отречение в Пскове, а затем вернулся в Могилёв и сыграл с матерью партию в безик. По словам генерала Дубенского, царь «наивно думал, что он может отказаться от престола и остаться простым обывателем России». Впрочем, действительно, год с лишним царская семья жила хоть и под присмотром, но простой жизнью обывателей. Пока не наступил тот трагический день в Ипатьевском доме. Вряд ли Николай, при всей своей нечувствительности и холодности, желал своей семье такой судьбы.