Записки о рождении войны

Не говори никому.
Всё что ты видел — забудь.
О.М.

Кому-то надо кричать.
Я.С.

Есть истории, о которых невозможно забыть, хотя к ним очень сложно возвращаться. Я знаю, что должен рассказать о военном конфликте, произошедшем в Таджикистане летом 2012 года. Должен, поскольку это тоже опыт работы полевого биолога. Должен, поскольку, к сожалению, подобные ситуации в наши дни совсем не редкость, но научиться их объективно оценивать и прогнозировать можно, только имея собственный опыт. Передать этот опыт нельзя, но рассказать о нем нужно, особенно если рассказ касается событий, свидетелей которых было не так уж много. По крайней мере тех, кто готов рассказать о произошедшем.

Я пытался написать рассказ заново, с учетом тех сведений, которые я узнал за месяцы, прошедшие после трагических событий. Но понял, что рассказ не клеится и единственное, что я могу, — это перепечатать то, что записал в дни, когда эти события происходили, внеся в тексты, ставшие уже историческими документами, минимальные изменения и дополнения. Местами текст довольно жесткий, но события, свидетелем которых я оказался, давали мне право не стесняться в выборе выражений. Для иллюстрации я использую фотографии, сделанные Сашей Грабовским. Снимки, не без труда извлеченные с порванной пленки, лучше передают атмосферу нашей поездки, чем цифровые изображения.

Начну я с письма, написанного в Бадахшане. Изменю только имя адресата, заменив его условным, узнаваемым только для близких друзей.

Милый Гаврош!

Путь к тебе оказывается очень непростым. Мы застряли в Хороге — столице Бадахшана. Два дня назад мы выезжали из Мургаба, пост на выезде оказался усилен вооруженными солдатами. Сначала думали, что к ним просто начальство приехало, потом оказалось, что в Ишкашимском районе убили генерала КГБ, начальника КГБ в Бадахшане. Убили вроде бы случайно, по пьянке, поэтому новость ничего худого не предвещала. Вечером мы вернулись в родную Дехмиену — кишлак, где провели два месяца, сроднились с семьей наших хозяев: Ширином, его женой, внучками — Делингиз, Фархундой, Самирой, Фаризой. На следующий день должен был вернуться сын хозяев — проехав через Хорог. Хозяева уже забили овцу к его приезду. Но сын не приехал — дорога через Хорог оказалась перекрыта. Мы все-таки решились, без звонков нашим коллегам в Хороге, ехать туда на следующее утро. Понадеялись, что машина довезет нас до въезда в город, оттуда — от поста — нас и заберут знакомые. Действительно, до поста мы добрались благополучно. В Хорог нас пустили, когда я сослался на Абдулназара Абдулназарова, с кем мы вместе работаем и кто ждал нас в гости. Абдулназар — начальник лесного и охотничьего хозяйства Бадахшана, человек в регионе уважаемый. Мы заплатили водителю, отпустили его назад в кишлак, пересели в другую машину. Нас довезли до города, но в центр проехать не удалось — дороги оказались перекрыты старыми машинами. Нас высадили на улице, уехали. Со стороны центра доносились выстрелы — и узнаваемые очереди из автомата Калашникова, и более мощные звуки выстрелов, одиночные, возможно из гранатомета. Нас увели в дом памирцы, недавно приехавшие из Москвы. Разместили на втором этаже дома, постелили курпачи, напоили чаем. За окнами — то стихая, то вновь возобновляясь, — я не закончил фразу. Собирался написать о выстрелах, под звуки которых писал тебе это письмо, — начинал писать. Порою было слышно уже глухое уханье артиллерии, стрелявшей по городу. Над Хорогом кружили два вертолета, буквально из соседнего двора по ним давали очереди из автомата. «Есть и такое оружие, чтобы подбить вертолет, — говорили наши хозяева, — но зачем? Это разведчики, пусть смотрят, пусть боятся». Между тем выстрелы начинали раздаваться всё ближе, бой приближался к нашему кварталу. Опасаясь, что войска начнут стрелять по людям, уже не разбирая, хозяева повезли нас обратно — к посту, в поселок Сучан. И вовремя: как мы узнали вечером, вскоре город начали обстреливать с воздуха. Тот самый город, откуда я звонил тебе в мае и где надеялся провести столь же безмятежный день перед отъездом в Москву. Официально то, что происходит в Хороге, называют спецоперацией, уничтожением боевиков, но всем очевидно, что это — начало гражданской войны. Понятно, что в такой обстановке трудно было предсказать, что будет завтра, послезавтра… Поэтому, выбравшись из Хорога, мы решили пробираться в Киргизию, в город Ош, через поселок Мургаб, благо мы успели познакомиться в Мургабе с очень гостеприимной семьей, знали, что нас приютят на ночь, что найдут машину до Оша.

<…> Не знаю, когда мне удастся вернуться в Москву, когда я смогу поговорить с тобой, но сейчас я в безопасности, у нас есть все шансы выбраться благополучно.

Мургаб — поселок, очень похожий на калмыцкий, а Калмыкия — одно из самых любимых мной мест на земле, так что мне тут хорошо. Всё, что зависело от меня, я сделал. Часть вещей мы потеряли в Хороге, но весь научный материал с нами, и мы (я и мой студент Саша Грабовский) живы, это самое главное.

Смешно (наивно!), но научный материал мне кажется едва ли не более ценным, чем моя жизнь, только вот мои записи без меня вряд ли кто расшифрует. Но — на всякий случай — под выстрелы в Хороге я написал свой адрес на дневниках, чтобы переслали коллегам по работе, если со мной что-нибудь случится.

Хорог, 24 июля 2012 — Мургаб, 25 июля 2012 года

А это — немного сокращенная запись о наших приключениях, сделанная сразу по возвращении из Таджикистана:

Днем 27 июля [2012] я давал интервью корреспонденту РИА «Новости». Звонок раздался как раз в тот момент, когда я зашел в туалет в Зоомузее. Мне пришлось выйти в коридор, к скелету мамонта, чтобы спокойно ответить на все вопросы. Коллеги предупреждали меня, чтобы я был осторожнее во время интервью, потому что корреспонденты имеют обыкновение перевирать факты, публикуя их. Но это интервью было более чем странным. Корреспондент упорно не хотел знать, что же именно происходило 24 июля сего года в столице Бадахшана. Все вопросы касались безопасности российских граждан на Памире. Уже после того, как корреспондент записал мое имя и место работы и попрощался, собираясь закончить разговор, я спросил его, хочет ли он услышать, чем реальная обстановка отличалась от той, которую рисуют все средства массовой информации. Корреспондент согласился с огромной неохотой. Он явно рассчитывал, что я ничего не скажу и ему потом не придется замалчивать или перевирать полученные от меня сведения. Удивительно политкорректное интервью это было.

Мне уже тридцать три года. Мой друг и одноклассник, погибший в «Норд-Осте», десять лет лежит на Введенском кладбище. Его мама смогла прожить всего три года без сына. Единственный человек, которого она считала ответственным за трагедию, до сих пор находится у власти. А я жив, хотя жизнь порою кажется невообразимо скучной, и только наука, которой я занимаюсь, продолжает приносить мне всё новые сюрпризы.

В Хороге, под обстрелом, я достал свои полевые дневники и начал заполнять титульные листы, указывая адрес, по которому мои записи могли бы переслать моим коллегам, если бы со мной что-нибудь случилось серьезное. Наивно, конечно, но в такие минуты мне мои научные результаты начинают казаться важнее, чем моя собственная жизнь. Жалко только, что из-за крайне неразборчивого почерка вряд ли моими дневниками кто-либо сможет воспользоваться.

Хорог — один из моих самых любимых городов. Светлый, дружелюбный, чистый, непривычно европейский город на самой границе с Афганистаном. В конце мая в школах звенели последние звонки и по улицам ходили нарядные юноши и девушки в национальных костюмах, с безупречным вкусом сочетая европейские и памирские элементы в своей одежде. Мы ели мороженое в городском парке, сидели на набережной Гунта, гуляли по свежей траве под сенью тополей ботанического сада. Потом уехали в кишлак Дехмие-на, где провели два месяца, практически сроднившись с семьей, приютившей нас в своем доме.

По приглашению родственников наших хозяев побывали на памирской свадьбе. Мы были самыми уважаемыми гостями в доме, где собрались несколько сот человек. Когда уже молодые стояли, готовые обменяться кольцами и расписаться в согласии быть мужем и женой, нотариус прервал напутственную речь на шугнанском и, «пользуясь случаем», поприветствовал нас, начал рассказывать всю историю отношений Бадахшана и России. Молодые терпеливо ждали окончания его речи. В этом году и я, и мои коллеги особенно остро почувствовали, что памирцы не пожалеют последнего для своих гостей, тем более если они приехали из России. Тем ближе к сердцу мы восприняли те ужасы, которые переживает сейчас народ Бадахшана. О том, что мне удалось увидеть, я и хочу рассказать. Это тот рассказ, который не был нужен представителю РИА «Новости».

В средствах массовой информации вскользь проходила информация, что операция в Хороге была запланирована властями задолго до убийства генерала. Я охотно верю этому. Я третий год работаю в Таджикистане. Первый год мы прожили полтора месяца по соседству с дачей местного профессора экономики, куда для отдыха нередко приезжали и чиновники правительства Таджикистана. Работники, смотревшие за этой дачей, показывали нам дом, книги, которые хозяину дарил лично Владимир Путин. Мы пили грузинские вина в подвале этой дачи и ужинали в саду, отказались только от купания в бассейне. Никто из представителей местных спецслужб не интересовался нашим визитом.

На следующий год я три месяца прожил на границе. В дом, где мы жили, на юго-западе республики, близ стыка границ Таджикистана, Афганистана и Узбекистана, нередко приезжали и высокопоставленные чиновники, и работники спецслужб — по приглашению гостеприимного хозяина. Их интерес к нашим делам был обусловлен не более чем личным любопытством, дотошных расспросов никто не устраивал. Когда один милицейский генерал все-таки обнаружил в моем фотоаппарате снимки государственной границы, мне с легкостью удалось отшутиться, и даже фотографии уничтожать не пришлось. За месяц работы на афганской границе в Ишкашимском районе Бадахшана я не видел пограничников ни разу, а с местным участковым познакомился только в тот момент, когда местные бичи по пьяни и по глупости украли мой сотовый телефон. Разбирательство кончилось тем, что у меня долго просили прощения и купили новый аппарат с сим-картой в обмен на отказ от заявления, чтобы только не заводить уголовное дело.

<…> Но вот вскоре, в начале июня, после приезда всей группы на Памир, нас всех собрал местный участковый. Он долго узнавал, кто мы, откуда и что именно делаем. Быстро стало известно, что задание всё выяснить он получил от местного КГБ. На наши шутливые замечания по поводу чрезмерной активности спецслужб он реагировал крайне нервно. Разрядить обстановку помогли несколько бумажек с печатями, которые мы ему показали (среди них — приглашение, подписанное лично президентом Академии наук Таджикистана), и разговор по телефону с принимавшим нас Абдулназаром Абдулназаровым, начальником службы лесного и охотничьего хозяйства Бадахшана. Когда всё прояснилось, участковый расслабился и стал столь же милым, вежливым и предупредительным человеком, как и остальные памирцы.

Через месяц, уже в начале июля, мой студент шел по улице кишлака, когда рядом с ним остановилась машина. Из нее вышел работник КГБ и начал интересоваться, что Саша делает в кишлаке и зачем ему бинокль. Потом подошел наш хозяин, и кагэбэшник стал уже у него интересоваться, на каком основании люди из Москвы уже два месяца живут у него дома. Надо заметить, что о судьбе Сашиного бинокля у кагэбэшника были точные догадки.

Когда мы 24 июля заехали в Хорог, памирцы, переживавшие за своих родственников, дававших отпор правительственным войскам в центре города, попросили у Саши бинокль (по-памирски — «дурбин»). Обратно Саша бинокль не забрал, во-первых, по причине нашего внезапного отъезда из города, а во-вторых, справедливо считая, что жителям Хорога бинокль в тот момент был нужнее, чем ему. Я бы, наверное, поступил так же, как

Саша, но перед отъездом в Хорог уже успел подарить свой «дурбин» местному мальчику Адису, чтобы он мог искать в горах коз и коров.

Как только в Бадахшане был убит генерал КГБ, тут же начались аресты среди местных работников спецслужб. Аресты прошли перед началом военной операции, — вероятно, власти боялись людей, слишком много знавших, тех, кто мог предсказать развитие ситуации. В бадахшанском КГБ служат только этнические таджики, па-мирцев туда не пускают. Но открытость и гостеприимство памирцев таковы, что невозможно прожить в регионе хотя бы короткое время, не породнившись с ними духовно, не полюбив этот народ. Власти, вероятно, побоялись, что местные кагэбэшники стали слишком «своими» среди населения горных кишлаков. Среди арестованных оказался и работник КГБ, допрашивавший на улице моего студента и нашего хозяина (позже я узнал, что он был личным шофером у Абдулло Назарова и присутствовал при его гибели. — Авт.).

Не исключено, что власти пожертвовали и генералом как простой пешкой. Абдулло Назаров был в регионе человеком уважаемым. Примерно за год до гибели ему удалось моментально погасить разногласия между киргизами и памирцами, жителями поселка Мургаб. Он приехал в поселок и доходчиво объяснил местным киргизам, что с ними случится, если хотя бы кто-нибудь поднимет руку на памирца. Обстановка в поселке моментально стала спокойной и дружественной, потому что обрисованный сценарий киргизов совсем не устраивал. Генерал вернулся в Хорог безоговорочным победителем, не устраивая ненужных репрессий.

По разговорам, работа Абдулло Назарова в Бадахшане являлась своего рода почетной ссылкой, — власти не хотели видеть такого сильного и принципиального человека проживающим в Душанбе или Кулябе. Командировка генерала в Ишкашимский район была заведомо рискованной. Судя по реакции властей, они заранее готовились к тому, что дело кончится убийством. Власти выигрывали, избавляясь от неугодного человека и получая повод для начала операции по устрашению и усмирению местных жителей.

В момент убийства генерал оказался один. Ни охранники, ни личный шофер не успели за него вступиться. Убийцы отпустили их с миром, даже зная, что те видели всё произошедшее и могут поведать об этом властям. По первой информации, убийство было случайным, во время внезапно вспыхнувшей ссоры. Зная обнародованные обстоятельства трагедии, можно допустить, что она была подстроена скорее таджикскими властями, чем памирцами.

Уже в середине июня, когда мои коллеги гостили в Ишкашиме, поселок был полон стянутыми туда войсками. Моих коллег в Ишкашиме принимали пограничники — те самые люди, кто сейчас оказался в числе главных подозреваемых в деле об убийстве. На вопросы, чем обусловлена такая активность, не беспорядками ли с афганской стороны, пограничники отвечали с некоторым раздражением, что и сами не знают, что с афганской стороны всё спокойно.

По отзывам моих коллег, те самые люди, кого сейчас обвиняют в убийствах, в контроле за потоками наркотиков и драгоценных камней через границу, были очень приличными, радушными, живущими так же скромно, но с достоинством, как и остальные памирцы. Если и вправду у них были высокие доходы, ишкашим-ские пограничники, как и остальные жители Бадахшана, должны были в первую очередь помогать своим близким и дальним родственникам и знакомым. Это закон, по которому издавна жили люди Бадахшана, тот, что помог им продержаться в течение многих веков и помогает существовать сейчас.

Самое время теперь перейти к хронике событий. 21 июля днем мы приехали в Мургаб. На следующее утро, покидая высокогорный поселок, обратили внимание, что пост на въезде в город усилен вооруженными солдатами. Выяснилось, что это связано с убийством генерала КГБ, произошедшим в Ишкашимском районе Бадахшана. Водитель вкратце рассказал нам о генерале, об известных обстоятельствах трагедии. Тревоги за будущее Бадахшана еще не было. Мы вернулись в кишлак, расположенный недалеко от Хорога, и отпустили водителя, отправив с ним в город часть своих вещей, чтобы затем выбираться туда налегке.

Следующий день мы провели заканчивая работу в окрестностях кишлака. К нашим хозяевам в этот же день должен был приехать сын со своей семьей. К его приезду уже забили овцу. Незадолго до этого сын приехал в Хорог из Душанбе, но перед приездом к родителям заехал в кишлак Поршнев, расположенный недалеко от Хорога, со стороны Душанбе. Хозяин сказал нам, что сын не приедет, поскольку проезд через Хорог перекрыт. Стало известно, что не работает рынок, что аэропорт работает только на прием самолетов с солдатами и военной техникой.

На следующий день (24 июля) в городе был запланирован митинг, и было очевидно, что обстановка в городе тревожная. Однако наши коллеги, жившие в Хороге, не звонили нам, и мы с Сашей рассчитывали, что сможем без особых проблем добраться до города и уже на месте прояснить ситуацию.

Как нам рассказали позже, вероятно, на этот день были запланированы переговоры властей с подозреваемыми в убийстве, скрывшимися у своих родственников в Хороге. Подозреваемые пошли на встречу с властями, но повернули обратно, как только увидели, что здание, где должны были проходить переговоры, окружено вооруженными людьми. Они поняли, что справедливого суда не будет, и повернули обратно. Никакие меры к их задержанию в тот момент не были приняты властями. Всё продолжало развиваться так, будто власти искали повод для уничтожения города.

Утром 24 июля мы собрались, сели в машину, с которой договорились заранее, попрощались с хозяевами и поехали в Хорог. Уже с утра не работала сотовая связь. Как позже оказалось, вся связь — и сотовая, и стационарная, и выход в Интернет — была отключена в тот самый момент, когда в Хороге началась перестрелка.

Бадахшан вновь оказался в полной изоляции от мира. Мы доехали до ближайшего крупного кишлака. На улице стояли несколько машин и таксисты обсуждали обстановку. Водитель поговорил с ними, затем честно предупредил меня, что въезд в город закрыт, и спросил, каковы теперь наши планы. Поскольку мы заранее договорились о приезде в город и не могли так просто отменить деловые встречи (в том числе с академиком, директором Памирского биологического института), мы попросили довезти нас хотя бы до поста, до въезда в город. Вместе с нами дальше поехали и памирцы, рассчитывавшие попасть в город — для покупок или по другим делам.

Не обращая внимания на предупреждающие жесты встречных водителей, мы продолжили свой путь по Памирскому тракту. Без проблем доехали до поста на въезде в Хорог. Машину, как и ожидалось, не пропустили. Нам тоже посоветовали вернуться обратно. Я постарался убедить милицию, что у нас обратного пути нет, что мы должны как минимум увидеться со своими коллегами, предупредить их. В отсутствие связи мы могли это сделать только лично. День 24 июля мы должны были провести в Хороге, 25 июля отправиться в Душанбе, 26 июля провести там ряд деловых встреч и на следующее утро вылететь в Москву по уже купленным билетам.

Когда я назвал имя человека, который обеспечивал нашу встречу в Ба-дахшане, милиционер согласился впустить нас в город, сказав, что наш знакомый занимает такую же высокую должность, что и милицейский начальник. Однако перед этим честно предупредил, что в городе сейчас совсем не безопасно. <…>

По пути мы видели напуганных, взволнованных женщин, стоявших в растерянности у шоссе или выбиравшихся из города на машинах. Проехали ГЭС, въехали в сам город. Переехав по мосту на другую сторону Гунта, машина уткнулась в баррикаду — перевернутый старый «ЗиЛ». Вернулись на правый берег реки, там снова уткнулись в преграду. Делать было нечего, нас высадили, и машина уехала. На улицах города сидели на корточках местные мужчины. Со стороны центра города доносились звуки перестрелки. И узнаваемый треск очередей из автоматов Калашникова, и более редкие и мощные выстрелы (из гранатометов?). Стало очевидно, что пройти в центр, где жили и работали наши друзья и коллеги, не удастся.

Мужики на улице очень удивились, когда увидели нас. Они думали, что всех иностранцев заранее вывезли из города. Действительно, накануне, когда дороги уже были перекрыты, был организован специальный транспорт для вывоза иностранных граждан. В частности, всех китайцев, работавших в Хороге, довезли до Мургаба и разместили там в гостинице.

Узнав, что мы из Москвы, наши новые знакомые повели нас в свой дом, уводя из-под обстрела. Это были памирцы, незадолго до начала конфликта приехавшие из Москвы, где они были на заработках. Нас разместили на втором этаже только что построенного, еще неотделанного дома и постарались убедить ни о чем не беспокоиться. Неоднократно просили прощения за то, что не могут принять нас как следует, в полном соответствии с законами местного гостеприимства. Вместе с нами находился родственник хозяев, студент РУДН, также недавно вернувшийся из Москвы. Нам постелили курпачи, принесли подушки, горячий чай, сладости.

В гостеприимном доме мы оставались часа два. Стрельба то прекращалась, то возобновлялась с новой силой. Хозяева были уверены, что памирцы не отдадут город. «Если у брата кончатся патроны, он возьмет казан», — говорили они. Позже памирцы признавались, что в бою они такие же, как и русские, — сложат головы за своих родных без малейшего сожаления и раздумья.

Со стороны Пянджа шел штурм города правительственными войсками. Никто не знал, с чего началась перестрелка. Она возникла между третьим и четвертым часом ночи. Связь отрубили сразу же, и очевидно, что причиной отключения была не простая техническая поломка. Одной из первых мишеней для правительственных войск стала городская мечеть. Ее разбомбили, предполагая, что именно там отсиживаются преступники. Действительно, с усугублением обстановки в мечети собрались старейшины и вместе с подозреваемыми в убийстве решали, что делать дальше. Но к моменту расстрела мечети почти все они уже успели уйти оттуда.

В первые часы перестрелки один из памирцев из гранатомета подбил машину «Урал» с таджикскими солдатами, все они погибли. Было ясно, что уже в самом начале стрельбы жертвы с обеих сторон исчислялись десятками. Никакого бандподполья в городе не было. Просто в ответ на вызывающие и наглые действия со стороны таджикских властей каждый памирец достал из подвала оружие, ожидавшее своего часа еще с девяностых годов. Воевали, защищая свои дома и семьи, свой народ, свою независимость. При этом мы не слышали ни одного слова против этнических таджиков, все считали, что они воюют с кланом, захватившим власть в стране.

Новости поступали тревожные. Стало известно, что с другого берега Пянджа на помощь своим родственникам и единоверцам начали пробиваться отряды афганцев. На сопках засели снайперы, всё чаще ставшую уже привычной перестрелку стало перебивать глухое уханье артиллерии, бившей по столице Бадахшана. Оценить масштаб разрушений было трудно, город скорбно стоял, скрытый низкими грозовыми тучами. Несмотря на сопротивление жителей города, правительственные войска занимали квартал за кварталом, пробиваясь вверх по долине Гунта.

Взволнованные за нашу безопасность, хозяева решили вывезти нас из города в ближайший крупный кишлак, уверенные, что его власти бомбить не будут, так как там собралось всё гражданское население, бежавшее из Хорога. После недолгих метаний по забаррикадированным улицам машина выбралась на Памирский тракт и довезла нас до поста. Я понял, что для нас оставаться в кишлаке бесполезно. Если даже перестрелка закончится, никто не может дать гарантию, что дорогу на Душанбе откроют в ближайшее время, учитывая хотя бы наличие отрядов афганцев, которые, в отличие от памирцев и таджиков, не будут, стреляя, разбирать, кто находится в машине — реальный противник, или покидающие город иностранцы.

На мое предложение найти машину до Мургаба памирцы сначала признались, что вряд ли кто согласится нас отвезти в такое время, когда каждый переживает за свою семью. Но я знал подходящую (реальную) цену, за которую можно нанять машину с водителем до Мургаба, и первый же водитель, кого, по моей просьбе, нашли милиционеры, охранявшие въезд в Хорог, за эти деньги согласился отвезти нас.

Мы проезжали через кишлак, где прожили два месяца, повидали нашего хозяина, других знакомых жителей, вкратце обрисовали им реальное положение в городе. К вечеру добрались до Мургаба, где нас приютила уже знакомая по предыдущему приезду гостеприимная семья. В 90-е годы наши хозяева работали в милиции в Душанбе и видели много ужасов войны, о которых рассказывали нам, — о людях, которых заживо резали на куски, о повешенных детях из детского садика…

Никто не желал повторения тех событий. Боялись, что Хорог начнут расстреливать с воздуха. Вспоминали недавнюю историю, когда в процессе уничтожения вооруженных бандитов правительственная армия стерла с лица земли целый кишлак — со всеми его жителями, не пощадив ни женщин, ни детей. К вечеру стало известно, что Хорог в самом деле начали расстреливать ракетами с вертолетов, только таким способом подавив активное сопротивление жителей.

Связи по-прежнему не было. Утром хозяин ушел на базарную площадь, чтобы найти машину до города Ош. Выяснилось, что границы закрыты для граждан Таджикистана. Иностранцев пока пропускали свободно. В условиях отсутствия информации их никто не задерживал, не эвакуировал, не предупреждал о серьезности положения в Хороге. По дороге в Мур-габ мы видели и китайских дальнобойщиков, направлявшихся в Хорог, и европейских туристов, двигавшихся к Хорогу кто на велосипедах, кто на мотоциклах, кто автостопом.

Удалось договориться с киргизом, имевшим прописку в Оше. Наш хозяин считал цену за дорогу высокой, но для нас она была вполне подходящей, учитывая, что связи на тот момент всё еще не было и мы не могли ни отменить купленные билеты на самолет, чтобы вернуть деньги, ни предупредить наших друзей и родственников в России, что мы в безопасности, ни сообщить о наших планах коллегам в Душанбе, ожидавшим нашего приезда.

<…> Уже утром следующего дня мы были в Москве, живые и невредимые, успешно доставив все научные материалы.

Когда наши московские знакомые узнали, что происходит в Хороге, они, конечно, пытались с нами связаться. Телефоны в Хороге не отвечали, по горячей линии посольства в Таджикистане информацию о нас как о пропавших без вести передать не удалось. Как только мои знакомые произносили слово «Хорог», их тут же разъединяли. Данные передали только с помощью работников ФСБ, связавшихся с их таджикскими коллегами. Они честно предупредили, что, вопреки сообщениям новостных агентств, на Памире идет реальная война и найти нас в краткие сроки вряд ли удастся. И работники посольства, и представители ФСБ очень обрадовались, узнав, что наше путешествие завершилось благополучно.

Надежду на то, что кровопролитие в регионе удастся скоро остановить, памирцам дают предположения о скором вмешательстве в конфликт Владимира Путина и имама Агахана IV. Про этих людей надо рассказать. К Путину мои собеседники обычно относились с безмерным почтением, считая, что, как глава России, он является непременным заступником памирцев. Однако стоило напомнить местным прошлогоднюю историю, когда из-за ареста российских летчиков в Кулябе из Москвы начали высылать граждан Таджикистана, без разбора — и этнических таджиков, и памирцев, — жители кишлаков легко соглашались с тем, что методы решения проблем у президентов Путина и Рахмонова мало отличаются.

Совсем другая фигура — Агахан IV. В прошлом году мы жили в кишлаке Зумудг на Пяндже. На стене гостевой комнаты висела фотография улыбающегося пожилого человека в европейском костюме, с орденом, на котором был изображен канадский кленовый лист. На мой недоуменный вопрос наши хозяева рассказали, что это портрет их имама.

Памирцы по вероисповедению мусульмане-шииты, последователи течения, называемого исмаилизмом. По объяснению наших памирских друзей, исмаилиты во главу угла ставят не исполнение религиозных обрядов, а образование, которое не ограничивается знанием Корана. Поэтому в регионе строят в первую очередь школы и университеты и только потом мечети. В некоторых новостях о ситуации на Памире говорилось об активизации в регионе исламских радикалов. Тому, кто хорошо знаком с памирцами, наличие среди них радикальных мусульман представляется куда менее вероятным, чем обитание в регионе снежного человека.

В 90-е годы, когда памирцы оказались почти в полной изоляции, именно Агахан смог помочь им, доставляя гуманитарные грузы. Сейчас, продолжая по мере сил помогать таджикским памирцам, Агахан оказывает помощь и их родственникам и единоверцам по другую сторону реки Пяндж. По рассказам местных жителей, как только в Хороге началась стрельба, Агахан начал вести переговоры с Владимиром Путиным и Эмомали Рахмоновым, пытаясь всеми силами остановить войну. Я убежден, что если кому и удастся добиться мира в регионе, то, действительно, только Агахану IV. Потомок иудеев, христиан и атеистов, я низко склоняю голову перед этим человеком.

В заключение хочу предупредить, что факты, изложенные в моем рассказе, могут отличаться от реальных. Слишком много было слухов и домыслов, которые невозможно проверить. Это субъективные впечатления очевидца — и признание в любви памирскому народу со стороны человека, обеспокоенного его судьбой.

P.S. Cегодня стало известно, что по крайней мере некоторым из моих знакомых удалось благополучно выехать из Хорога. Как сейчас выглядит город, не знаю. Боюсь, что, даже если удастся остановить войну, таджикские власти надолго закроют и город, и Бадахшан для въезда иностранцев.

Москва, 28 июля 2012 года

Остается только добавить эпилог к этой истории. Усилия Агахана увенчались успехом. Хотя главные «террористы» были выслежены таджиками и уничтожены, шаткий мир в Бадахшане восстановился. К сожалению, во многих современных конфликтах не находится таких политиков, думающих о жизни людей больше, чем о собственных амбициях. Дороги на Памир открыты, как и раньше. Но не обошлось без жертв среди наших знакомых. В один из тревожных дней пожилой родственник Ширина, нашего хозяина из Дехмиены, приглашавший нас с Сашей на свадьбу в соседний кишлак, был насмерть сбит шальным автомобилем на Памирском тракте.