Люди желают справедливости, и не только по отношению к себе. Они нередко вмешиваются, когда ущемляют интересы третьих лиц, а общество содержит специальные службы для поддержания порядка. Всё это обходится недешево, однако люди идут на затраты. Что движет ими: доводы разума или зов сердца? В поисках ответа на этот вопрос психологи Института эволюционной антропологии Общества Макса Планка (Германия), Манчестерского и Сент-Эндрюсского университетов (Великобритания) провели серию экспериментов с детишками трех и пяти лет [1]. Исследователей интересовало, как развито чувство справедливости у маленьких детей, которым, конечно, объясняют, что такое хорошо, а что такое плохо, но за нарушение этих правил строго не взыскивают.
В исследованиях приняло участие несколько десятков немецких мальчиков и девочек. Ребенка усаживали за стол, разделенный на четыре сектора. Слева от него сидела марионетка, изображающая жертву несправедливости, напротив — марионетка-вор. Справа от ребенка находился закрытый сектор, «пещера»: что в нее попало, назад не возвращается. Вор и ребенок могли поворачивать стол по часовой стрелке, потянув за веревку. В начале эксперимента либо перед ребенком, либо перед жертвой клали печенье или игрушку (рис. 1А, В). Затем вор тянул за веревку и поворачивал стол, перемещая игрушку к себе (рис. 1С). Кукла-жертва ничего поделать не в состоянии, и ребенок это понимал, но он сам мог вмешаться, потянув за свой конец веревки и повернув стол так, что объект безвозвратно скрывался в пещере (рис. 1D). Дальше стол не вращается. Теперь игрушка не доставалась никому, но вор был наказан и не мог ничего отнять во второй и третий разы (рис. 2А).
Исследователей интересовало, воспринимают ли дети причиненную третьему лицу (кукле) обиду столь же близко к сердцу, как свою собственную. Оказалось, что да. Когда игрушку забирали у трехлеток, они поворачивали стол в половине случаев и вмешивались в 40% случаев, когда конфликт происходил между двумя куклами. Пятилетки мстили за себя в 80% случаев и примерно в 70% вступались за марионетку (рис. 3).
Увы, воровство не единственная причина, по которой можно лишиться вожделенного имущества в нашем несовершенном обществе. И психологи предложили детям несколько других вариантов. Например, придет третья марионетка, потянет за веревочку, и игрушка «уплывает» к кукле-вору, которая в данной ситуации и не вор вовсе, но чужую вещь получила (рис. 2В). Или проходящая мимо кукла лишает владельца игрушки, но она никому не достается, потому что куклы-вора за столом вообще нет (рис. 2С). И наконец, вариант, при котором кукла просит игрушку у ее обладателя (рис. 2D). Как тут не отдать?
Результаты экспериментов представлены на рис. 3. И в этих ситуациях дети реагируют на чужую обиду как на свою. Интересно, что трех- и пятилетние малыши не видят большой разницы между тремя вариантами отъема игрушки или лакомства и протестуют против них примерно с равной частотой. Иными словами, оценивая каждый эпизод, дети обращают внимание на его последствия для жертвы, которую несправедливо лишили ценной вещи, а не на то, какая именно кукла эта сделала и кому в итоге достался подарок. Исключение составляет лишь случай, когда марионетка, прежде чем взять игрушку, спрашивала разрешения. Дети понимали, что попросить — это не то, что украсть или получить чужое, и, когда кукла или они сами отдавали игрушку, реже отправляли объект в пещеру. Трехлетние дети еще не имеют понятия о законности. Объясняя условия эксперимента, никто из взрослых не употреблял слово «наказание», и куклы, у которых отнимали игрушки, не протестовали. Но у малышей, оказывается, чувство справедливости развито очень сильно. Психологи провели с ними второй эксперимент, в котором трехлетки имели возможность вращать стол в обе стороны и не только отнимать предметы у вора, но и возвращать их владельцу. В такой ситуации они практически перестали пользоваться пещерой. Примерно в 80% случаев дети возвращали себе несправедливо изъятый предмет (в остальных эпизодах они просто не тянули за веревку). Если игрушку у них забирали, предварительно попросив, то дети пользовались возможностью получить ее назад в 40% случаев.
Когда кто-нибудь обижал куклу, дети вмешивались в 60–80% случаев и почти всегда для возвращения подарка. Если кукла сама отдавала игрушку, они занимались столоверчением куда реже. В этих случаях, однако, отданную вещь далеко не всегда получала марионетка: предприимчивые малыши подтаскивали подарочек себе. В других ситуациях дети тоже подворовывали, но очень редко. Исследователи подчеркивают, что дети считают помощь жертве гораздо более важным делом, чем наказание обидчика или предотвращение дальнейших правонарушений.
Исследования немецких и британских психологов впервые обнаруживают чувство справедливости у таких маленьких детей. Их выводы, однако, противоречат результатам, которые получили чуть раньше психологи Йельского и Гарвардского университетов [2]. Ученые работали с детьми пяти и шести лет, которым предлагали оценить, честно ли поделены леденцы. В этих экспериментах пятилетние детишки не видели разницы между равным и неравным распределением сладостей. Возможно, сыграла роль разность культурных традиций, в которых воспитывались маленькие германцы и американцы. Немецкие психологи, кстати, это понимают и планируют провести исследования с детьми других национальностей.
Одна из американских исследовательниц, Кэтрин Маколиф (Katherine McAuliffe), считает, что дело в методике эксперимента. Американские психологи показывали детям только результат дележа, статичную картинку. Сам процесс юные «судьи» не видели. Возможно, немецких детей впечатлило само действие. Они очень эмоционально реагировали на происходящие события, сопровождали свои действия мстительными комментариями типа: «Ты это не получишь», «Больше ты так не сделаешь», давали марионеткам имена, разговаривали с ними, обсуждали происходящее с модератором.
Американским участникам эксперимента рассказывали историю о том, как некий анонимный ребенок делил шесть конфет на двоих: либо он распределял их поровну, либо брал все конфеты себе. Участники видели только условные портреты детей и результаты дележки, которые можно было либо принять, либо отвергнуть, перемещая рычаг в «зеленую» или «красную» сторону. В последнем случае никто из нарисованных детей конфет не получает. Результаты опыта представлены на рис. 4 (эксперимент 1). Пятилетние дети отвергают справедливое и несправедливое распределение с равной частотой, шестилетки уже видят разницу.
Но американские психологи на этом не остановились и во второй части эксперимента попросили детей оплатить правосудие. У каждого малыша были собственные конфетки, и он должен был отдать одну за каждое отвергнутое распределение, соглашаться можно было бесплатно. Необходимость платить существенно сократила количество отвергнутых распределений, но не изменила их соотношения: пятилетки плохо различали равное и неравное деление, шестилетние дети справлялись с этим гораздо лучше. Тогда психологи проверили, влияют ли на решение шестилеток причины неравного деления. Они провели второй эксперимент, в котором ребенок, который якобы делил конфеты, распределял их поровну или в порыве щедрости отдавал всё другому. Как и в первом эксперименте, дети чаще отвергают неравное деление, однако делают это реже, чем в случае, когда оно вызвано эгоизмом (рис. 4, эксперимент 2). Необходимость раскошеливаться заметно снижает охоту отправлять правосудие. Таким образом, американские дети начинают чувствовать несправедливость в отношении третьих лиц между пятью и шестью годами и готовы наказать нечестность, даже если приходится за это заплатить. Чем старше дети, тем чаще готовы жертвовать ради правосудия собственной конфетой. Говорят, Америка — страна юристов.
1. Riedl K., Jensen K., Call J., Tomasello M. Restorative Justice in Children // Current Biology. 2015 — http://dx.doi.org/10.1016/j.cub.2015.05.014.
2. McAuliffe K., Jordan J. J., and Warneken F. Costly third-party punishment in young children // 2015. № 134. Р. 1–10 — www.ncbi.nlm.nih.gov/pubmed/25460374