Тупик

Дурная привычка — слушать всю ночь сквозь сон аудиокнигу. Но если будешь думать о любимой науке, то точно не заснешь… Все последние дни до этого я слушал «Град обреченный» братьев Стругацких — ну и сон теперь соответствующий.

Моя машина снова сломалась. Все-таки надо бы ее заменить, да жалко старую подругу. Вот я и оказался в новом для меня месте Москвы безлошадный. Но добираться на очередную встречу как-то надо. Ба!.. А здесь новая линия метро, соединенная со старой, голубенькой Филевской линией, да, кажется, и не метро вовсе, а что-то типа скоростного трамвая. И схема станций висит. Только странно как-то… Одна станция на латинице обозначена. Где же это? Или просто чтоб иностранцы могли разобраться в нашей действительности? Вообще-то здраво… но ведь другие станции той же линии — на кириллице только, при этом названия какие-то незнакомые, не поймешь, куда эта ветка ведет. И еще непонятно, как со старой на новую линию можно попасть. Вот я и угодил на эту новую незнакомую линию. Ну ладно, прокатимся. Время ведь еще есть.

Вопреки ожиданиям, вагон оказался совсем некомфортным: и залезать в него трудно, и внутри всё не по уму сделано — какие-то ступеньки зачем-то, кто-то выше сидит, кто-то ниже… Снаружи вид у вагона современный, а изнутри — такая желтая рифленая клеенка, как в старых вагонах метро, которые еще при Сталине выпускались. Народу, конечно, всё равно. Народ едет, вагон набит битком, еле влез. Потом даже какая-то сердобольная тетенька мне место уступила, покосясь на мою палочку. Каждый раз очень неловко себя чувствую, когда мне женщины в общественном транспорте место уступают, и каждый раз сомнения гложут — то ли проявить благородство и отказаться, то ли все-таки не подвергать опасности свою больную ногу, да и остальных пассажиров, на которых я могу грохнуться.

Вагон то быстро летит, то медленно тащится, то вообще останавливается и начинает дергаться взад и вперед. Шатает его и трясет со страшной силой. Вот тебе и новая конструкция! Едем долго-долго. А и едем куда? Какие-то глухие окраины Москвы. Всё меньше и меньше цивилизации за окном, всё более и более обрыдлые сооружения, всё больше пустырей. Народу в вагоне уже совсем немного. Наконец мы остаемся одни с этой тетенькой. Хорошо, просторно в вагоне!

Бам-с!.. Остановились. Приехали. Тупик. Вылезаем, спрыгивая прямо на землю. Оглядываемся. Ландшафт не местный: просторные сухие пустыри и высокие холмы, на них — вообще ничего, ни единого деревца, только камни, всё выжжено. О… около Москвы еще столько места для застройки, оказывается. Но строений никаких не видно… Да, попал! Совсем не туда. Кажется, на свою встречу я уже точно опоздал. Надо хотя бы как-то обратно добираться. Но выясняется, эта новая конструкция вообще без водителя ходит (я ездил на таких в Хьюстоне), только впереди зачем-то чей-то портрет висит (или икона?). И спросить-то некого. Немного посовещавшись с тетенькой, мы решаем попытаться самим завести эту телегу. Толкнуть что ли? Ан нет! Он, оказывается, и с рельсов-то, вагон, сошел, и рельсов-то нет. И без рельсов должен ехать по задумке конструкторов — такой вот дизайн. К тому же еще и набок завалился. Ну а хоть какой-нибудь транспорт-то здесь есть? Придется идти пешком… Ну что ж, бредем потихоньку… И тут за холмом — ура: строения какие-то, люди, машины полуразбитые по ямам переваливаются. Не похоже, что тут такси водится, но хоть частника, наверное, можно нанять? Подошли поближе, а это рынок какой-то — не рынок, а базар: продается всё, но очень низкого качества, как в начале 1990-х. Одноэтажные деревянные строения, пыль, мусор…

Захожу в какой-то домик относительно приличного вида. В нем несколько человек обсуждают что-то. Ведет совещание Дмитрий Медведев. Оказывается, Медведев меня знает (все-таки я появлялся иногда в средствах массовой информации), и это мне немного льстит. Присаживаюсь, вслушиваюсь. Разговор, естественно, идет о судьбах страны. Я здесь человек посторонний, но в какой-то момент не удерживаюсь и начинаю реплики подавать. К моему глубокому удивлению, их внимательно выслушивают (не забывайте, это ведь сон). Впрочем, совещание всё равно какое-то бестолковое, неформальное, и оно скоро заканчивается. Мы выходим с Медведевым на улицу прогуляться. Человек он, оказывается, достаточно уважительный, при этом компанейский, быстро переходит на «ты». Поколебавшись какой-то момент (начальник же), тоже начинаю ему «тыкать». Разговариваем о разных вещах.

* * *

Выслушивать что-то вообще для власти полезно. И Медведев это понимает. Но кто же ей независимое суждение выскажет? «Оппозицию слушать бесполезно, — отрезает глава правительства, — у них одна цель — навредить как можно больше, чтобы занять наше место». Ну а, скажем, журналисты? «Пускай высказывают свою точку зрения, — говорит Медведев, — кто им мешает?» Я замечаю, что знаю некоторых журналистов, и в реальности они довольно ограничены в своих публикациях. Например, имея некоторые связи с Росатомом, редакция не позволяет себе вообще критиковать это учреждение, даже мягко, даже корректно. Кто ж его знает, какая критика понравится, а какая нет?

При этом цензура вовсе не обязательна. Люди сами не хотят себе лишних проблем. Вот такая «свобода слова». «А разве не везде так? — вопрошает Медведев. — На Западе ведь то же самое?» Я ему говорю, что так, да не так. Был я там, много раз разговаривал с народом на эту тему. Всё дело, как всегда, в степени. И там, в проклятой Америке, вообще проявление независимости считается хорошим тоном, этим гордятся, этим хвастаются, это уважают, за это явно не наказывают, и за это, в конце концов, деньги СМИ и получают. Хотя абсолютно свободным быть трудно, и, собственно, это и вряд ли когда случается. Но отношение к этому вопросу принципиально иное.

Медведев не то чтобы не согласился с резонностью этого подхода, но не поверил, что такое имеет место. Чувствую, не убедил. «А кто эту степень свободы вообще замерял?» — говорит с негодованием. Да, говорю, вот что социологам надо бы объективно исследовать — закажите им эту работу. «Можно вообще-то», — замечает он с некоторым сомнением. Видно, что не верит в объективность такого исследования, и правильно делает!

А взять теперь наш суд — «самый гуманный суд в мире». (Смеемся вместе.) «Ты что же думаешь, я какому-нибудь судье хоть раз звонил?» Да нет, конечно, в этом нет никакой необходимости: только намекнуть, что именно в отношении этого конкретного человека «всё должно быть по закону». «А ты что, против?» — говорит Дмитрий Анатольевич. Ну вот так и получается: как известно, суды у нас выносят обвинительные приговоры в 99% случаев, практика такая, сам сталкивался. Мне адвокат так и говорил — сознайся, покайся, только тогда некоторое снисхождение, может, и выйдет. Так что достаточно просто дело возбудить — и всё, человек осужден. А вот возбуждать или не возбуждать — исполнительная власть решает. «На то она и власть», — туманно замечает премьер.

Оказывается, и о деле ядерщика Сергея Калякина он слышал (ну слава богу, хоть не соврал). «Да, действительно, надо было показать, что даже и уважаемые люди понесут суровую ответственность за любые нарушения закона. А ты правда думаешь, что он ничего не нарушал?» — спрашивает. Пытаюсь объяснить, что нарушение нарушению рознь, что совсем без нарушений у нас, к сожалению, ничего толкового и сделать-то вообще нельзя. Чего же именно к нему прицепились? «Видишь ли, — говорит, — вел себя неправильно, хорошим людям где-то там нахамил, а я им доверяю, и ведь всё равно кого-то следовало наказать». Хм… значит, хорошим людям приоритет? Смеется: «А ты хочешь, чтобы я приоритет плохим людям отдавал? А всех посадить ведь нельзя».

Напоминаю, что премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю утверждал, что для успешной борьбы с коррупцией надо для начала арестовать трех своих друзей, так же и Саакашвили делал. При упоминании имени бывшего президента Грузии Медведев сразу морщится (зря я Мишу вспомнил). Но потом соглашается: «А вот это — посадить бывших друзей — мы запросто можем». Э, нет, говорю, чур не бывших, а самых что ни на есть близких в настоящее время. «Как это? Врагов оставить, а друзей посадить? Так не бывает. Ты сам такое бы смог учудить? Это же абсурд!» Хорошо, говорю, но без этого никак — революцию хочешь? И вообще, менять-то что-то будем? Главное не посадить: главное — чтобы от решения госчиновников так много всё не зависело, тогда и коррупция потеряет смысл.

Мой собеседник говорит: «Надо, конечно, что-то менять, но только очень осторожно. Революция недопустима». Будет или не будет революции, говорю, больше от вас зависит. «Ну да, — активно кивает премьер, — мы со своей стороны позаботимся, чтобы она не произошла». Да нет же, говорю, боюсь, ты не понял: подавлением, подачками и пропагандой дело не остановишь, радикальные реформы необходимы. «Ну, я не против реформ, — соглашается Медведев, — только, повторюсь, делать их надо ОЧЕНЬ осторожно». Ну-ну, говорю, как-то пока не очень видно в последнее время. «Нам же мешают! — восклицает Медведев. — Теперь еще это дело с Украиной. Нет, действительно, нельзя было это спускать, майдан этот».

Ладно, говорю, это понятно, испугались, плохой для вас пример. Но зачем же в людей стрелять? И зачем эта пропаганда, говорю? Неужели не понятно, что люди от нее просто звереют. Эти украинские фашисты, распятые мальчики, козни иностранных разведок, предатели и агенты… «А ты что, думаешь, там фашистов нет? — говорит, — и они сами не стреляли, и агентов ЦРУ в природе не водится? Ну а проколы у нас, конечно, бывают, ничего не поделаешь». Прошу прощения, говорю, я, как человек естественного образования, всё же настаиваю на количественной стороне вопроса. А то найдут один случай, раскопают какого-то идиота и раскручивают на полную катушку. Или просто вбросят какой-нибудь бред — поди разберись, правда или нет. «Ну что ж, это война, все так поступают». А тогда это ж никогда не кончится, говорю. Задумался, помрачнел: «Не знаю, — говорит, — хотелось бы надеяться на лучшее, переживем как-нибудь».

Ну и о науке поговорили — как не поговорить, я же все-таки ученый. «Да знаю, знаю, — сразу включается Медведев, — знаю и то, что вы там все говорите, мол, плохо мы науку поддерживаем. Только неужели тебе не понятно, что сейчас финансировать науку как в советские времена невозможно?» Да нет, отвечаю, с этим трудно спорить, хотя надо бы побольше; лучше амбиции на науке накачивать, чем на войне. Но еще вопрос в том, как распределяются оставшиеся от силовых структур и госуправления средства на науку. «Ну вот, опять мы плохо поделили, — с безнадежностью в голосе отвечает. — А как делить, чтобы правильно получилось, ты знаешь? Пробуем какую-то систему отчетности организовать, а вы говорите — бюрократия всё это».

Да, отвечаю, верно. Всё равно тогда в выигрыше оказываются не наиболее интересные и перспективные направления, а те, которые более складно представляют и разные характеристики себе накручивают. «А ты что хочешь? Как же мы поймем — кто хорош, а кто не очень?» А вам и не надо понимать, отвечаю, пускай с этим разбирается сообщество ученых. «Сообщество ученых, сообщество ученых, — ворчит премьер, — знаю я ваше сообщество: друг друга подсиживают, очерняют — только для того, чтобы самим лишний кусок урвать». Ну хорошо, нажимаю, надо по всем направлениям организовать экспертные комиссии с правом окончательного решения, которые и будут всё определять. Так на Западе и делается.

«Ну, во-первых, это мы как раз и делаем, — отвечает, — а во-вторых, ты что думаешь, на этих комиссиях не будет каждый своего проталкивать? А потом, что это — „с правом окончательного решения“? А если я не доверяю этой комиссии, которую вы там между собой организовали?» Хорошо, ну можно же пригласить известных иностранных экспертов, говорю. «Этим я еще меньше доверяю. Почему я должен им доверять? Они тоже только о себе думают», — отвечает премьер. Грустно. Переубедить невозможно. И здесь тупик.

Путина вообще не касаемся. Медведев только сказал, что коли он в его команде работает, то обсуждать с посторонними не намерен.

Посторонний… посторонний… Да откуда я здесь вообще взялся? Ну, поговорили, что с того? Огляделся: кругом всё та же сушь да грязь. Ничего не изменилось.

Ладно, все-таки надо думать, как выбираться из этого тупика самому. Не видно пока, что мой собеседник всерьез это намерен делать…