Украинские университеты: проверка на выживаемость

Раз в год я приезжаю в Николаев для чтения лекций в Черноморском государственном университете. Прошлый год был весьма тревожным, но в этом году заметны изменения к лучшему: обстановка в городе стала более спокойной, меньше чувствуется присутствие военных. Университеты продолжают жить и развиваться, причем порой весьма успешно. О том, как это возможно в столь непростой обстановке, рассказывает Александр Пронкевич, директор Института филологии ЧГУ (аналог филологического факультета).

— Александр, как сейчас строится работа Черноморского государственного университета и вообще университетов Украины?

— Сейчас украинское высшее образование находится в стадии серьезных реформ, я бы даже назвал их кардинальными. В прошлом году у нас был принят новый закон о высшем образовании, в котором декларируется автономия высших учебных заведений. Это значит, что университеты получили довольно много прав, больше, чем раньше, в том числе в плане использования финансов, составления собственных учебных программ. У нас есть свобода выбора; другой вопрос, как она используется. Некоторые говорят, что раньше, когда университеты полностью зависели от министерства, было проще работать и реальной свободы было больше. Теперь, хотя университеты и стали автономными, они полностью зависят от ректоров и ректоратов. По-моему, это феодализм в чистом виде. Это мое субъективное мнение, кто-то, возможно, со мной не согласится. Это приводит к тому, что у нас уменьшили количество аудиторных занятий в неделю, убрали некоторые учебные курсы: из трех курсов, к примеру, делают один. Для всех преподавателей установили ставку 600 часов, не более.

— Чем это вызвано?

— У нас всё объясняется приближением к европейским стандартам. Я много бывал в университетах Западной Европы и никаких унифицированных образовательных стандартов там не заметил. К чему приводит якобы следование стандартам? Количество часов преподавателям убрали, но, вместо того чтобы разгрузить работающих преподавателей, начались сокращения штатов. Многие коллеги жалуются на то, что в их университетах вдруг сократилось число часов на преподавание литературы. У себя я стараюсь сохранять эти часы. Меня спрашивают: «А как ты умудряешься это делать?» Но у нас же автономия, и я этим пользуюсь! Это значит, что я иду, доказываю, что эти часы мне нужны, к примеру, для престижа университета, а престижность привлекает абитуриентов. Собственно, для этого автономия и создавалась: если университет может мобилизовать свои ресурсы, пусть живет. А если не может — что делать? Некоторые университеты закрывают указами министерства, а многие сталкиваются с проблемой недобора студентов.

— Много ли сейчас абитуриентов? На что вообще ориентирована молодежь?

— В целом по стране количество абитуриентов уменьшилось. Связано это с очень сильной конкуренцией с европейскими университетами, особенно польскими. Они как пылесос. Туда уезжает учиться много этнических поляков, а также, я бы сказал, полуэтнических и околоэтнических. Они получают «карты поляков», изучают польский язык и отправляются учиться в Польшу. Часто уезжают с первого курса, про магистерские программы я не говорю. Точно так же происходит отток студентов в болгарские и чешские университеты.

— Чаще всего выбор заграничного университета осуществляется именно по этническому признаку?

— Бывает по-разному, главное, что эти страны находятся рядом и обучение там дешевле, чем, к примеру, в Великобритании. В целом университеты Центральной Европы находятся на хорошем уровне. Поэтому если брать наш Черноморский университет, то, для того чтобы быть рыночно привлекательными, мы должны сохранять качество образования, выживать в достаточно суровых условиях. У нас постоянно растут цены на электроэнергию — вот только что опять в начале учебного года было повышение; дорожает газ и так далее. Представьте себе, университет занимает площадь 15 гектаров. Руководству университета объявляют: «С нынешнего дня вы должны платить за всё: за землю, на которой стоят здания, за содержание самих зданий». И это логично. Нам говорят: «Вы хотели жить как в Европе? Вот так и живите, платите за всё». Никаких послаблений в этом смысле для нас не существует, поэтому университеты должны заранее думать, какое количество студентов они способны принять. Пока что мы с этим неплохо справляемся.

— Как соотносятся образование платное и бюджетное?

— На данный момент у нас в Украине существуют две формы образования. Первая — государственный заказ, который соответствует вашим бюджетным отделениям. В 2015/2016 учебном году планируют отменить, причем, как это будет выглядеть, никто не знает. Наш министр образования говорит, что от идеи госзаказа надо полностью отказаться. Раньше нам давали заказ на какое-то количество специалистов. Допустим, государству нужно от нас 45 специалистов с дипломом бакалавра по определенной специальности. На их обучение выделяется стипендия, оплачиваются рабочие места преподавателей на это количество студентов. Но есть и контрактные формы обучения. Пока что норма такая: в целом в университете должно быть не меньше 51% студентов по госзаказу. Если брать мой факультет, то по каждой специальности у меня соотношение бюджетников и контрактников 50 на 50 или больше контрактников, хотя госзаказ у нас большой, поскольку мы успешный факультет. Госзаказ определяется рейтингами, в которые входят качество образования, количество преподавателей, количество профессуры, публикации преподавателей. Сейчас у нас новая мера — это требование публикаций в наукометрических базах данных, исключая российские.

По трем основным рейтингам нашей страны мы на 43-м месте среди 300 университетов Украины. Поэтому у нас большой госзаказ и большое число контрактников. Но вся эта система меняется: теперь говорят, что университеты будут получать финансирование на какую-то часть своей деятельности.

— Будет ли это связано с количеством студентов?

— Этот вопрос будет решаться самим университетом, но пока что мы не очень хорошо понимаем, как будет осуществляться финансирование. Это полное изменение правил игры. Университеты опасаются, что это приведет к новым сокращениям рабочих мест и урезанию учебных часов, уменьшению нагрузок на студентов. У нас вообще стремительно тает количество преподавателей, среди них растет уровень безработицы. Ситуация настолько изменилась, что если 10 лет назад человек мог гордо предъявлять работодателю научную степень, то сейчас кандидаты и доктора могут поместить свои дипломы в рамочку и повесить на гвоздик, потому что кроме степени должны быть заслуги, публикации в «Скопусе», гранты, прочие достижения. У преподавателя должно быть имя. Если ты звезда, то покажи себя на карте звездного неба! Вот так разговаривают с преподавателями, и они начинают вести себя скромнее.

— Возможно, это в чем—то к лучшему, ведь это означает повышение уровня преподавания.

— С моей точки зрения — да. Я к этому спокойно отношусь, потому что мы всегда жили по законам конкуренции, но я уверен, что очень многие коллеги со мной не согласятся.

— Понятно, что людям неприятна конкуренция, постоянно приходится что—то доказывать…

— Наша главная проблема, на мой взгляд, — это не конкуренция, а очень низкая оплата труда. У нас хотя бы приняли решение в университете: будут оплачивать работникам публикации в цитируемых журналах. Но в целом ситуация порождает бедность. Идет война. Экономическое положение у нас тяжелое. Но мы как-то живем и даже ездим на конференции. Это наша жизнь, и она продолжается.

— Главное, что у людей нет ощущения безнадежности. А как военные события прошлого и нынешнего года сказались на жизни университета?

— Это очень противоречивая ситуация. Моральная атмосфера, особенно в прошлом году, особенно в момент оккупации Крыма (уж извините меня, я буду использовать ту терминологию, которая принята здесь), тяжелая. Мы ожидали, что будем следующими в очереди (достаточно посмотреть по карте, где мы находимся). Очень тяжело жить в таком стрессе, в таком состоянии безумия. Само сознание того, что это сделали русские, нас потрясло. У нас достаточно мощная пропаганда, существуют определенные действия, вплоть до увольнения преподавателей, высказывающих симпатии Владимиру Владимировичу. При этом никаких антирусских настроений здесь не существует. Их никогда не было и быть не может. Отношения с русскими учеными какими были, такими и остаются.

Еще одно изменение: появились студенты — беженцы из Луганска, Донецка и Крыма. Появились туркменские студенты, которые раньше учились в Луганске, Донецке и Крыму: поскольку с ними подписывали договор украинские университеты, договоренности надо исполнять и кто-то должен их учить и доучивать. У нас в университете ведется преподавание на украинском языке, и поэтому мы долгое время обходились без иностранных студентов.

— У приезжих студентов слабая подготовка?

— Такое впечатление, что у них вообще нет школьного образования. Они сами по себе умные ребята. Но они практически никогда ничему не учились. Они бы и не против подучиться. Я в Германии встретил туркменского студента, который свободно говорит на пяти европейских языках. Дело не в туркменах, а в их системе образования. К тому же у них бывают конфликты с местными ребятами.

— Им сложно адаптироваться здесь?

— Да, и нам к ним адаптироваться тоже сложно! Университет простой и понятный, с жесткими требованиями, наш коллектив — это собрание трудоголиков. И вот приходят эти студенты-иностранцы, которым говорят: «Иди учись». Ты должен знать, допустим, английский на уровне С1 на выпуске. Многие местные студенты уже успели побывать на стажировках в Германии, США, Великобритании, Польше. У нас интеллигентская среда, а тут приезжает человек, элементарно не знающий языков. Ему дают задание, допустим, прочитать «Маятник Фуко», а он даже не может произнести слова, написанные в этой книге, они для него слишком длинные. Но таких студентов полно и в России, и в Белоруссии. И если их на курсе много, это может полностью затормозить весь учебный процесс.

Еще одна новость: у нас появились преподаватели с востока Украины, это очень хорошие люди, высокопрофессиональные, но бездомные. Мы помогаем им с работой, помогаем им находить жилье. Печально, что на востоке страны закрылись мощные университеты. Например, в Донецке, где был сильный медицинский университет, частично переехавший в Винницу. Очень многие преподаватели из Донецка и Луганска уехали, материальной базы не осталось. Все существовавшие там университеты были лишены украинских лицензий. Но есть и положительный момент. За счет притока этих специалистов мы смогли создать новые направления, специализации, например журналистику. Географически мы находимся между двумя проблемными зонами: Бессарабией, где тоже происходит непонятно что, и Крымом; а Донецк и Луганск от нас очень далеко, я чаще езжу во Львов или в Варшаву, по расстоянию это примерно одно и то же, но дороги лучше и добраться туда проще. Поэтому кризис для нас обернулся новыми возможностями. Нужно уметь понять этот момент и двигаться по течению истории, а не против него.

— Как складывается международное сотрудничество на уровне вузов?

— Оно всегда было на хорошем уровне. Наш университет был создан в 1996 году как филиал Киево-Могилянской академии, в 2001 году он стал независимым. Его создавали с ориентацией на Запад. Мы пользуемся немецкими программами, приглашаем лекторов из Германии, у нас есть договоры с вузами Германии, проводятся летние школы. Если брать Польшу и Болгарию, то это наши, «домашние» страны, хоть они и оттягивают у нас студентов. У нас сейчас модно подписывать программу «Эразмус+», таких договоров у нас около 15 с разными странами, сейчас мы собираемся подписывать такой договор с Университетом Кадиса в Испании. Есть Поморская академия в Польше, туда едут по обмену 42 наших студента. В прошлом году их было пятеро. Сколько будет в следующем, я не знаю.

— А как строится сотрудничество с российскими вузами?

— Существует официальная установка министерства не сотрудничать с российскими вузами.

— А как же мы с вами работаем в таком случае?

— Это только рекомендация. Если человек понимает отличие рекомендации от приказа, то возможны варианты. Наши связи, которые уже давно существуют, оборвать невозможно. Поняно, что есть разные виды сотрудничества: одно дело — оборонный комплекс и подобные ему структуры, совсем другое — мы, филологи. Российское научное сообщество неоднородно, и, конечно, упомянутая рекомендация касается тех исследователей, которые выражают антиукраинские настроения. Если же люди корректны (а среди российских ученых есть и сочувствующие нам), то мы не следуем этой рекомендации. Если человек не занимается пропагандой, а читает курс лекций по своей специальности (Вы, например, читаете курс по современной бретонской литературе) — при чем тут политика? Глупо совсем закрываться от сотрудничества. У нас люди ездят на конференции, печатаются в России. Когда у нас не было этого запрета, объем сотрудничества был не намного больше, чем сейчас. Мы продолжаем совместную работу. Возможно, уже не так активно.

— Научная среда вообще космополитична…

— Конечно же! Вот у меня, президента Ассоциации испанистов Украины, очень простой принцип: у нас один рабочий язык, испанский. Мне всё равно, из какой страны мои авторы, лишь бы они знали испанский. Так же функционируют и другие проекты, и это нормально. Ненормально то, что происходит в политике. Ненормальна эта жуткая война. Происходит страшное, но ученые должны общаться между собой. Мы всё же более свободные, чем остальные члены общества. Пусть мы не самые богатые, не самые устроенные на этом свете, но свободы у нас побольше. И мы должны пользоваться этой свободой.