Замужем за нищим и великим автором. Анна Григорьевна Достоевская о муже и о себе

Воспоминания Анны Григорьевны Достоевской издаются и переиздаются уже много лет, но известны читателю не в полном объеме. Печатались в основном или разрозненные фрагменты, или часть, относящаяся ко времени совместной жизни супругов, с несколькими выборочными главами из долгого периода жизни мемуаристки после смерти Достоевского. Объемный том, выпущенный в этом году издательством «Бослен», впервые представляет полный текст воспоминаний супруги великого писателя, к тому же с сохранением стилистических особенностей и характерной пунктуации Анны Григорьевны, что помогает читателю приблизиться к ее личности, увидеть, какой она была. Кроме того, в предыдущих изданиях эпизоды были расположены иначе, чем в рукописи, подчинены хронологическому и логическому порядку. В данной книге читатель знакомится с мемуарами в том виде, в котором они были написаны и оставлены Анной Григорьевной — как есть, без изъятий, поправок и перестановок. Для удобства читателя текст лишь разбит на части, которым даны названия, и всё, что привнесено в текст издателями, выделено конъектурными скобками. Текст дополнен фотографиями, примечаниями и выдержками из документов и мемуаров, относящихся к жизни и личности Достоевской.

Воспоминания Анны Григорьевны интересны не только как свидетельство о жизни великого писателя из уст самого близкого ему человека. Сниткина-Достоевская — яркая, уникальная личность того времени, а потому интересна сама по себе. Вовсе не провозглашая себя феминисткой или нигилисткой, что было очень модно, она, «девушка шестидесятых годов», с малых лет мечтала о финансовой независимости: «У меня постоянно, всю мою жизнь, было одно только страстное желание, это иметь свой кусок хлеба, иметь возможность не обременять семью, а быть самой ей полезной, стать самой на ноги и в случае нужды суметь найти себе деньги». Получив профессию стенографистки, молодая Анна Сниткина сразу вышла замуж за Достоевского, и стать профессионалом в этой сфере ей не удалось — чудовищная, доходящая до комического ревность ее супруга не позволяла ей стенографировать посторонних. Тем не менее кипучая энергия, практичность, самостоятельность и предприимчивость Анны Григорьевны помогли найти иное поприще — она стала первой в России успешной женщиной-книгоиздателем. Тридцать восемь лет она занималась изданием книг своего мужа и не только постепенно расплатилась с огромными долгами, гнетущими Достоевского со смерти старшего брата, но и смогла начать зарабатывать и откладывать. Как пишет в воспоминаниях ее дочь Любовь, «из всех идей, за которые боролись женщины, желая освободиться, моя мать выбрала лишь истинно благородные — а именно труд и независимость». Достоевская подробно разбирает в своих воспоминаниях все аспекты и сложности книгоиздательской сферы в России того времени, много пишет о своей библиографической и музейной работе. Ее мемуары — панегирик интеллектуальному труду, ныне столь обесцененному, и прекрасный источник информации для тех, кто хочет изучить эти аспекты с исторической точки зрения. Рассказывая о себе без хвастовства, часто подшучивая над собой и своими слабостями, она предстает как умная деловая женщина «с безупречной коммерческой репутацией», исполненная чувства собственного достоинства.

В мемуарах ярко высвечивается отношение Анны Григорьевны к Федору Михайловичу: «Культ мужа был содержанием, смыслом, целью ее существования, воздухом, которым она дышала до последних дней своей жизни», — пишет одна из мемуаристок. Пережив Достоевского на тридцать шесть лет, все эти годы вдова посвятила увековечению его памяти и распространению его произведений. Через воспоминания Анны Григорьевны становится понятна разница в характерах и жизненных ценностях супругов: она была человеком земным, практическим, сосредоточенным на бытовых, житейских вопросах. Через эту призму перед нами предстает Федор Михайлович — человек, напротив, отвлеченных мыслей, непрактичный, рассеянный. Вот что она пишет о том адском периоде, когда он не мог побороть свою игроманию: «Все рассуждения Федора Михайловича по поводу возможности выиграть на рулетке при его методе игры были совершенно правильны, и удача могла быть полная, но при условии, если бы этот метод применял какой-нибудь хладнокровный англичанин или немец, а не такой нервный, увлекающийся и доходящий во всем до последних пределов человек, каким был мой муж». Даже о любви своей, безусловной, всепрощающей и пронесенной через всю жизнь, Анна Григорьевна пишет рассудочно, аналитически: «…Я безгранично любила Федора Михайловича, но это была не физическая любовь, не страсть, которая могла бы существовать у лиц, равных по возрасту. Моя любовь была чисто головная, идейная. Это было скорее обожание, преклонение перед человеком, столь талантливым и обладавшим такими высокими душевными качествами. Это была хватавшая за душу жалость к человеку, так много пострадавшему, никогда не видевшему радости и счастия…» Долгий счастливый брак, несмотря на постоянные житейские, финансовые и личные проблемы, — лучшее доказательство того, что в данном случае противоположности оказались двумя идеальными половинами.

В своих мемуарах Анна Григорьевна предстает талантливым автором — ее честные и живые зарисовки полны юмора, ярких деталей, тонкого понимания человеческой натуры, благодарности за всё хорошее, что выпало на ее долю. Некоторые заметки представляют собой готовые фельетоны (например, глава «Интервьюер») — с таким чудесным юмором и так красочно она рассказывает забавные эпизоды из жизни. Люди, лично знавшие Достоевскую, отзывались о ней как о веселом, жизнерадостном человеке, «хохотушке», и это свойство видеть во всем хорошее и смешное ярко проявилось в оставленных ею воспоминаниях. Например, вот так она описывает одного сватавшегося к ней пианиста: «Увидев рояль, артист попросил позволения „попробовать его тон“ и великолепно сыграл какую-то большую пьесу, в тогдашнем оглушительном тоне, заставив меня трепетать за струны моего рояля». Или подшучивает над собой: «По обычаю всех русских путешественниц, берущих в дорогу массу ненужных вещей и забывающих необходимые, и у меня вещей была масса»; «У многих женщин существует нелепая привычка, чтобы сохранить какую-либо бумагу, деньги, драгоценность, спрятать их в „верное место“ и немедленно забыть, где это „верное место“ находится. Эта привычка была и у меня, и преимущественно насчет денег, которые я тоже прятала в „верные места“ и иногда их долго не находила. Я даже в шутку говорила моим наследникам, чтоб они, после моей смерти, непременно тщательно пересмотрели все мои вещи, и уверяла, что в награду они найдут или сотенную бумажку или какую-нибудь облигацию, которую я запрятала, да так и не нашла».

По свидетельствам знакомых и родных Анны Григорьевны, «она умело улавливала в жизни и людях элемент смешного и выявляла его в комическом изображении», «отличалась даром картинного воспроизведения всего того, что видела и наблюдала в окружающей жизни. Стоит ей выйти на улицу, на рынок, с самой будничной целью, и она все подметит: не только крупное событие, яркую сцену, но и мелкие, но характерные подробности». Всё это есть в ее воспоминаниях. Одна из частей мемуаров, не публиковавшихся ранее, посвящена посетителям вдовы после смерти писателя. Забавные и ироничные зарисовки («анекдоты» в прежнем смысле этого слова) живописуют, каких людей притягивает чужая слава. Анна Григорьевна, вкусившая славу мужа после его смерти и совершенно к ней не готовая, рисует таких посетителей язвительно и живо, показывая всю нелепость и неуместность подобных встреч: «… были посещения, которые казались мне ненужными и непонятными, а некоторые лица своими речами и поступками волновали и даже пугали меня, так что первый месяц после смерти мужа, в моих воспоминаниях, представляется мне как нечто вроде кошмара». Приходили выпрашивать денег, просить прощения за надуманные оскорбления, устраивать жизнь «беспомощной» вдовы, читать ей нотации и даже предлагать помощь в воспитании детей писателя, которые «принадлежат не вам одной, а на них имеет неотъемлемые права вся Россия». Анна Григорьевна с присущими ей трезвостью ума и житейским здравомыслием отсекала безумные требования попрошаек, обманщиков, выдумщиков и людей, обвинявших ее и Достоевского в своих бедах и несчастьях. Приходили к ней и люди, «будто бы когда-то знававшие Федора Михайловича», и рассказывали «подробности его жизни, совершенно не соответствовавшие его характеру, называли события, которые с ним никогда не случались, и приписывали ему мысли, которые он никогда не имел». Разговоры с поклонниками таланта Достоевского раздражали вдову не только тем, что те нередко искажали факты, но и тем, что «они почему-то подозревали, что я неверно понимаю произведения моего мужа и недостаточно признаю глубину его таланта; поэтому они старались мне его растолковать, объяснить и возвысить его в моих глазах. По-моему, это был совершенно напрасный труд, так как едва ли кто на свете так высоко ценил его талант, как ценила я». Анна Григорьевна не лукавит и не лицемерит, когда так говорит, — она, зачитывавшаяся с детства книгами Достоевского, имевшая семейное прозвище «Неточка Незванова» и чуть не захлебнувшаяся от восторга, узнав, что станет стенографисткой своего самого любимого писателя, а затем прожившая с ним четырнадцать лет, издававшая его произведения и, наконец, создавшая музей его памяти. Действительно, вряд ли в те годы кто-то другой ценил самого Достоевского и его книги так же высоко, как его жена.

Не только юмор и жизнелюбие наполняют мемуары Достоевской. Встречается много пронзительных страниц о горестях, испытаниях, человеческой подлости, с которыми ей пришлось столкнуться как при жизни мужа, так и после его смерти. Со всей откровенностью пишет она обо всех своих пограничных состояниях, до которых доводили ее то родственники мужа, то он сам своей ревностью, непрактичностью и игрой на рулетке, то — уже во вдовье время — люди, завидовавшие или считавшие себя обиженными Достоевским.

До глубины души трогают страницы, описывающее состояние Анны Григорьевны сразу после смерти мужа, например, после назначения ей пенсии как вдове большого писателя: «Прочитав письмо и горячо поблагодарив Н.С. Абаза за добрую весть, я тотчас пошла в кабинет мужа, чтоб порадовать его доброю вестью, что отныне дети и я обеспечены, и только, войдя в комнату, где лежало его тело, вспомнила, что его уже нет на свете, и горько заплакала». Долгие месяцы после кончины Достоевского длилось состояние полубезумия, когда ей казалось, что она сама придумала, что муж ее умер, а на самом деле он жив: «С этой ночи мысли о моей „болезни“ меня не покидали и для меня началась какая-то двойственная, мало понятная для меня жизнь: днем я была, по-видимому, здравомыслящим и даже деловитым человеком, ясно сознававшим свое положение и свою невозвратную утрату; поздно ночью я принималась мечтать о том, что никакого несчастья со мной не произошло, что это только мои болезненные грезы и что, в конце концов, разум вернется и наступит счастливая жизнь».

Впрочем, даже в полубезумии Анна Григорьевна сохраняла трезвость и ясность рассудка, и именно эти качества, а также ориентированность на быт и решение житейских проблем, включенность в жизнь здесь и сейчас — главная черта мемуаров и самой личности Достоевской.

В процессе прочтения книги становится ясно, что в этой противоположности непрактичному и возвышенному мужу заключался секрет их удивительной совместимости. Сама Анна Григорьевна, переиначивая слова Василия Розанова, так объясняла крепость и удивительность их союза: «…мы с мужем представляли собой людей „совсем другой конструкции, другого склада, других воззрений“, но „всегда оставались собою„, нимало не вторя и не подделываясь друг к другу, и не впутывались своею душою — я — в его психологию, он — в мою, и таким образом мой добрый муж и я — мы оба чувствовали себя свободными душой. Федор Михайлович, так много и одиноко мысливший о глубоких вопросах человеческой души, вероятно, ценил это мое невмешательство в его душевную и умственную жизнь, а потому иногда говорил мне: „Ты единственная из женщин, которая поняла меня!“ (то есть то, что для него было важнее всего). Его отношения ко мне всегда составляли какую-то „твердую стену, о которую (он чувствовал это), что он может на нее опереться или, вернее, к ней прислониться. И она не уронит и согреет“».