«Наука — наш способ противостояния злу»

На посленовогодние вопросы ТрВ-Наука ответил Алексей Оскольский, докт. биол. наук, вед. науч. сотр. Ботанического института им. В. Л. Комарова РАН, Senior Lecturer in the Department of Botany and Plant Biotechnology, University of Johannesburg (ЮАР), член Совета ОНР.

— Что делать ученому в сложившейся социально—политической ситуации? Может ли ученый развивать науку в современной России и что для этого нужно?

— В каком смысле «может»? Если речь идет о материальных условиях, позволяющих заниматься наукой, то пока они не сильно отличаются от тех, что были два-три года назад. Гранты дают, публиковаться и ездить пока не мешают. Если речь идет о моральной допустимости — то да, работа ученого допустима, пока она не переходит в прямое обслуживание режима, вроде недавнего соцопроса в Крыму.

Лично для меня переломной точкой был антисиротский закон, после которого сотрудничество с нынешним режимом стало абсолютно неприемлемо. Но в поддержании добротной науки я вижу способ противостояния злу. Ведь наука — это, по сути, единственный сохранившийся институт в российском обществе, небезразличный ко лжи, для которого истинность высказываний еще что-то значит.

Я вовсе не идеализирую коллег, но сама практика научной работы подразумевает личную ответственность ученого за соответствие слов и фактов, а значит — нетерпимость к сознательной лжи. В научном сообществе всё еще сохранятся понимание того, что честность в работе с фактами и выводами важнее, чем лояльность начальству, «вертикали власти». Наука ведь производит не только знания. Она производит людей с европейским менталитетом, разделяющих те ценности рационализма, которые сейчас объявлены чуть ли не вражескими (случай с фондом «Династия» показателен). Чем больше будет науки и сильных ученых, тем здоровее будет общество.

— Может ли Академия наук в сложившейся ситуации оказывать существенное влияние на развитие науки?

— Я смотрю на Академию наук как на ту нишу, в которой при желании и при благоприятном стечении обстоятельств можно относительно комфортно заниматься наукой. Влияние на развитие науки она оказывает самим своим существованием. Если исчезнет эта ниша, то для науки будет хуже. Активно влиять на развитие науки она вряд ли может, и это хорошо. Лишь бы не мешала.

— Видите ли Вы необходимость создания новых организаций ученых?

— Пока не вижу. Их и так хватает — хороших и разных.

— Уезжать или не уезжать, конечно, каждый решает сам, но какие есть условия для этого решения?

— Лично для меня тут первична судьба детей. Я рос в СССР за «железным занавесом» с постоянной промывкой мозгов, а потому не желаю такого советского детства для своей дочери. Не хочу, чтобы ей в школе пудрили мозги «патриотическим воспитанием» и милитаризмом. Не хочу, чтобы она — подобно детям российских военных и полицейских — вдруг оказалась невыездной. Пусть она ездит по миру и говорит то, что думает. Тем более не хочу подвергать ее риску какого-нибудь социального или военного катаклизма. Поэтому я рад возможности жить и работать на две страны.

— Есть ли у Вас основания для оптимизма?

— Налицо кризис империи, утратившей способность создавать позитивные смыслы и держащейся лишь на нагнетании образа «осажденной крепости», всяческих ксено-, гомо- и прочих фобий. Но всем империям рано или поздно наступает конец. Это и есть основание для оптимизма.

— Какие фикшн— или нон—фикшн книги, фильмы или музыка привлекли Ваше наибольшее внимание в 2015 году? Не могли бы Вы рассказать о них поподробнее?

— Фикшн я читаю в основном дочке перед сном. Из детских книг мне понравилась «Одиссея» в пересказе Григория Петникова. Ну а для себя недавно перечитывал «Суер-Выер» Юрия Коваля, наслаждался его виртуозными языковыми играми. Месяц назад обнаружил прозу Лены Элтанг. Из нон-фикшн я очень впечатлен книгой Рене Жирара «Насилие и священное».

— Над какой научной задачей Вы сейчас работаете? На что в 2016 году будут направлены основные усилия?

— Меня сейчас больше всего интересует выявление путей и причин эволюции структурных признаков растений. В последние годы бурно развиваются методы, позволяющие решать такие задачи на основе данных о родственных связях организмов, выявляемых путем анализа их ДНК.

В 2016 году я собираюсь применить такие методы для изучения эволюции признаков древесины у аралиевых (семейство растений, к которому принадлежат плющ, женьшень, элеутерококк, а также множество тропических видов). Это позволит проверить некоторые гипотезы о путях эволюции древесины, выдвинутые около ста лет назад.

Кроме того, в 2016 году я собираюсь заниматься сравнительной морфологией цветка аралиевых, изучать структуру древесины некоторых групп растений из Южной Африки и Мадагаскара, а также вместе с китайскими коллегами продолжу исследовать ископаемые древесины из провинций Гуанси и Юньнань на юге Китая.

— Почему эволюция древесины интересует ученых?

— Это старая история. В 1918 году американский ботаник Ирвинг Бейли (Irving Widmer Bailey) предложил очень красивую концепцию, которая объясняла большой массив фактов по строению древесины. Несколько огрубляя, согласно взглядам И. Бей-ли и его последователей, эволюция древесины идет в основном в одном магистральном направлении, причем исходное («примитивное») ее состояние характеризуется одним набором признаков (например, наличием крупных пор на стенках волокон), а продвинутое состояние — другим (волокна с очень мелкими порами). Получалось, что по признакам древесины можно было судить об архаичности или, напротив, эволюционной продвинутости групп растений, а значит, и об их родстве.

Эта идея была с энтузиазмом воспринята систематиками: ведь хорошая система (то есть классификация) растений должна отражать родственные связи между их группами. Все крупные системы цветковых растений, созданные в XX веке (включая разные варианты системы нашего выдающегося соотечественника Армена Тахтаджяна), широко использовали признаки древесины как индикаторы «примитивности» или «продвинутости» группы.

В 1990-е годы, однако, появились гораздо более мощные методы определения родства между группами организмов, основанные на анализе структуры их молекул ДНК. И тогда оказалось, что концепция И. Бейли не то чтобы совсем неверна, но она сильно упрощает реальное положение дел. Выяснилось, в частности, что направленность и необратимость эволюции древесины была им преувеличена: ее признаки могут изменяться в разных направлениях.

Бурное развитие молекулярных методов привело к падению интереса ботаников к эволюции строения растений, и лишь недавно интерес к этой проблематике стал возрождаться. Сейчас возникла парадоксальная ситуация: несмотря на широкое применение признаков древесины в систематике, мы толком ничего не знаем о путях и причинах эволюции этой ткани в конкретных группах растений. Вот я и хочу попытаться исследовать эволюцию древесины у аралиевых, используя для этого весьма продвинутые методы тестирования эволюционных гипотез, появившиеся за последние несколько лет.

— Есть ли, на Ваш взгляд, угроза клерикализации научно—образовательной сферы в России?

— К сожалению, есть. Угроза профанации науки из-за активности некомпетентных людей, считающих себя учеными, есть всегда, и клерикализация — это ее частный случай. Но в условиях срастания государства и РПЦ такая опасность резко возрастает. О ней надо постоянно помнить и противостоять ее проявлениям. И вредят они не только науке и образованию, но и самой РПЦ. При этом, сам будучи православным, я убежден в том, что все проблемы в отношениях между наукой и вероучением возникают из-за недоразумений, которые можно разрешить при вдумчивом диалоге. Просто у науки и религии совершенно разные сферы компетенции. Религия — это сугубо личное дело данного человека, основа его мировоззрения, научное же знание объективно и мировоззренчески нейтрально, а потому значимо для всех. Попробуйте определить отношение ученого к религии по его научной статье в приличном журнале: уверен, у вас не получится.

— Вы уже почти год работаете в ЮАР. Что можно сказать о ситуации с научной сферой в этой стране? Насколько научный климат там более благоприятен или, напротив, более сложен для исследователей, чем в России?

— Ну, я работаю не только в ЮАР, но и в России. Еще и в Китае бываю регулярно — у меня с китайскими коллегами тесное сотрудничество по изучению ископаемых древесин. Чувствую себя этакой волновой функцией с максимумами в трех этих странах…

Климат в ЮАР прекрасный: и научный, и метеорологический. Страна довольно бедная, у ней масса проблем — но есть ясное понимание того, что образование и наука необходимы для их решения. Отношение к ученым тут почтительное, что непривычно для меня. Условия для работы близки к идеальным. Так, нет никаких планов научной работы, спускаемых сверху: я сам решаю, чем мне заниматься, а отчитываюсь только публикациями.

Коллеги очень доброжелательны и готовы прийти на помощь, но начисто нет той общинности, которая свойственна российским академическим институтам. Есть, конечно, и сложности (например, надо оформлять кучу разрешений на сбор растений), но плюсы перевешивают. Словом, работать в университете в ЮАР мне нравится.

— Как в стране обстоят дела с грантовым финансированием?

— В ЮАР я пока ни одного гранта не получил. Но насколько я могу судить, возможностей для получения грантов здесь больше, чем в России. Помимо грантов есть и другие формы финансирования, когда деньги дают не под проект, а под человека. Так, наш университет выделяет заметные суммы своим сотрудникам в зависимости от числа их публикаций в предыдущем году (в журналах из Web of Science, конечно).

Эти деньги можно тратить практически на всё, что связано с исследованиями, кроме зарплаты, причем никакого научного отчета по ним делать не надо. Если опубликовать десяток статей с небольшим числом соавторов, то они принесут сумму, сравнимую с инициативным грантом РФФИ. Мои исследования не требуют больших затрат, поэтому мне хватает.

Еще есть рейтинг ученых, который проводится Национальным научным фондом Южной Африки (NRF). Он определяется на основе международной экспертизы достижений ученого за последние 8 лет. Если ученому присваивается рейтинг established scientist (что вполне реалистично) или выше, то в течение последующих шести лет он автоматически получает по нескольку тысяч долларов в год на исследования. Я только что подал заявку на этот рейтинг, результаты должны быть через несколько месяцев…