Молодой Немцов: «Я смогу пройти по канату через пропасть»

Мне не доводилось встречаться с Немцовым-политиком. Я знала лишь Немцова 1980-х годов, молодого человека, только что защитившего кандидатскую диссертацию по физике радиоволн. Он был очень общительным, импульсивным и резким. Я общалась с ним последний раз в 1989 году, в год, когда он решил уйти из физики и балотироваться на выборах в народные депутаты СССР от Горьковской области. Те выборы оказались для Немцова неудачными. Он проиграл.

На следующий год он выступил с четкой и короткой программой: свобода слова, частная собственность, открытая страна, возвращение городу Горький исторического имени и, закрытие атомной теплостанции. В тот год он победил. И, как он сам утверждал, эта его первая предвыборная программа была полностью выполнена.

В 1991 году Ельцин назначил Немцова губернатором Нижегородской области, сделав его самым молодым руководителем субъекта федерации, причем с населением, более чем в 3 млн жителей, несколькими сотнями заводов, фабрик и научных учреждений, включая «Арзамас-16», сверхрежимное предприятие, где была сделана первая атомная бомба в Союзе.

Немцов вспоминал: «Ельцин уволил всех, кто поддержал Августовский путч, в том числе всех лидеров в Нижнем Новгороде и, так как он никого не знал в Нижнем кроме меня, он решил назначить губернатором меня… Первым заместителем у меня трудился опытный советский руководитель Иван Скляров… Он-то и решил научить меня уму-разуму.

– Знаешь, Батька, ты человек молодой, тебя никто за губернатора не станет держaть. Сам понимаешь – серьезные люди: директора заводов, председатели колхозов и так далее. Надо бы тебе как-то с ними познакомиться, подружиться…
– И что мне для этого надо сделать?
– Да, водки с каждым попить.
– А сколько заводов-то у нас?
– Заводов около пятисот, а колхозов 750″.

И далее: “Я пришел в правительство молодым, неопытным и наивным…Я прошел через безжалостную молотилку и не сломался, приобрел огромный опыт. Вот и спасибо судьбе”.

Таково было начало головокружительной карьеры Немцова в политике, полной резких взлетов и падений, и конечно, надежд, не отспукавших его до самой его страшной смерти.

В этом рассказе, однако, я не могу и не хочу касаться политики, и лишь ограничусь той частью жизни Немцова, которая мне лично знакома и которая была связана с особыми научными конференциями, участником которых он был задолго до того, как стал известным политиком. Сама специфика этих конференций, ее организаторов и участников, и появление на этих конференциях Немцова, его участие в них, могут дать возможность увидеть молодого Немцова с его нетривиальным характером. Рассказ мой будет состоять из коротких эпизодов, которые я записывала и заносила в альбом, посвященный этим конференциям и дополненный любительскими фотографиями, тоже снятыми мною. Качество фотографий, к сожалению, неважное; да они и не предназначались для печати, а были лишь частью летописи наших конференций.

После 90-х и по сей день Немцов — это всё о политике. Калейдоскоп сведений, верных и неверных, заполонили средства массовой информации. Многое можно увидеть и на сайте самого Немцова, где он подчеркивает с гордой простотой: “Немцов — моя профессия”. Да и книга его “Исповедь бунтаря” вполне доступна. В ней он рассказывает о своей политической вере, о своих взглядах практически на всё, о своих отношениях с друзьями и врагами (не боясь при этом обидеть и одних и других), о спорте, о “формуле счастья” и том, что нужно делать для того, чтобы выглядеть хорошо и быть здоровым. Книгу поругивали, но читали. Да, он наверняка и не ждал похвалы, не для того писал.

Вот и предстал перед миром сложный и противеричивый политик. А мне хочется рассказать о молодом Немцове, мало известном широкой публике. Даже в своей книге он пишет очень скудно о своих молодых годах, затрагивая лишь обрывками фраз как рос в Горьком, как окончил там школу и поступил в университет, чтобы стать физиком. Он пишет о том, как зарабатывал деньги, давая частные уроки по физике, математике и английскому языку, и мечтал вырваться из бедноты. Пишет, как продолжал давать частные уроки и после того, как окончил университет и поступил на работу в Радиотехнический институт, и как защитил кандидатскую диссертацию в 1985 году, когда ему было 25 лет. Вот, пожалуй, и всё.

Правда, в конце книги он еще раз упоминает свою связь с физикой в той части, где говорит о спорте: “Я очень люблю виндсерфинг… Я начал кататься еще во времена СССР. Я тогда занимался физикой… Доску впервые увидел на пляже в Сочи. Страшно допотопное сооружение… Дальше я понял простую вещь: виндсерфинг – это когда все силы природы с тобой борются. Вода может быть холодной, ветер – порывистым, солнце может быть испепеляющим. Ощущение, что ты один и все зависит только от тебя, мне близко и понятно. Это индивидуальный спорт независимых и свободных людей. Видимо, я как раз к этой категории и отношусь.”

Это самое “страшно допотопное сооружение”, длинную пластмассовую доску с огромным швертом и плавником, с алюминиевой мачтой и матерчатым парусом, Немцов увидел на Сочинском пляже в мае 1986 года. Доска эта принадлежала Вадиму Цытовичу, душе и организатору ни с чем не сравнимых ежегодных собраний, где небольшое количество ученых, коронованных и некоронованных, могли обсуждать самый широкий круг научных проблем.

Вадим Цытович, блестящий ученый, которому пророчили стать пианистом (в военном, после блокадном Ленинграде он играл Рахманинова и Сибелиуса на молодежном конкурсе пианистов), посвятил себя физике. Автор целого ряда монографий, Цытович известен многими фундаментальными результатами в различных областях физики плазмы и астрофизики. В дополнение к его научному таланту, Цытович был еще и замечательным организатором. Он возглавлял Совет Академии по низкотемпературной плазме и был председателем комитетов по организации многих международных и отечественных конференций и симпозиумов.

В начале 1980-х годов Цытович задумал организовать довольно необычные конференции, и чудесным образом добился успеха. Идея состояла в том, чтобы собрать вместе ведущих ученых, известных и неофитов, для того, чтобы в неформальной обстановке обсуждать новейшие проблемы нелинейной науки, будь то физика, космология или методы автоматического управления летательными аппаратами. Уникальность этих встреч нельзя охарактеризовать одним словом. Проще всего, наверное, было бы просто перечислить основные черты этих встреч, что я и сделаю ниже.

Прежде, однако, важно описать основную трудность в организации этих конференций, вполне очевидную для советских граждан но мало понятную современному поколению. Дело в том, что эти конференции должны были бы быть по существу бесплатными как для организаторов самих конференций, так и для участвующих институтов. А главное, они должны были быть довольно продолжительными чтобы можно было не ограничивать докладчиков во времени. Это прямо вело к идее проведения конференций либо в доме отдыха, либо в санатории. Так что эта трудность была связана, в первую очередь, с подходящим местом проведения конференций и количеством участников. Цытович взял на себя смелость потрясти Академию наук и получить шанс на проведение задуманных конференций в одном из домов отдыха или Санатории в Сочи.

Теперь мне придется напомнить систему культуры и отдыха, организованную в Домах отдыха и санаториях Союза. В 1930-х годах Министерство здравоохранения создало всесоюзную программу по строительству и организации здравниц: санаториев и домов отдыха. Эти здравницы организовывались по всей стране в местах с лучшими климатическими условиями. В основном они принадлежали различным министерствам, как то Министерству внутренних дел, Министерству среднего машиностроения, сельского хозяйства, металлургии и т.д. Позже, большинство из них были переданы профсоюзам. Профсоюзы в свою очередь “спускали” не всегда равную квоту различным учреждениям, где выделенное количество путевок предоставлялось работникам — членам профсоюза, или, точнее, «самым достойным работникам — членам профсоюза «.

Очевидно, что спрос на путевки намного превышал их количество. Это было особенно проблематично для людей, работающих в системе Академии наук, просто потому что Академия не имела “своих курортов” и обычно получила квоту от разных министерств. Надо сказать, что из-за того что путевки выдавались лицам по месту их работы, мужу и жене поехать вместе было очень трудно. Так что, мужья и жены как правило, становились “отдыхающими” порознь. Дети, по определению, в санатории и дома отдыха не принимались вовсе. Для них были свои заведения, пионерские лагеря, детские санатории, «Артек» (этот последний для “очень избранных” детей).

Я помню, как однажды в Сочи я случайно услышала разговор двух отдыхающих женщин. Пожилая женщина рассказывает другой, помоложе: «Вы знаете, нам с мужем все-таки очень повезло. Мы никогда не были на море. И когда мне выдали путевку в этот дом отдыха, мы с мужем решили, что поедем вместе, и что он снимет где-нибудь поблизости комнату. Но комнаты поблизости сдавались слишком дорого и тут одна добрая женщина предложила ему сарайчик у нее во дворе. И так удачно всё вышло, и спать удобно и тихо, да еще окно у сарайчика есть, и расположено оно прямо перед окном дома хозяйки. Так что мой муж может даже смотреть телевизор сквозь эти окна.”

Так что по тем обстоятельствам даже получение двух одинаковых путевок требовало больших усилий, а Цытович замахнулся на 35, количество близкое к полной квоте Академии наук на один поток. Он прошел через все бюрократические препоны, через все двери и ступени крутой пирамиды, но своего добился. Он добился путевок в Сочи. Правда, вместо 35 путевок, ему дали 26. Но и это было чудо. Шел 1984 год.

Итак, первая конференция в Сочи состоялась в мае 1984 года. Выбор Управления делами Академии наук пал на Международный молодежный лагерь “Спутник «. Этот комплекс был построен для международных встреч советской молодежи с активистами дружественных стран, с такими, как Хо Ши Миновские комсомольцы и вьетнамские студенты, Лаосовские студенты, ведущие борьбу за “Содружество». Там же бывала и молодежь из разных стран, приглашенная на международную встречу «Песня в борьбе за антиимпериалистическую солидарность, мир и дружбу» и на других подобных собраний.

«Спутник » состоял из двух основных зданий, 18-ти этажной вышки и 4-х этажного строения, утопленных в красивые сады и снаряженных комплексами различных спортивных сооружений. Высотный дом предназначался для участников международных встреч, а 4-х этажное здание выполняло вспомогательные функции.

На первом этаже его был ресторан и различные комнаты, библиотека, «красный уголок » и помещения для бытовых нужд. Три верхних этажа состояли из одинаковых номеров бесхитростно расположенных вдоль длинного, прямого как стрела, коридора. Каждая дверь в коридоре вела в маленький предбанник, из которого две двери, левая и правая, вели в двухместные номера, левый и правый, а центральная дверь вела в общий туалет. Душевые комнаты были расположены в конце коридора и помечены буквами М и Ж.

Эти три жилых этажа, как мы понимали, были предназначены для «активистов (ученых, музыкантов, артистов и т.д.) в штатском». То есть попросту для представителей службы безопасности, которые всегда присутствовали на международных сборищах. Номера были аскетическими. Двое постояльцев (были они ранее знакомы или нет) занимали один из двухместных номеров. В каждом номере были две железные кровати, две тумбочки, скромный гардероб, стол, два стула, и один громкий будильник.

Итак, для проведения первой конференции, Сочи-1, в 1984 году у нас было 13 комнат, а значит 26 участников! Всех нас поселили на третьем этаже этого 4-х этажного здания. Одно из «хозяйственных» помещений на первом этаже нам было выделено для заседаний. Администрация «Спутника» любезно оборудовало его черной доской, столами и пластиковыми стульями. Это и было всё, что нам только требовалось (см. ниже).

Еда оказалась исключительно хорошей. Пляж был рядом. Мы заседали, ели и спали под шум лучшего на свете Черного моря. Шеф-повар ресторана приезжал каждое утро строго в одно и то же время на своей черной Волге, самой престижной советской машине “для населения”. Он был высоким, лысым и помпезным. Если он видел нас, то бросал любопытный взгляд, но как правило, в разговор не вступал. Хотя время от времени, входя с редкой проверкой в столовую, он кому-нибудь из нас оказывал честь и спрашивал: «Вы что, правда все физики?»

Мы понимали, конечно, что он привык видеть другую публику, публику с которой надо быть поосторжней и не очень-то с ней общаться, а тут какой-то непонятный народ, ведет себя как-то несерьезно, рассказывает анекдоты, смеется, пишет что-то на салфетках и непрерывно спорит. Но его профессиональная честь не позволяла ему готовить менее виртуозно. При всей своей важности и сдержанности повар наш все-таки “протек”, проявив явный интерес к Дине Акулиной. Дина была физиком-плазмистом с мировым именем, работала в ФИАНе (Физическом институте имени Лебедева) и возглавляла Совет по физике плазмы при Академии наук.

Мне посчастливилось многократно делить с ней трапезу и гостиничные номера от Минска и древнего Телави до Варенны на озере Комо и фермерского постоя в Хайканте под Ейндховеном в Нидерландах. Дина обычно ничего не ела на завтрак и в сочинском “Спутнике” просила стакан сметаны вместо красиво поданных яичниц с помидорами и зеленью, элегантно уложенных колбас, ветчины и сыров. То, что наш повар каждое утро сам выносил ей стакан сметаны и некоторое время стоял над ней, мы могли интерпретировать двояко: либо она ему приглянулась, либо он надеялся что она все-таки откушает чего нибудь из его творений. Когда он однажды принес Дине ее сметану и букет полевых цветов, мы поняли: запал повар.

Так Цытович совершил чудо: 26 человек, каждый со своим новым результатом (с надеждой, что это очередное открытие), были собраны в замечательном городе Сочи, в 11 км от его центра к югу. И в течение 12 полных дней, на всем готовом, в неформальной обстановке, их ожидали бесконечные разговоры о науке, предвкушение удивить своих коллег и удивиться самим. Напомню, что как правило путевки субсидировались профсоюзами, в нашем случае, Академией наук, и каждый участник платил только 30 % от их стоимости. Наши 12-дневные путевки в «Спутник» стоили каждому из нас по 65 рублей, что по официальному курсу 1980- х годов составляло около $ 81 .

После 1984 года, Сочинские конференции проводились каждый год до 1989 года включительно. На следующий, 1985 год, Сочи-2 тоже был проведен в «Спутнике». На этот раз администрация Академии предоставила нам 30 путевок. Еще два двухместных номера! Цытович на этот раз смог пригласить Бориса Кадомцева, пионера термоядерных исследований, и Виталия Гинзбурга, будущего лауреата Нобелевской премии, с их женами.

Третья конференция, Сочи-3, запланированная на 1986 год, оказалась под угрозой срыва. После проведения в 1985 году Московского международного фестиваля молодежи и студентов «За Антиимпериалистическую солидарность, мир и дружбу», Центральный Комитет КПСС нашел деятельность комсомола неудовлетворительной и летаргической, заменив в результате всё высшее руководство ВЛКСМ. Это, в свою очередь, вызвало ударную волну по всей стране с последующими от нее толчками во всех проявлениях деятельности комсомола. И, где-то на отлете, маленький толчок достиг и нас: бюро ВЛКСМ отказало выделить нам обещанные ранее путевки в «Спутник». Академия наук приняла этот факт близко к сердцу и в знак неудовольствия помогла Цытовичу организовать Сочи-3 в доме отдыха для кремлевских детей, в Малом Ахуне. Более того, Академия наук расщедрилась и выделила Цытовичу 35 путевок! Теперь некоторые участники даже смогли првезти детей.

Малый Ахун, расположенный на холме в 15 минутах ходьбы от «Спутника » и морского берега, был погружен в еще более экзотическую и богатую, чем окружение «Спутника», зелень субтропическо сада. Здесь были свои теннисные корты и всевозможные спортивные сооружения. Ну и потом, кремлевским детям не нужно было пользоваться общими душевыми комнатами и туалетами. Эти угодья были при каждом номере да и от громких будильников они были избавлены.

Наше пребывание в Малом Ахуне было, таким образом, гораздо более уютным. Еда была почти экзотической. Время от времени нам подавали икру, осетрину и другие деликатессы. Местная форель была едой регулярной. Горячие блюда подавались (индивидуально) под фарфоровыми крышками. Это вовсе не означало, что мы того заслуживали, как изображалось на лицах обслуживающего персонала, просто из-за двух-недельного пребывания “случайного народа”, заведенный кремлескими хозяйственниками порядок нарушаться не мог. Нам был выделен “рафик” с правительственными номерами, которым мы могли пользоваться чтобы ездить на берег моря или в город, чем мы, по большей части, пренебрегали. Теперь наши путевки за те же 12 дней стоили 75 рублей, на целых 10 рублей дороже чем путевки в «Спутник».

В дополнение ко всем благам нам разрешили проводить наши дневные заседания в библиотеке, оснащенной деревянными столами, мягкими креслами и перегруженными книжными шкафами. Стены библиотеки были покрыты плакатами и фотографиями, поучающими детей Кремля нужному способу мышления. Библиотека была открыта с 7 утра до 7 часов вечера. Так что под ночные заседания нам выделили некое хозяйственное помещение. Но это никого не волновало. Был бы доклад, а в подсобном ли помещении, до или после ужина, значения не имело.

Снимок наверху сделан во время доклада Гинзбурга в той самой библиотеке Малого Ахуна. Библиотека носила имя Николая Островского, что отчетливо видно на большом стенде за доской. На нем можно прочитать один из лозунгов библиотеки, цитирующих Островского: “Я один из тех, кого воспитал комсомол” .

На следующем снимке показана примерно та же часть библиотеки с доской у которой Михаил Незлин из Курчатовского института, докладывает о результатах своего эксперимента, которому вскоре предстоит стать знаменитым. В этом эксперименте впервые в лаборатории, были возбуждены и проявили устойчивость вихри Россби. Незлин построил свою “установку» в основном из предметов домашнего обихода. Например, чтобы вращать ось с паучком в маленьком сосуде, он купил в «Детском Мире» игрушечный двигатель с диаметром в два сантиметра.

Обратите внимание, как Незлин делает доклад, и при этом экспериментальный! Он не пользуется проектором и транспорантами, уже абсолютно непременными по тем временам атрибутами конференций. Он не пользуется даже слайд-проектором. Всё, что у него есть это мел, доска и тряпка, как в старое доброе время. Впрочем, точно так же как и Гинзбург, который, правда, кроме мела и тряпки, держит листки бумаги, вроде как шпаргалки, но почти не пользуется ими. Тут мы пришли к одному из самых важных обстоятельств которые, наряду с другими особенностями Сочинских конференций делали эти собрания совершенно уникальными и не похожими ни на какие другие конференции того времени, и уж совсем невообразимые сегодня. Я просто перечислю некоторые из этих особенностей.

1. Пользоваться вьюграфами не полагалось и проектора естественно не было. Всё, что у вас было это доска с мелом. Вызвался, говори, пиши и рисуй, как это всегда было между “препами” и студентами. Так что рассчитывать вы могли лишь на свое собственное “знание предмета”, ну, и быть готовым к шквалу вопросов, чтобы выстоять его.

2. Не было регистрационного взноса (в отличие от сегодняшних $400 — $700) . Каждый из нас, как уже упоминалось, платил лишь за путевки, которые включали в себя 12-дневное проживание с 5-разовым питанием. И даже то субсидировались Академией наук. Ваш институт оплачивал лишь авиабилеты. За путевки деньги у института было брать неприлично.

3. Все участники были приглашенными докладчиками. Коротких сообщений, то есть типичных, почти что почетных сегодня, “10 минут на доклад и 5 минут на дискуссию”, не существовало. И уж, Боже упаси, никаких стендовых докладов!

4. Каждый участник заранее, вскоре после приглашения, должен был сообщить, сколько времени ему потребуется для доклада. Однажды Миша Рабинович из Нижнего Новгорода, для того чтобы рассказать обо всех признанных и еще не признанных свойствах хаоса и странных аттракторов, сделал заявку на 8 часов, и получил эти 8 часов.

5. Вопросы было принято задавать в любой момент и, как правило, аудиенция включалась в это дело сразу, т.е. поток вопросов набирал силу практически вместе с докладом. Ни поднятия рук, ни вообще говоря особой вежливости, не требовалось.

6. Распорядок дня был простой. Завтрак с 7 до 8:30 утра. Утреннее заседание с 9 утра до 1 дня, с перерывом на чай и кофе. Обед с 1 до 2-х. С 2-х до 5 часов было свободное время, когда каждый занимался чем хотел. Основными занятиями были виндсерфинг, теннис, различные прогулки по морю и дендрарию. Вечернее заседание с 5 до 7 вечера. Ужин с 7 до 8, и ночное заседание с 8 до 10 часов, с печеньем и кефиром без перерыва. Ночное заседание могло затянуться и до полуночи. » Мертвый час «, характерный для домов отдыха, мы, конечно, не соблюдали.

7. И опять же, как было сказано раньше, никакого различия между молодыми людьми и будущими нобелевскими лауреатами не делалось. Если считалась работа интересной (если не выдающейся) и заслуживала быть услышанной и разобранной по частям, автор приглашался и проверялся на прочность.

Эти 12 дней, наполненных научными дискуссиями, общим хлебом и солью, хохотом, неизбежными но недолгими обидами, разговорами о жизни, о добре и зле, объединяли и роднили. Ну, и конечно, что стар, что млад выносил из этого общения что то для себя важное.

Излишне говорить, что быть приглашенным на Сочинские конференци, хотя бы на одну из них, было не только престижным, но означало, и это самое главное, что ваши научные результаты были признаны существенными и могут быть признаны таковыми за пределами маленькой сочинской группы. Это было особенно важно для молодых людей, которые отбирались из большого числа желающих по результатам их работ и, конечно, согласно весомым рекомендациям.

Высокие требования и ограниченное число участников делали конкуренцию весьма серьезной. Борис Немцов экзамен выдержал. Он был рекомендован Виталием Гинзбургом, постоянным участником и душой Сочинских конференций. Гинзбург обратил внимание на серию работ молодого нижегородца по излучению волн движущимися объектами и аномальному эффекту доплера и нашел их очень интересными.

В конце 1950-х годов Гинзбург сам занимался близкими вещами, в частности, исследованием различных проявлений эффекта Вавилова — Черенкова, и в течение своей жизни часто возвращался к этим вопросам. Даже спустя десятилетия, когда Гинзбург был награжден Большой золотой медалью Ломоносова, все ждали, что он выступит на церемонии вручения с лекцией о сверхпроводимости (по крайней мере, именно по этой части он получил, правда с большим опозданием, Нобелевскую премию). Но Гинзбург выбрал эффект Вавилова-Черенкова, и в самом начале своего доклада пояснил: “Начнем с того, что я люблю эту проблему … Может быть, я люблю ее потому, что мои ранние исследования были посвящены проблеме излучения равномерно движущихся источников, и я был тогда молод.» Одну из ключевых работ на эту тему, Гинзбург опубликовал со своим аспирантом Виленом Эйдманом в 1959 году.
Тема излучения движущимися источниками оставалась «горячей» в течение многих лет, и захватила умы многих физиков. Не покидал эту тему и Эйдман. В 1980-х годах он подключил к ней своего племянника и появились в печати добротные работы Бориса Немцова, которые вскоре составили его кандидатскую диссертацию. Гинзбург был впечатлен этими работами и попросил Цытовича пригласить молодого человека на следующую конференцию в Сочи.

Следующей была Сочи-3, которая состоялась в мае 1986 года. С той самой конференции Немцов стал их постоянным участником. В те годы мало что предвещало превращение молодого талантливого физика в политика. Время Немцовской политики было еще впереди. А тогда, в Сочи, он был одним из нас.

Две фотографии выше были сделаны во время ночных заседаний (с промежутком в два дня) в подсобном помещеним Малого Ахуна. На верхней — Виталий Гинзбург, как всегда возбужденный и восторженный. На нижней — Немцов. Это его первый доклад в Сочи, вот он и нарядился.

Не все новички Сочинских конференций, молодые ли, опытные ли, даже увенчанные славой, могли избежать паники. Я помню одного надменного и очень гордого собой директора некоего исследовательского института, которому во время своего выступления пришлось проявить все формы настроения от пренебрежения до гнева, паники и, наконец, до полной апатии. Когда после заседания я решила поддержать его дух обычным способом: «Это был очень интересный доклад», он бросил на меня испепеляющий взгляд и прошептал: «О, да. По крайней мере, они мне дали написать квадратное уравнение и даже позволили решить его». Он больше ни разу не приехал на Сочинские конференции, хотя был зван: в его институте были получены нетривиальные результаты по свойствам тлеющего разряда, имеющих важное прикладное значение.

Надо сказать, что это был единственный случай полного неприятия той свободной формы общения докладчика с аудиторией которая царила на Сочинских конференциях. Мы все знали, что нас ждет. Каждый присутствующий в аудитории был там для того, чтобы добраться до сути излагаемой проблемы. А поскольку аудитория состояла из представителей разных наук, то и вопросы возникали самые разные, чаще, конечно, по сути дела, но иногда наивные, иногда даже нелепые. Это, однако, никого не смущало. И докладчик и слушатели были одним организмом.

Посмотрите на фотографию, где у доски Володя Догель из ФИАНа. Догель в данный момент рассказывает о современных проблемах гамма-астрономии, в основном по материалам своих работ, некоторые из которых были сделаны в соавторстве с Виталием Гинзбургом. Обратите внимание, что Володя Догель (потомок нескольких поколений гусар), несмотря на то, что он делает доклад в подсобном помещении, одет по всей строгости, словом совсем не так как Немцов. На фотографии схвачен один из регулярных моментов, когда Догель пытается угомонить публику (у него даже доска еще пустая), чтобы дать ему возможность перейти к делу. Таких моментов было много. Догель, конечно, прошел через все муки ада без страха и упрека. И это было в порядке вещей. Так было всегда. Каждый из нас побывал в шкуре Догеля.

Направляясь как-кто на заседание, Яша Синай из Института Ландау, один из лучших учеников Колмогорова и будущий профессор Принстонского университета, решил устроить забастовку и заявил толпе, что отказывается от своего второго доклада в пользу кого угодно и в библиотеку не пойдет. Тогда его подхватили на руки и понесли в зал заседания на руках.

Иногда, действительно, необходимо было кому-нибудь вмешаться во спасение докладчика. Я помню случай со сложным техническин докладом Белоцерковского. Олег Михайлович Белоцерковский в течение 25 лет, с 1962 по 1987 год, был ректором знаменитого Физтеха (Московский физико-технический институт в Долгопрудном). Тут я должна отступить и оправдаться в том, что даже короткий рассказ о Сочинских конференциях включает в себя столь замечательных ученых и в таком количестве, что рассказ может легко превратиться в панегирик. Я пыталась избежать этого. Но трудно удержаться и не упомянуть по крайней мере несколько вещей о Белоцерковском. Оставив пост ректора в 1987 году, он основал Институт автоматики и инженерного проектирования и стал его директором, возглавляя при этом отдел информатики, вычислительных технологий и автоматизации при Академии наук. Он был награжден орденами Трудового Красного Знамени в 1965, 1975, 1981 годах; Орденом Октябрьской Революции в 1971, орденом Ленина в 1985 и т.д. За ним числится премия Жуковского и Золотая медаль  Академии наук 1962, Ленинская премия 1966, медаль Королёва в 1978 и много не менее почетного другого.
На Сочи-3 он собирался говорить о численном моделировании и применении новых методов для автоматического контроля космических аппаратов.

Заваленный вопросами, этот матерый ученый и очень интеллигентный человек, простояв у доски около часа, не мог добраться до сути дела. Гинзбург, хотя и ерзал, но сдерживался. Но, в конце концов, потерял терпение. Вскочил с мягкого кресла (Белоцерковский по своему статусу естественно делал доклад в библиотеке), подскочил к доске, и сделав резкий жест рукой, чтобы все утихли, накрыл зал своим довольно высоким голосом, переходящим в фальцет: «Всё, довольно, кончайте балаган! Мы все, конечно, понимаем, что всё, что нам тут Олег Константинович рассказывает, не совсем верно, то есть ни в какую строгую теорию не вписывается, но ведь всё запущенное ими в небо железо летает! И хотите верьте, хотите нет, летит именно туда, куда должно лететь, да еще и не всегда падает».

Немцов быстро понял, где он находится, кто и что его окружает, и стал своим. Как уже отмечалось, тематика докладов была очень широкой. Немцов старался вникать во всё и всегда находил, что спросить, а то и внести поправку. Часто мог по-своему прокомментировать доклад, не гнушаясь при этом острот и насмешек.

Как я уже говорила, мы вели альбом о наших конференциях с фотографиями и короткими историями, который ежегодно пополнялся. Когда появился Немцов, ставший всеобщим любимцем, он занял в этом альбоме достойное место, ну и историй о нем было предостаточно. Я расскажу здесь несколько эпизодов.

Один из моих любимых эпизодов – “Немцов против Захарова”. Владимир Захаров, известный математик и физик и не менее известный поэт, делал доклад о свойствах N-солитонов. Покрывая всю доску уравнениями, Захаров по своей давней привычке, в основном общался с доской, а не с аудиторией. Иногда даже на вопросы отвечал, не поворачивая головы. Но он таки повернулся, когда услышал голос Немцова: «Владимир Евгеньевич, не могли бы вы иногда поворачиваться – люди-то, небось, тут сидят. Да и вообще, чего это вы пишете все ваши уравнения друг на друге, там, поди, тряпка есть. И, знаете, что? А почему бы вам не почитать тут свои стихи. Люди их, кажись, хвалят». Захаров, уже повернутый к аудитории, не моргнув глазом, начал:

Словно маленький серый кузнечик
У доски стрекотал человечек.
Это он приглашал прогуляться
По мирам, что не каждому снятся.

Но когда доходило до дела,
То толпа незаметно редела…

«Свобода слова» все-таки могла вызвать горечь, недолгую, конечно, но и не скрываемую. Исаак Халатников, Халат, человек который стал руководить теоретическим отделом в институте Капицы после болезни Ландау, а затем основал Институт теоретической физики им. Ландау в Черноголовке, был отличным докладчиком, одним из лучших препов Физтеха, где не прощали быть не лучшим. На Сочи-3 он делал доклад об инфляционной теории космологических моделей и о природе сингулярности, уже десятки лет известной как сингулярность Белинского — Халатникова — Лифшица, и остающейся до сих пор одной из основных открытых проблем в космологии.

Халатников вел рассказ своим мягким голосом, аккуратно рисуя графики и покрывая доску системами уравнений, не пользуясь при этом никакими бумажками. Плавно текущий доклад спокойно переплетался с вопросами, на которые Халат отвечал четко и вежливо, пока в игру не вступил Немцов:
– Исаак Маркович, вы хоть понимаете, чего вы там пишете?
Халатников, очень вежливо :

– Да, Боря, это компоненты пятимерного метрического тензора.

– Небось, когда пользуешься пятимерным пространством, думать надо.

И дальше в таком же духе, пока Халат не рассердился:

– Да это же conjecture — ее следует доказать или опровергнуть. А это уже Ваша проблема или проблема Ваших внуков.

Немцовское “небось» и некоторые другие его нижегородские обороты были столь заразительны, что мы все вскоре стали их употреблять. Следующая фотография сделана сразу после доклада Халатникова. Обсуждения и споры продолжались естественно, и во время перерыва, и за обедом, да и всюду где придется. На заднем плане Немцов. Поза Бориса явно боевая. И по выражению его лица легко догадаться, что он готов и дальше спорить с Халатниковым, которого только что довел до кипения, а тот еще не отошел.

Надо сказать, что удивить Халатникова или смутить его было очень трудно.
Атмосфера в Институте физических проблем у Капицы, так же как и в Институте Халатникова в Черноголовке, была пропитана шутками и розыгрышами. В обоих учреждениях, на всех юбилеях и праздниках серьезные выступления не принимались, официальные “адреса” были запрещены и их велено было оставлять в гардеробе. Эти встречи перерастали в торжества веселья и шуток. Я помню, однако, как Халатников иногда жаловался: «Когда люди хотят над кем-то подшутить, то всегда выбирают меня, а если я над кем-то подшучу то все обижаются». Я благодарна судьбе за то, что Халатников был моим дипломным руководителем и моим учителем. А еще он доверил мне в подруги свою старшую дочь. Когда я только начала работать в институте Капицы, еще пока над дипломом, он пригласил меня к себе домой на ужин и, знакомя меня со своей старшей дочкой Леной, сказал: «Ну вот, Ленка, видишь эту девочку? Теперь она будет твоей пожизненной подружкой». Так оно и вышло.

Возвращаясь к Немцову, я должна сказать, что он не всегда был ершистым. Иногда он мог быть вежливым и даже способным на похвалу, правда скупую. Я помню его реакцию на доклад Гермогена Крымского, блестящего астрофизика, который родился, вырос, учился и работал в Якутии. К тому времени он был членом-корреспондентом Академии наук и директором Института космофизических исследований и аэрономии в Якутске. Якутск — самый холодный город на земле! Крымский рассказывал о галактическом происхождении космических лучей. С мягкой улыбкой, основательно и не торопясь, он отвечал на каждый вопрос, да так что человек, задававший вопрос, садился на место с гордостью. Немцов не проронил ни слова. Только когда Цытович был готов пригласить следующего докладчика, Немцов поднял голос: «Подождите, я вот тут про Якутск подумал. Ну, какой же это был хороший доклад, и вполне убедительный. Похоже, экстремальные условия Севера вымораживают ненужные вещи, а человеческому телу и его смекалке не так уж и вредят.»

И еще один эпизод. Этот был связан с докладом Виталия Гольданского. Я не буду перечислять ордена, медали, премии и должности Гольданского. Кроме того, что он был большим ученым и политиком, он еще был одним из лучших сочинителей смешных историй и большим знатоком притчей и анекдотов. Однажды Гольданский, который должен был рассказывать о полимеризации под действием ударных волн, решил прямо у доски сменить тему доклада, благо ни вьюграфов, ни слайдов иметь было не нужно. Гольданский обьявил, что будет говорить о происхождении жизни, предположительно связанной с нарушением киральной симметрии аминокислот и сахаров. Немцов перебил докладчика тут же: “А что, с ударными волнами у вас не всё в порядке?” — “Нет, с ударными волнами у меня всё в порядке, и даже природа на них не жалуется, — откликнулся Гольданский — а вот с вопросом, как появилось в природе органическое вещество и что привело к возникновению жизни во Вселенной, да и вообще как мы с вами возникли такие разные, есть проблема.“

Дальше Гольданский стал осторожно вводить слушателей в свое “поле чудес”, рисуя сложные схемы изомер молекул со всеми возможными распределениями в них атомов. Всё шло без особого сопротивления аудитории . Я очень хорошо помню, что с какого-то момента перестала понимать, что к чему и всё ждала вопросов, ответы на которых могли бы вернуть меня в то самое “поле чудес”. Но публика как-то затихла, и тут раздался голос Немцова: «Виталий Иосифович, что-то я нить потерял и даже не знаю, что спросить для ясности. Неужто всё это правда? Больно грустно сознавать, что ты — просто результат какой-то химии. А что-нибудь повеселее вы нам не можете рассказать?» – “Да, я бы рад Боря, только что тут расскажешь? А расскажешь, получится как в том анекдоте про Вовочку, которого мама тоже попросила:

– Мне так грустно сынок. Сядь, расскажи мне что нибудь веселое.
– Я, мам, лучше стоя.
– Почему?
– А мне сидеть больно, я только что папе решил рассказать что-то веселенькое”.

Виталий Гинзбург был, пожалуй, единственным докладчиком, которого Немцов не смел прерывать. Надо было видеть Борю во время доклада Гинзбурга. Он сидел полностью поглощенный, напряженный, с горящими глазами, и, вы не поверите, молчал. Однажды, когда вопросы к Гинзбургу кончились, Цытович решил все-таки испытать Немцова: «Боря, вы уверены, что у вас нет никаких сомнений или соображений? Не стесняйтесь, говорите”. Немцов, не вставая с места: «Сомнения есть всегда, а уж соображения тем более. Но Виталий Лазаревич излагает вещи на удивление хорошо. «

Упорный и амбициозный характер Немцова проявлялся во всех аспектах повседневной жизни и он не переставал удивлять нас. Мы настолько привыкли к его присутствиою, что Цытович несколько раз организовал дополнительную путевку для жены Немцова, Раисы. Она была совершенно замечательной компанией и хорошей теннисисткой.

Поскольку Рая не должна была ходить на заседания, она часто играла в теннис с «просто отдыхающими». После заседаний, она обычно встречала нас у выхода. При этом мгновенный и неизменный вопрос Немцова был: » Ты выиграла?»
После обеда, во время дневного перерыва, большинство из нас шли на пляж. Многие занимались виндсерфингом. Вадим Цытович сам был опытным серфером и, если кто-то хотел освоить доску, то всегда с удовольствием обучал новичка.

Немцов был пленен виндсерфингом и попросил Цытовича обучить его этому исскуству, который станет для Немцова не просто спортом, а мерой его души и характера, неотъемлемой частью его жизни. Это здесь, на Хостинском пляже большого Сочи, в теплые майские дни 1986 года, Немцов, благословленный Цытовичем, встал на “устрашающую допотопную” доску, которую он упиминает в своих воспоминаниях, к сожалению, не ссылаясь на Цытовича. Именно здесь его выносливость, целеустремленность и амбиции проявились в полной мере.

Цытович отнесся к работе тренера серьезно и стал обучать Борю первым шагам виндсерфинга. Боря отчаянно боролся с доской, парусом и морем. Вскоре он смог устоять на доске, а затем и поднять парус из воды. Он знал, что к вечеру будет весь покрыт синяками, но не мог остановиться. На следующий день Боря достиг большего, но выйти в море ему не удалось. Цытович пытался убедить Борю, что для того, чтобы выйти в открытое море, нужно несколько дней тренироваться на земле и около берега. Но Борю это не устраивало, он хотел всё и прямо сейчас.

На третий день Немцов поймал ветер и вышел в открытое море. Вернувшись, он стал всем рассказывать, что стая дельфинов, игривых и дружелюбных, окружила его и плескалась у его доски. Мало, кто в это поверил. Больше всех потешался Цытович: «Это, Боря, многовато для первого выхода, вот и случаются галлюцинации”. “Дельфины были”, – не унимался Немцов. “Ну, если дельфины были, то я каюсь в своем неверии и меня можно распять.” Цытович забрался на большой якорь и изобразил распятие. Но Боря был так счастлив, что были дельфины или не были, поверили ему или нет, значения уже не имело. Он вышел море, взял ветер и вернулся победителем.

О Боре можно рассказывать долго, но я, пожалуй, здесь остановлюсь. Я еще раз хочу подчеркнуть, что в этом своем рассказе я не собиралась перечислять, или что еще хуже, анализировать достоинства или недостатки такой яркой личности, как молодой Немцов. И, конечно, я не могла, да и не хотела говорить о нем как о политике. Я просто хотела показать ту редкую обстановку, в которой этому молодому человеку посчастливилось оказаться.

Я уверена, что Сочинские конференции и люди, которых он встретил там, общение с ними, сыграли важную роль в жизни совсем еще молодого человека, уже вступившего на серьезную стезю физика. Опыт Сочинских конференций мог существенно повлиять на формирование его личности, и укрепить в нем качества, которые выделяли его из тех, кто окружал его позже в его политической жизни.

Наконец, в заключение, я хочу еще раз вспомнить Сочи- 3, конференцию 1986-го года, на которой большинство из нас повстречалось с Борей впервые. На этой конференции, после того, как Боря сделал свой доклад, отбиваясь буквально на каждом шагу от беспощадной аудитории, я подошла к нему и спросила:

– Как дела, Боря? Это ведь было не слишком туго, то есть не так уж и плохо?

– О, нет , это было не плохо. Это было даже хорошо. И я горжусь собой. Уж если я прошел через всё это и выжил, то теперь я смогу пройти по канату, натянутому через пропасть.

Авторизованный перевод с английского

Оригинал: 

www.aps.org/units/fhp/newsletters/spring2015/nemtsov.cfm