Сто языков России

Жители России используют для общения более ста языков. Но далеко не все из них хорошо описаны лингвистами. А некоторые вовсе могут исчезнуть, не дождавшись своих исследователей. Можно ли и нужно ли сохранять языковое разнообразие? Об этом Ольга Орлова, ведущая программы «Гамбургский счет» на Общественном телевидении России, расспросила Сергея Татевосова, докт. филол. наук, профессора МГУ имени М. В. Ломоносова.

Сергей Георгиевич Татевосов родился в 1968 году в Москве. В 1993 году окончил филологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. В 1996 году защитил кандидатскую диссертацию «Типология квантификации». С 1997 года работает на кафедре теоретической и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ. В 2010 году защитил докторскую диссертацию на тему «Акциональность в лексике и грамматике». С 1990 года участвовал в 28 научных экспедициях на Северном Кавказе, в Поволжье, Сибири и на Крайнем Севере, где изучал кавказские, алтайские, уральские и иранские языки. Автор более сотни научных статей, автор и редактор нескольких научных книг. С 2014 года также преподает в Высшей школе экономики.

Профиль в Интеллектуальной Системе Тематического Исследования Научно-технической информации МГУ (ИСТИНА): http://istina.msu.ru/profile/tatevosov

Как описывают языки?

— Сергей, Вы уже более 20 лет проводите лингвистические экспедиции, описываете языки. И всё это время Вы посещаете отдаленные уголки нашей страны. Неужели у нас в России не все языки еще описаны?

— Нет такого описания, которое лингвист признал бы совершенно окончательным. Парадоксально, однако и в русском языке еще много неизученного. Я бы не удивился, если бы какие-нибудь лингвисты захотели приехать и работать с информантами по русскому языку и выяснять факты, которые пока еще или неизвестны, или не до конца осознаны.

— Например?

— «Работает до десяти процентов дольше». Это русский язык или нерусский? Вроде бы всегда был нерусский, а теперь уже непонятно. Если серьезно, то спросите, например, какого-нибудь специалиста по семантике, что он знает о сфере действия кванторов в русском языке. И тот, скорее всего, ответит: это полный хаос.

— А что именно лингвисты называют описанием языка?

— Описать язык в лингвистическом понимании можно на разных уровнях. Можно начать с простого — узнать, какие там есть классы слов: существительные, прилагательные, глаголы. Понять, как они изменяются: склонение, спряжение; падежи, глагольные формы. А дальше начинаются более глубокие вопросы. Как устроен синтаксис? Что такое возможное и невозможное предложение на этом языке? Чем и почему это ограничено? В какой-то момент начинаются еще более фундаментальные вопросы. Ведь чем в конечном итоге занимается лингвистика? Она хочет понять, где кончается язык и начинается не-язык. И мы должны уяснить, где проходит в каждом конкретном языке эта граница.

— По какому принципу Вы решаете, какой язык Вам надо описать? Каков принцип отбора? Вам важно наличие письменности? Или количество людей, которые говорят на этом языке?

— Письменность не важна абсолютно. Языки письменные, как правило, изучены лучше. Обычно они имеют большее число носителей. С другой стороны, бесписьменный язык, скорее всего, Богом забыт и обделен вниманием. Поэтому он сулит интересные находки, новый опыт.

— Означает ли описание, что Вы выучиваете этот язык?

— Проект по описанию малых языков народов России (в свое время — СССР) начался в 1967 году. Я тогда еще не родился. Его инициировал мой научный руководитель Александр Евгеньевич Кибрик. Он говорил: «Не обязательно уметь летать, чтобы работать орнитологом». Точно так же не обязательно отращивать жабры, чтобы работать ихтиологом. Не обязательно и говорить на языке, чтобы понимать, как он устроен. Мы, конечно, выучиваем базовый словарь. Но главное — мы смотрим на грамматику.

— А насколько связано количество людей, говорящих на языке, и его развитость? Как в принципе лингвисты языки сравнивают с точки зрения «полноценный/неполноценный, развитый/неразвитый»?

— На этот счет в лингвистике есть совершенно отчетливое мнение: нет языков развитых и неразвитых — есть языки описанные и понятые и есть неописанные и непонятые. Мы не смотрим на то, сколько у языка носителей, есть литература или нет. Если она есть, это подспорье, можно знакомиться с текстами. Но если язык обработан литературой, это еще не значит, что он лингвистически более интересен.

— Существует у лингвистов понятие «богатый язык — небогатый»?

— Нет, такого понятия не существует. Все языки в конечном итоге описывают одно и то же мироздание, в котором мы все находимся. В разных частях мироздания могут быть разные не очень повторяющиеся от места к месту вещи. Но в обширном смысле все языки про одно и то же. И поскольку они описывают один мир, они равно богаты или равно бедны.

Смерть и жизнь языков

— Биологи очень ценят биоразнообразие: чем система разнообразнее, тем она устойчивее. А у лингвистов есть культ языкового разнообразия?

— Языковое разнообразие обеспечивает нас зарплатой, так что мы его очень любим. Но конечно, оно хорошо и в метафизическом смысле, как хорошо любое разнообразие. Не знаю, кстати, нужно ли языковое разнообразие для выживания нас как биологического вида. Вид, отдельные части которого не могут понять друг друга, наверное, устроен менее выигрышно, чем вид, который говорит на одном языке. Так уже сложилось, что языков много. И мы любим, когда их много. Другой вопрос: можно ли это сохранить? Здесь лингвисты очень беспомощны. Если жизнедеятельность языкового организма нарушилась, рано или поздно мы констатируем отсутствие дыхание и сердцебиения, и поделать с этим ничего нельзя.

— Какие языки на территории России сейчас умирают?

— К сожалению, их очень много. В разных частях нашей страны ситуация разная. Но везде тревожная. Языки северных народов находятся в тяжелом состоянии. Они еще живы, но тенденция неутешительная. Очень тревожно за многие тюркские языки Сибири. К сожалению, их очень много, и, к сожалению, если процесс умирания зашел далеко, он необратим. А если он далеко не зашел, никто не обращает внимания. Я бывал в Ненецком автономном округе Архангельской области, занимался ненецким языком. Можно быть уверенным, что в той местности, где я был, языка не станет через 20–30 лет.

Есть такой ресурс «Этнолог». Он существует с 1990-х годов, и сейчас, наверное, это самая полная коллекция данных о ситуации с языками мира. По оценкам специалистов «Этнолога», больше половины языков России находятся в опасности (см. справку). И при этом все языки, которые я видел, были в худшем состоянии, чем думает «Этнолог». Они оценивают степень угрозы по десятибалльной шкале. Ненецкому я бы дал на два балла больше, чем «Этнолог».

Основной ресурс, аккумулирующий данные о языках мира, — «Этнолог» (www.ethnologue.com). Он оценивает угрозы для языка по десятибалльной шкале EGIDS (Ethnologue Expanded Graded Intergenerational Disruption Scale). Минимальная оценка «0» присваивается языкам международного общения, таким как английский, максимальная «10» — мертвым языкам. Оценка от 6b до 9 означает, что язык находится в более или менее серьезной опасности.

По данным «Этнолога», в России существует 105 живых языков. Из них находятся в опасности 58, или 55%.

Оценка	Что это значит	Количество языков
6b	Количество носителей уменьшается	20
7	Язык перестает передаваться детям	7
8a-b	Имеются два поколения, не являющихся носителями языка	28
9	Активных носителей нет, фрагментарные и остаточные знания	3

— Попробуем лингвиста сравнить с доктором… Вот Вы приезжаете в экспедицию и должны поставить диагноз языку. По каким признакам Вы понимаете, что пациент скорее жив, чем мертв, или наоборот?

— Есть один критически важный параметр: усваивают ли дети этот язык как первый? Начинают ли они на нем говорить, произносят ли они свои первые слова на нем? Если это так, всё хорошо. Если таких детей нет, это означает, что языка через несколько поколений не будет совсем.

— А от чего это зависит?

— Трудно сказать. Языки северных народов получили тяжелейший удар в результате коллективизации. Когда советская власть решила, что им надо жить в колхозах, это означало, что требуется прекратить традиционный кочевой образ жизни, поселиться в поселках, завести оленеводческие бригады, существовать по-новому. Для детей стали открывать школы-интернаты, где их учили по-русски. Отправлялись они туда в очень раннем возрасте. Соответственно, родной язык был недоусвоен. Преемственность, которая критически необходима для сохранения языка,
нарушалась.

— С другой стороны, есть Северный Кавказ, там огромное разнообразие языков.

— Безусловно. Там языковая обстановка самая здоровая. Дагестан — удивительная территория. Представьте себе, что все индоевропейские языки сосредоточились на территории размером с Московскую область, и у нас было бы, например, несколько деревень, которые говорят по-английски, несколько деревень, которые говорят по-русски, какие-то выселки, где живут балтийские языки, городок с прилегающими селениями, где говорят на хинди. Примерно таков Дагестан.

Количество языков, которыми владеют:

более 1 млн жителей России	5
от 10 тыс. до 1 млн жителей России	36
менее 10 тыс. жителей России	более 70

По данным Всероссийской переписи населения 2002 года; не учитывается владение иностранными языками (английским, немецким и т. д.) и языками диаспор, в том числе бывших республик СССР.

Мегеб, 1990 год: экспедиция лингвиста в Дагестан

— Помните вашу первую экспедицию?

— Шел 1990 год. Я тогда был студентом третьего курса. Мы приехали в дагестанское село Мегеб. Даргинское село в окружении аварских и лакских сел. На следующее утро появилась местная девушка и сказала: «Комсомольская организация села приглашает комсомольцев МГУ вечером в клуб, чтобы поговорить про деятельность комсомола на современном этапе». Мы пришли в роскошный сельский клуб: дубовые панели, люстры и огромные портреты Ленина и Сталина по краям сцены. Уже несколько лет бушевала перестройка, прошел и закончился первый Съезд народных депутатов СССР. Я уже год как не состоял в комсомольской организации. Вот-вот всё рухнет, а тут Ленин, Сталин и комсомол. Это было невероятно трогательно.

— А как даргинцы общались с соседями? Вокруг были лакцы?

— Больше аварцы.

— Аварцы и даргинцы — они совсем друг друга не понимают?

— Ни малейшим образом. Эти языки далеки, как хинди и английский.

— Как они между собой общались?

— Главным образом по-русски. Но многие знают аварский. Языковая ситуация в Дагестане сложная. Официально там, насколько я помню, признается 26 языков. Но там как нигде сложно определить, где кончается язык и начинается диалект. И тут вступают в действие разные политические соображения. Даргинский язык, например, считается единым, хотя на самом деле, может быть, правильнее его анализировать как конгломерат отдельных языков, близкородственных, но уже разошедшихся достаточно, чтобы признавать их отдельными языками. Различия между тем, что в даргинском называется диалектами, никак не меньше, чем между русским и украинским, и уж точно больше, чем между русским и белорусским. Но если признать за диалектами статус отдельных языков, численность даргинцев значительно уменьшится. И это повлечет большие политические риски.

— Где-то еще такое случалось?

— Нечто похожее было с татарским языком. По-моему, собирались в какой-то момент признать язык крещеных татар отдельным языком. И это породило ровно те же трения. Сразу заискрило, сразу появились люди, которым от этого стало тревожно.

— Лингвисты могут выступать экспертами в таких случаях? Когда хотят принять политическое решение, обращаются к Вам?

— Не то чтобы я слышал о таких случаях в последнее время. Вроде бы в советское время ситуация была другая, но была и государственная политика: все, кто тогда сдавал обществоведение, помнят, что в билетах был вопрос «языковая политика и языковое строительство». Когда у тебя строительство, тебе нужны строители, каменщики, стропальщики. Нужны и те, кто материал подносит. Так что мнение специалистов тогда, кажется, все-таки каким-то образом звучало и учитывалось при принятии решений.

Лингвистика и политика

— Вы сторонник государственного языка в многонациональном государстве?

— Я не вижу в нем ничего опасного. Что такое государственный язык? Это язык, на котором государство общается со своими гражданами. Он должен быть языком, который граждане по крайней мере понимают. Это язык, на котором государство пишет свои документы. Трудно себе представить, чтобы Управление внутренних дел Чукотки, например, посылало в головное ведомство отчет о профилактике правонарушений среди несовершеннолетних на чукотском языке. Государственный язык — это язык, на котором разные части государства общаются друг с другом. В том, что он есть, нет ничего плохого до тех пор, мне кажется, пока не появляется у кого-то ощущение «это не мой язык — значит, это не мое государство». Государство должно присматривать, чтобы такие ощущения ни у кого не появлялись. Когда ты аварец, а у тебя в телевизоре показывают сериал по-русски, ты этого, скорее всего, даже не замечаешь. А вот когда до твоего слуха доносятся неприятные слова, сказанные на русском, может быть, ты начинаешь осознавать, что они именно на русском. Русский язык не должен нести опасные, болезненные, оскорбительные смыслы.

— Складывается такое ощущение: каждый раз, когда та или иная страна (мы это видели на примере Украины) меняет политические ориентиры, власти сразу хватаются за язык как за основной инструмент борьбы. Язык становится оружием, им начинают размахивать, как дубиной…

— Сначала языком размахивают, как флагом, мне кажется. Сначала язык — это то, что объединяет нас и делает нас нами самими. Это уже потом он отделяет нас от других.

— Когда в государстве происходит всплеск патриотизма, о статусе родного языка выходит сразу огромное количество истерических официальных документов, собираются форумы, конференции, вспоминают об уроках родной речи в школах…

— Кстати, не всегда. Несколько лет назад я был на Алтае и занимался там одним из диалектов алтайского. Он называется туба, или тубаларский. Язык в ужасном состоянии, просто в чудовищном. То есть носителей практически нет. Пожилые дамы, которых с трудом удалось найти. Согласно социологическим исследованиям, носителей должно было быть приблизительно, насколько я помню, 1500 человек. Но при ближайшем рассмотрении их оказывалось гораздо меньше. В общем, довольно большое село Кебезень. И очень много того, что вы сейчас обозначили как истерический патриотизм. Есть много людей, которые помнят о том, что Чингисхан Россию покорил, поборол и властвовал ею. Ощущая себя прямыми потомками Чингисхана, они испытывают потребность немедленно проделать всё то же самое.

А языка при этом нет. По языку они русские. Они говорят по-русски. И сказки про Чингисхана рассказывают по-русски, потому что умер язык.

— Вы сторонник того, чтобы власти сохраняли вымирающие языки?

– Конечно, я, как и все, за. Трудно только понять, что действительно можно сделать в тот момент, когда язык уже сходит на нет. Опять-таки, на Алтае, когда мы пытались найти людей, которые на языке говорят, мы ездили по разным местам. А там, знаете, всегда одно и то же: «У нас тут мало кто, а вот поезжайте в соседнюю деревню — там все свободно говорят, там все носители». Заехали мы в такую деревню. А там ни каком языке говорить не могут, ни на своем, ни на русском, там даже ходить не могут. Вся деревня в 9 часов утра, включая детей, лежит нетрезвая. Красивейшие места, Телецкое озеро рядом, горы, тайга. Всё, что нужно для счастья, есть. Но колоссальная социальная депрессия, а на ее фоне этот самый националистический экстаз.

— И что должно делать правительство для того, чтобы им помочь?

— Самое прекрасное правительство тут не поможет. Язык уже в таком состоянии, что, если даже ввести его как обязательный предмет в школе, дети будут его учить как иностранный. Если сказать: «Граждане, напишите гору прекрасных книг, стихов — мы всё издадим!» — окажется, что некому писать. Если открыть национальное радио и телевидение, некому будет работать диктором.

Постскриптум

— Вы помните самый странный обычай, с которым Вам приходилось сталкиваться, когда Вы ездили в экспедиции при описании языков?

— В прошлом году я принял участие в шаманском обряде. Я теперь хорошо знаю, чем питаются духи, благосклонность которых надо снискать. Это чайная заварка, конфеты, молоко и водка.

— Экспедиция Вашей мечты?

— Я бы хотел вернуться в Дагестан. Там есть языки, которые не описаны практически совсем. Может быть, когда-нибудь удастся.

— А приходилось ли Вам сталкиваться с таким языком, где отсутствуют какие-то базовые понятия из нашей системы ценностей — любовь, добро, зло, смерть?

— Думаю, что нет. Я, по крайней мере, не знаю. Здесь мы возвращаемся к тому, с чего начали: языки говорят про один и тот же мир. И кажется, несмотря на все различия, они говорят о мире почти одно и то же.