Зам. декана факультета истории искусства РГГУ, вед. науч. сотр. МГУ Александр Марков и докт. филол. наук Ольга Турышева (Екатеринбург).
О чем думал философ античной древности? Часто сожалеют, что невозможно напрямую спросить умерших мыслителей, что они «имели в виду». Но и наоборот, для специалистов часто безмолвие ушедших, наличие текстов — вдохновляющий зарок чистоты эксперимента: выстроенные в тексте смыслы не будут нарушены случайными комментариями. <…>
Платон называл Аристотеля «читателем»: сам предпочитая устный спор, царственный потомок воспринимал пытливость путешественника как желание отойти от спора. Платон представлял «большой спорт» в философии, и для него читатель был спортсменом-любителем: жалоба на лучшего ученика не могла скрыться даже в восхищении учеником как лучшим.
Мы все помним полотно Рембрандта «Аристотель, рассматривающий бюст Гомера» (1653). Примечательно, что настоящее название полотна, написанного по заказу итальянского любителя наук, было утрачено к началу XIX века: Аристотеля принимали за скульптора, довольного своим трудом. При этом примерно через три десятилетия была создана книга по мотивам Аристотеля, выборка из естественно-научных трудов философа, превращенная в популярный медицинский справочник с элементами эзотерики. Эту книгу постоянно переиздавали, и в начале XIX века она выдержала несколько изданий. Аристотель на форзаце книги очень похож на рембрандтовского: в тех же богатых одеждах, в той же вальяжной позе знатока, с такой же густой бородой.
У Рембрандта Аристотель изображен как учитель Александра Македонского — золотые украшения суть дар будущего монарха полумира. Ученик полюбил читать Гомера за то, что тот способен указать пределы обитаемого мира, и значит, погружаясь в пучину войн, можно думать о том, что ты достигаешь счастливых, а не несчастных пределов. <…> Из-за бюста Гомера, за занавесом, выглядывает стопа книг: они сложены штабелем, а не расставлены по полкам, готовые к тому, чтобы на новом месте будить мечту о правильно устроенном знании и правильной работе ученых.
Гомер, слепой, но тем более основательный в своих соображениях, и оказывается хранителем такого порядка, когда любое слово сказано весомо. И Аристотель, как художник или ювелир, способен это слово взвесить, взять на пробу, — но именно для того, чтобы явить любое слово будущим изделием, явить любое знание — основанием будущего государства и будущего счастья.
На гравюре в эзотерической книге Аристотель, написав книги по всем вопросам, приступил к изучению самой природы, которая и есть женское тело. Он тоже при взгляде уже не на бюст Гомера, но на женское тело должен прочесть весь мир правильно и научить читать его еще лучше, чтобы мечты становились действительностью. Видеть тело целиком и при этом не свести его просто к стыду обнаженного тела — это та же задача, что и не свести бюст Гомера просто к бюсту старика. Именно в женском теле, по мнению эзотерических редакторов сочинений Аристотеля, и заключено правильное устройство мира.
Аристотель едва успевает записывать тайны природы, а его костюм богатого человека должен говорить о том, что он всё смог изучить, всё постиг, всё уже собрал в виде упорядоченных знаний. Научные инструменты стоят не на полке, а разбросаны на полу: мудрец оказывается не созерцателем, которому инструменты дают повод к созерцанию собственной природы, но деятелем, который готов созерцать только чужую природу. Рассеянная мечта оборачивается готовностью к ответственному научному действию.
Такие ряды книг, стоящих вертикально, иногда наискосок, иногда лежа, обычны были на гравюрах с изображением медицинских кабинетов и анатомических театров. Считалось, что книги должны быть в полном порядке, как инструменты, и разложены в бытовом употреблении сбывшейся мечты, а не в идеальном мире упорядоченного знания.
Они стоят, как сейчас складываются папки в компьютере. В такой библиотеке не было лесенок и других устройств, служащих чтению: устройства нужны, если мы пишем шпаргалки из книг, если готовимся к экзамену; тогда как опытный врач уже сдал все экзамены и проникает сразу в структуру человеческого тела, чтобы узнать то же самое, что он узнавал из книг.
Книги позволяли Аристотелю воспарять воображением к будущему, тогда как человеческое тело требует вернуться к простому подражанию, к внимательному рассмотрению организма как системы сил и действий. Сам организм оказывается «подражанием природе», а «подражание действию» — это скорость письма и некоторая даже небрежность: Аристотель облокотился на книгу, слишком увлекаясь рассмотрением природы, как увлекаются книгами юные читатели, готовясь к экзаменам, и разбрасывают их вокруг себя. Только Аристотель готовится не к экзамену, а к жизни, в которой он и будет подражать действию самой жизни. Будущее уже невольно застает увлекшегося читателя. <… >
Там, где у Рембрандта свет, падающий на героев, там у авторов эзотерической книги — всевидящее око науки. А в остальном всё так же: книги выглядывают из-за тяжелого занавеса, и ясность слепого Гомера отвечает ясности равнодушной Природы. Но теперь мы лучше понимаем жесты рук Аристотеля у Рембрандта: это вовсе не приникание к уму Гомера и вовсе не гордость статусом художника, поднявшегося к высотам и заслужившего украшение на плечо. Нет, это готовность одновременно давать и принимать.
Аристотель на гравюре одной рукой напряженно пишет, а другой показывает, что готов принять весь мир, вместить его в хватку собственного спокойствия. Он принимает мир как общий покой и здоровье, а быстрым письмом щедро одаряет своей мудростью нуждающихся. Так и Аристотель Рембрандта левой рукой поддерживает драгоценную цепь и тем самым показывает, что внимательно следит за всеми знамениями в своей жизни, за своим положением и за положением целого мира на золотой цепи закономерностей.
Аристотель в обоих случаях спокойно и серьезно считывает всё, что происходит, читает не просто особенности, но саму открытость для будущего хорошо изученного им мира. Но чтобы не только принимать, но и дарить, Аристотель кладет правую ладонь на бюст Гомера, показывая, что ему как философу есть что сказать Гомеру. Он ощупывает слепца и тем самым может дать ему и его читателям знание не только систематизированное и основательное, но и меткое, бьющее прямо в цель, в нервный узел. Это знание уже не просто выстроенное (ибо выстроить можно и мечту), но задевшее природу настолько, что после этого она может быть только живой, перестав быть простой равнодействующей наших представлений. Такая природа и есть подлинная природа искусства, оживающая под любящим взглядом художника.
Аристотель не просто считывает голову Гомера или тело Природы как книгу, но записывает в памяти или на бумаге то счастье, с которым сверится мир, став здоровым. Империя Александра Македонского отошла в прошлое; отошла в прошлое и магическая медицина. Но возможность читать, не только чтобы собирать готовые знания, но и чтобы изменить само переживание уже пережитого, осталась с нами навсегда.