Российская действительность не создала языка для разговора о политическом; универсальный язык, принятый в большинстве стран, оказался очень быстро дискредитирован; политические термины потеряли свое значение много лет назад. Либералы и демократы, коммунизм и национализм, парламент и выборы, аннексия и референдум — все эти слова в России означают не совсем то, что на Западе, или даже совсем не то, или же не означают уже ничего определенного.
В этой ситуации история в нашей стране стала универсальным языком, на котором говорят россияне, когда хотят выразить свои политические взгляды. Высказывания о Сталине, об отношении к перестройке, распаду СССР, к 1990-м или к 2000-м определяют политический профиль собеседника, в то время как президент и министр иностранных дел объясняют внешнеполитические решения рассказом о событиях тысячелетней давности.
Ученые-историки в этой ситуации столкнулись с целым рядом проблем, главная из которых проистекает из нежелания политиков уступать историкам контроль над дискурсом. Историк, не желая этого, оказывается квазиполитиком, потому что говорит о своей области исследований, истории, и тем вторгается в область политического.
Вряд ли какая-нибудь другая наука (включая собственно политологию) испытала за последнее десятилетие такое количество попыток ограничить область и содержание исследований со стороны политиков и государства — от создания президентской комиссии по борьбе с фальсификациями истории в ущерб интересам России до внесения в Уголовный кодекс РФ статьи «Реабилитация нацизма» и от идеи создания «единого учебника истории» до запрета распространения «выражающих явное неуважение к обществу сведений о днях воинской славы… России».
Конечно, непосредственно эти запреты больше всего касаются историков XX века, и особенно коллег, исследующих Вторую мировую войну. Надо, однако, понимать, что наука едина, и запреты в какой-то ее части могут аукнуться в совершенно неожиданных областях, далеких от «чувствительной» сферы.
К тому же запреты создают прецедент и вызывают к жизни желание радикальных политиков и пропагандистов создать и внедрить собственный канон отечественной истории. Новые нарративы распространяются в телепередачах про Византию и революцию, на выставках, посвященных Романовым и Рюриковичам, в пропагандистских книгах, замусоривших отделы истории крупных магазинов.
История, без какого-либо желания со стороны историков занявшая место политики, выглядит чем-то большим, чем одна из наук, и испытывает проблемы, другим наукам не очень знакомые.
Поэтому ничего удивительного в том, что сегодня приходится доказывать: история историков, история как наука, история «с маленькой буквы» имеет самостоятельное значение и собственную методологию, она открывает новое знание и несводима к повествованию учебника или единой интерпретации. История — одна из наук, позволяющих понять сложность мира, а не редуцировать его к простоте мифа.
Именно поэтому, отвечая на вопрос «О чем Вы мечтаете?», я прежде всего скажу, что мечтаю о том, чтобы политики сформировали наконец свой собственный язык, адекватный реальности и позволяющий спорить о сегодняшнем и завтрашнем дне страны, не прибегая к помощи неверно понятых образов прошлого.
История в этом случае останется важной частью общественного сознания, помогающей современной России понимать направление и скорость своего движения во времени, — но ученые смогут исследовать прошлое без нынешнего давления политической повестки дня, а их мнение будет востребовано как экспертное и научное знание, а не как непосредственная часть политической борьбы.
В конце концов, сегодняшнее отношение к прошлому само станет предметом анализа будущих поколений историков, и они еще не раз обратятся к удивительному феномену страны, разговаривающей о настоящем и будущем в форме споров о прошлом.
И в самом деле, — если в первые годы нового тысячелетия могло показаться, что ветры перемен отшумели в России в конце XX века и История с большой буквы оставила россиян в покое, то сейчас уже очевидно, что исторические перемены всё еще не закончились, и про наше время будет что написать в учебниках.
История отнюдь не оставляет Россию вниманием! В этот раз она порядком влипла в историю…
То же самое везде, никакой особой российской специфики тут нет.
Приведите конкретный пример.
Ну вот хотя бы свеженькое:
http://inosmi.ru/politic/20160325/235852938.html
Если надо повеселее, вот тоже свежее:
http://inosmi.ru/history/20160325/235846792.html
Первая ссылка к истории не имеет отношения. Вторая же написана на том же постсоветском пространстве.
Вам не угодишь. Вот может это подойдёт, ещё свежЕе:
http://inosmi.ru/history/20160328/235878069.html
А вот, кстати, забавная реплика насчёт постсоветского пространства:
http://www.rosbalt.ru/exussr/2016/03/19/1499362.html
Похоже, вы путаете государственную политику с мнением отдельных лиц.
Ну на это можно было бы многое ответить: в исходной статье говорится отнюдь не только про государственную политику; статья за реабилитацию нацизма — это, конечно, политика государственная, но как раз подобные законы есть во многих других странах; относить ли Энн Аппельбаум к отдельным лицам или к государственной политике, это ещё вопрос. Но всё это обсуждать скучно и никому не нужно. Я лучше приведу ещё примеры по США, где, заметим, государственная политика в области истории технически невозможна.
1. Американская исключительность. Нужную ссылку мне сходу найти не удалось, но, сколько я помню, у а.и. есть несколько источников, и один из них — история А. (правда, основной источник всё-таки божественный — Америка получила право властвовать над миром непосредственно от самогО Господа).
2. Америка победила в холодной войне. Откуда взялась эта (историческая по жанру) идея — версия С.Коэна:
http://inosmi.ru/politic/20160127/235190129.html
3. Атомные бомбардировки спасли жизни миллиона американцев. Эту тему я немного обсуждал в комментариях к статье http://trv-science.ru/2015/08/13/paradoks-fermi-xxi-vek/ (примерно начиная с 7 сентября, если вдруг кому интересно), но в общем-то тут без лишних слов всё понятно.
Это не обязательно самые лучшие примеры, а то, что вспомнилось. Верно, что в США можно быть профессором, не разделяя этих идей, как Н.Хомский и этот же С.Коэн, тем не менее в контекст обсуждаемой заметки данные примеры, по-моему, отлично укладываются.
Никак они не укладываются. Приведите пример историка, которому препятствуют какие-либо западные политики.
Откуда ж я возьму такой пример? Совершенно ничего не знаю о западных историках. Мало того, я бы не смог привести пример российского историка, которому препятствуют какие-либо российские политики. Кстати, и автор заметки не приводит таких примеров. Однако понятно, что Виктор Суворов не нашёл бы работы в России. С другой стороны, рискну предположить, что историк, выпадающий из политического дискурса, на Западе просто не будет услышан (газеты не напечатают интервью с ним и рецензии на его книгу), так что с тем же успехом он может быть и мёртвым. Как бы то ни было, каждый, кого это интересует, может сам прочесть всё вышесказанное и составить собственное мнение.
Между прочим, похожий механизм, видимо, действует и в России. Вот недавно из иностранной прессы узнал про автора, которому ничего запретить было нельзя, но исторические взгляды которого, однако, оставались мне совершенно неизвестны:
http://inosmi.ru/politic/20160402/235918301.html
Может все же есть специфика в том что у нас история болезненно явно воспринимается именно как политическая технология. имхо, это потому что у нас чувство памяти было довольно капитально отбито, и восстановление механизма памяти займет еще поколения. историческая наука выполняет задачу костыля-протеза ущербной неразвитой памяти у современников. эта задача актуальна потому что есть проблема с самоидентичностью и соответсвенно с постановкой целей и ценностей. и в нормальном человеке эта задача как раз решается памятью, или по крайней мере память дает иллюзию решения, удовлетворение этой проблемы.
Когда политики в школах начнут получать нормальное историческое образование, которому смогут доверять, тогда и давление на науку историческую примет менее специфические черты.
правильно ли я понял основную идею автора: «верните историю историкам»?
Я бы сказал так:
Как бы вбить людям в головы понимание того, что история (как часть социологии, а история — именно часть социологии, как палеонтология — часть биологии) — наука?
Ещё свеженькое на тему:
http://inosmi.ru/social/20160407/236038739.html
Есть и такое мнение, что историю как раз следует полностью переделать:
http://inosmi.ru/social/20160515/236521551.html
«Российская действительность не создала языка для разговора о политическом; универсальный язык, принятый в большинстве стран, оказался очень быстро дискредитирован; политические термины потеряли свое значение много лет назад. Либералы и демократы, коммунизм и национализм, парламент и выборы, аннексия и референдум — все эти слова в России означают не совсем то, что на Западе, или даже совсем не то, или же не означают уже ничего определенного.
В этой ситуации история в нашей стране стала универсальным языком, на котором говорят россияне, когда хотят выразить свои политические взгляды. Высказывания о Сталине, об отношении к перестройке, распаду СССР, к 1990-м или к 2000-м определяют политический профиль собеседника, в то время как президент и министр иностранных дел объясняют внешнеполитические решения рассказом о событиях тысячелетней давности.»
Уже это — отсутствие языка для разговора о политическом, причины этого отсутствия — может стать предметом для отдельного (особливого, как говорили наши предки) обсуждения.
Мне, как дилетанту, видятся такие, например, причины:
Давным-давно, ещё до Революции, действовали два фактора (пусть не смущает, что я пишу это слово с большой буквы: это было очень важное событие в жизни страны, с кучей последствий огромного значения для всех-всех-всех). Первый действует и по сию пору: практически полное неучастие «широких народных масс», и даже нешироких, в «политике». То, что относится к этой сфере, всегда было и делом узкой группы лиц, и всем прочим было «не к сведению», всем прочим полагалось получать результаты в директивной форме (и одобрять оные).
Второй фактор (касавшийся не только сфер «политики») — существовавшее в России фактическое «профессиональное многоязычие». Мало того, что и политика, и науки, все сферы деятельности, требовавшие хорошего образования, замыкались в довольно узком слое населения, ещё в школе овладевавшем несколькими языками (и живыми, и мёртвыми) — отдельные сферы деятельности имели свои языки, без владения которыми в этих сферах было не подняться выше самых низеньких позиций.
Так, языком дипломатии, языком «политики» был французский. Языками юриспруденции (тех её высей, которые занимались теоретическими вопросами) были (как я слышал) немецкий и латынь. Языками точных наук были немецкий (понемногу теснимый английским) и латынь. Языками медицины и естественных наук — аналогично.
Для образованных слоёв населения, даже не занимавшихся деятельностью в этих сферах, специальные терминологии не были, соответственно, особой загадкой. Люди в этих слоях и понимали эти термины без перевода, и, более того, владея соответствующими языками, имели представление (или легко могли его получить) и о тех семантических (попросту — культурных) сферах, о сферах бытования тех языков, где эти термины рождались.
Почему в поиске адекватных русских терминов для этой публики и не было особой нужды. А всем прочим они — многие — были и вообще «не к сведению».
Правда, и значительной части образованной публики точные значения этих терминов были не шибко важны. Всякие науки были уделом обособляющихся групп (вспомним: наша знаменитая Русская Литература смотрит на разных «учёных», «технологов», и даже врачей со стороны, и настороженно), а что до терминов политических, то публичной политики (и уж, тем более, возможности «массам», пусть даже не широким, а образованным слоям, в её формировании участвовать), в России практически никогда не было. То есть в точных дефинициях этих терминов тоже не было нужды.
(Немножко в сторону, но хочется упомянуть. Меня уже давно занимает вопрос, как просвещённая российская публика второй половины 19-го века воспринимала романы, например, Диккенса? Его романы не просто полны политических реалий британской жизни, но порой (как в «Холодном доме» или в «Крошке Доррит») определённые реалии — основа для повествования. Но эти реалии в жизни российской просто не имели аналогов.
А ведь тогдашние образованные читатели считали себя сущими европейцами, не относили свою страну, как их советские потомки, к принципиально иной формации.)
После Революции все «профессиональные языки» заменились русским почти на всех уровнях (только на самых высотах у самых учёных специалистов какие-то языки могли быть вторыми, служебными). Но профессиональная «кастовость» только усилилась, особенно в областях научных и управленческих, тем более — в областях «политических». А уж влияние «масс» на политику вообще ушло. Так что выработки терминов и точных, и общепонятных не произошло.
Видимо, именно поэтому юридические формулировки выглядят, для не-юриста, такими корявыми (если не анекдотичными). И, боюсь, с этим связаны и болезни нашей научно-популярной литературы, которая или подчёркнуто «серьёзна» (чтобы не сказать: нудна), либо — часто — неглубока.
А связь (если не перепутывание) в нашей культуре терминологии (и понятий) «исторической» и «политической» можно отдельно рассмотреть.