Архитектор Иван Владиславович Жолтовский (1867–1959) прожил долгую, плодотворную и относительно благополучную жизнь. Относительно — потому что в годы «борьбы с излишествами» ему тоже досталось, но тогда он уже имел все основания сказать: «Что слава?..»
Доступные мне биографические сведения о Жолтовском представляют его жизнь как плавное восхождение к «вершинам». Смею думать, что с творцами подобного масштаба такого не случается; впрочем, драматизм их жизненного пути, как правило, остается для потомков нераскрытым.
Будучи наделен не только талантом, но еще и огромной работоспособностью, Жолтовский, тем не менее, получил звание архитектора только в 1897 году — через одиннадцать лет после зачисления в Академию художеств. У него просто не оставалось достаточно времени для работы над дипломным проектом «Народный дом», потому что, не имея иных финансовых возможностей, Жолтовский работал помощником у разных петербургских архитекторов.
Это был бесценный практический опыт: Жолтовский ощущал себя во всеоружии на любой стройплощадке, а не только за чертежной доской.
Историки архитектуры испытывают немалые затруднения при попытке безоговорочно отнести Жолтовского к неоклассикам — он, собственно, видел себя наследником великого Палладио. Италию Иван Владиславович любил страстно — он ее исходил и объездил, свободно владел итальянским, перевел для нас четыре тома трактатов Палладио, оставил сотни рисунков…
В Москве есть по крайней мере одно здание Жолтовского, известное большинству горожан постарше как «бывшее американское посольство». Этот дом на Моховой не только лучшая московская постройка Жолтовского, но и, на мой вкус, одно из красивейших московских зданий. Да, колоннада почти копирует palazzo del Capitaniato Палладио в Виченце (рис. 1) — об отношениях между этими зданиями можно прочитать у историка архитектуры и критика Григория Ревзина. Но именно почти — поскольку палаццо в Виченце остается достаточно «камерной» постройкой, а дом на Моховой — здание величественное.
К 1917 году Жолтовский был известным мастером с безусловной репутацией и солидным стажем профессора Строгановского училища. Сложился его стиль, интересы и пристрастия. К счастью, Жолтовский любил молодежь, так что при любом раскладе — если ему не мешали — роль мэтра была для Жолтовского естественна. И его ученики это ценили.
Вообще, профессионализм Жолтовского был очевиден даже для тех, кто совсем не разделял его «палладианство» — итальянская архитектура эпохи Палладио была для Жолтовского неким абсолютом, недосягаемой вершиной.
Неудивительно, что в логике Жолтовского было вполне естественно увенчать свое здание точной копией итальянской башенки XVI века — как это сделано им в жилом доме на Смоленской.
Все биографы Жолтовского пишут: когда в 1924 году он уехал в Италию, то считалось, что это навсегда. Однако через три года Жолтовский вернулся, и профессиональная жизнь его продолжалась, по-видимому, в привычных координатах. Вплоть до известного погрома архитектуры, в просторечии именуемого «борьбой с излишествами» (1955), Жолтовского в основном не трогали. Более того, в иерархии советских художественных организаций он занимал весьма высокие посты; масштаб художественных проектов, которые он официально возглавлял, был весьма крупным.
С 1920-х годов и до своей смерти в 1959-м Иван Владиславович жил и работал в маленьком старинном особняке на улице Станкевича (ныне Вознесенский переулок, дом 6), где государство выделило ему достаточно скромные «покои».
Удивительным образом Жолтовский сумел избрать такой стиль жизни, который позволил ему преподавать, руководить большими коллективами архитекторов, участвовать в крупнейших архитектурных конкурсах — и в то же время «не отступаться от лица». В общем — насколько об этом может судить внешний наблюдатель, — он проектировал и преподавал так, как для него было естественно; жил при этом весьма замкнуто, хотя всегда был открыт для студентов и вообще молодежи.
Рано избрав «своим» стилем неоклассику (см., например, здание Дома Скакового общества, 1903-1906, рис. 2), Жолтовский остался верен этому выбору. До революционных событий он строил городские особняки и загородные усадьбы (ср. имение Липки, рис. 3), нередко намеренно копируя своих любимых итальянцев; потом он участвовал в конкурсах наряду с другими советскими архитекторами, руководил мастерскими в рамках организации, которая позже стала называться Моспроект-1, учил студентов, переводил трактаты Палладио.
В 1955 году вышло уже упомянутое знаменитое постановление «об излишествах». Через полвека Григорий Ревзин так описал эту попытку «отменить архитектуру»:
«До 1955 года у нас были архитекторы-классики, которые легко встают в ряд с мастерами Европы, возвращавшимися к классической традиции с XV по XIX век, мастерами ренессанс-ной Италии, классической и неоклассической Франции, русской классики пушкинского времени. <…> Никогда московская архитектурная школа не обладала мастерами такого уровня таланта, эрудиции и свободы существования в классической традиции. После 1955 года этих людей отменили как класс» («Коммерсантъ», 7 ноября 2005 года).
В 1955 году Жолтовскому было 87 лет. Как сказал поэт, «…и не оспоривай глупца».
Жолтовский «не оспоривал». Он работал.