Главным событием, несчастьем России этого времени, да и всей ее истории, была смерть Андрея Дмитриевича Сахарова. Я думаю, что это было основным мировым событием того времени, одной из величайших трагедий в истории России, сравнимой лишь с гибелью Александра Второго и результатами великих войн: с Наполеоном, Первой и Второй мировой. Андрей Сахаров, на мой взгляд, — был единственной надеждой России на хотя бы относительное утверждение демократии в стране, а его гибель… не только перечеркнула все эти надежды, но в конечном итоге оказала необратимое и пагубное давление даже на всю европейскую цивилизацию, с последствиями которого мы по мере сил пытаемся справиться.
Правозащитник Сергей Григорьянц в статье
«Гибель А. Д. Сахарова» (июль 2012 года)
А. Д. Сахаров умер вечером 14 декабря 1989 года. Согласно заключению патологоанатомов, причиной смерти стала неожиданная остановка сердца. Произошло это естественным образом или же было вызвано искусственно, я обсуждать не буду по причине отсутствия какой-либо объективной доказательной базы и тем самым ненаучности дискуссии. А вот оценить то, что произошло за 26 лет после смерти Сахарова, возможно и необходимо. В целом, я согласен с трагически негативной оценкой этого этапа истории России, данной Сергеем Григорьянцем, — см. эпиграф. Ниже я постараюсь обосновать такую оценку. Но вначале — о главном достижении общественной деятельности Сахарова и о главном уроке этой деятельности, оставшимся, к сожалению, невостребованным после его кончины.
Конечно, и Сахаров, и мой отец, Л. В. Альтшулер, и другие пионеры советского ядерного проекта создавали страшное оружие, движимые высоким патриотическим чувством, сознанием крайней необходимости восстановить стратегическое ядерное равновесие с США. Однако представляется, что Сахаров был единственным в СССР, кто понимал, что это «равновесие страха» по мере наращивания противостоящих потенциалов «первого удара» постепенно стало неприемлемо неустойчивым, когда даже случайность может обернуться концом света.
И ведь что удивительно: эта чудовищная опасность действительно была устранена в конце 1980-х годов, когда в результате российско-американских договоренностей о сокращении ядерных вооружений человечество сделало шаг назад от термоядерной пропасти. Это был зримый результат примерно 20-летней, казалось бы наивной и бесперспективной, борьбы Андрея Сахарова, Елены Боннэр, других советских правозащитников — борьбы за каждого конкретного человека, ставшего жертвой тоталитарной системы.
И в этом главный урок общественной деятельности Сахарова, наглядно высказанный им в Нобелевской лекции 1975 года: только внимание к беде, к нарушениям прав конкретного человека может гарантировать международную безопасность, включая защиту от термоядерного самоуничтожения человеческой цивилизации. В ту, в общем, недавнюю историческую эпоху этот тезис (кстати, перекликающийся со знаменитыми словами Достоевского: «Счастье всего мира не стоит слезы на щеке невинного ребенка») доказал свою эффективность именно потому, что неким чудесным образом удалось заставить ему следовать так называемых реальных политиков. К сожалению, подобного не произошло в новую эпоху, когда «реальные политики» России и других стран перестали уделять должное внимание правозащите — со всеми вытекающими последствиями. Преодолеть человеческое равнодушие политиков очень трудно всегда и везде. Но ведь получилось в 1970-е! Вдруг получится и сегодня.
История, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Но остается убеждение, что Сахаров с его гигантским личным влиянием не допустил бы такого равнодушия, результатом которого и является всё то, что сегодня происходит с нашей страной. Это убеждение и побудило меня выбрать для эпиграфа к статье чрезвычайно сильные слова Сергея Григорьянца.
Завершу свою юбилейную заметку цитатой из статьи Елены Георгиевны Боннэр «Четыре даты», написанной через год после смерти Сахарова:
«В 1983-м или начале 1984-го года я привезла в Горький пластинку — Пастернак читает свои стихи. Андрей без конца ее слушал, особенно Август“. Однажды я услышала, как он (я что-то делаю в одной комнате, он — в другой) читает: Я вспомнил, по какому поводу Слегка увлажнена подушка. Мне снилось, что ко мне на проводы…“ Горьковский пронзительный ветер, завывающий за темным стеклом окна. Голос Андрея за стеной. И острое чувство страха за него. Страха потери… Отчего, почему на глазах слезинки…“ — спросил-сказал Андрей за вечерним чаем. Ответила, что от счастья. Такое же было в ясный майский день — 25-е, весна 1978 года — время, когда я уговаривала Андрея начать писать Воспоминания“. Мы шли на день рождения к моей тете (Анна Григорьевна Боннэр — Б. Л.). Из большинства нашей родни она ни в какие годы — ни в тридцать седьмые, ни в Андреевы — не прерывала дружбы с нами, и Андрей пользовался ее особой симпатией. Мы поднимались по лестнице. Андрей шел впереди. В какой-то момент свет, падающий из окна и через лестничный пролет, отделил его от меня. Он стал уходить на свет. Туда… Высокий. Еще совсем не сутулый. В зеленоватом костюме… Теперь я вижу это во сне».
Борис Альтшулер,
председатель правления РОО «Право ребенка», член Московской Хельсинкской группы, ст. науч. сотр. Отделения теоретической физики Физического института им. П. Н. Лебедева РАН
Великий ученый и великий человек Андрей Дмитривич Сахаров. Вечная память.